Прилагательное intellectual, имеющее латинское происхождение, время от времени (хотя и нечасто) появлялось в английском языке на протяжении многих веков; однако существительное An Intellectual вошло в обиход лишь примерно в 1884 году. (Так датирует его появление "Оксфордский словарь английского языка"; это слово не раз встречалось мне на страницах "Новой Граб-стрит", романа Джорджа Гиссинга, опубликованного в 1891 году и описывающего литературную жизнь Лондона 1880-х годов.) В других языках аналогичное существительное тоже вряд ли появилось раньше XIX века. Единственное (и на мой взгляд - прелестное) исключение - это французское слово un curieux, которое возникло еще в XVI веке и имело почти то же значение, что и An Intellectual три века спустя: "любознательный человек, книголюб". Насколько мне известно, во французском языке "любознательный", "интеллектуальный" и "книголюб" - это тоже уже разные вещи. Как бы то ни было, английское прилагательное intellectual не совсем совпадает по значению с rational (разумный, рассудительный) и educated (образованный), и точно так же существительное Intellectual всегда обозначало нечто другое, нежели просто "образованный человек". Интеллектуалов стали выделять среди прочих благодаря их взглядам, а не образованности.

В Англии и Соединенных Штатах это произошло около 120 лет назад, и примерно в то же время в США появилось и прижилось слово intelligentsia. Его историю полезно знать. Это не просто заимствование, но транслитерация русского слова "интеллигенция", которым в тогдашней России называли людей определенного круга, не совсем таких, как обычные образованные люди. К интеллигенции причисляли русских curieux (и curieuses) - людей, чьи взгляды, по их собственному и всеобщему мнению, были шире, необычнее, прогрессивнее и свободнее взглядов правительства и военных чиновников Российской империи, независимо от уровня образованности последних.

Заимствование и успешная натурализация слов Intellectual и intelligentsia в Соединенных Штатах тесно связаны с активной эмиграцией евреев из России после 1880 г., если не обусловлены ею. (Показательно, что в Ирландии эти два слова в то время не были общеупотребительными, хотя 1880-1920 гг. были периодом расцвета ирландской литературы и искусства. Возможно, причина в том, что в Ирландии иммигрантов было меньше, чем в Англии и Соединенных Штатах; а может быть, все дело в бардовской, неинтеллектуальной направленности ирландского искусства.) Сыграла свою роль и общеизвестная марксистская фраза: "Рабочие, крестьяне и интеллигенция". Как бы то ни было, очень скоро большинство американских интеллектуалов уже не были ни иммигрантами, ни евреями.

Думаю, что здесь было бы уместно изложить некоторые факты моей биографии. Я родился в Венгрии в 1924 г., в стране, столь же отличной от России, сколь и от Соединенных Штатов. Венгерский эквивалент марксистского слова "интеллектуал" (értelmiségi) обозначал обладателя интеллектуального образования или профессии. Это слово имело легкий одобрительный оттенок, но не более того, и не ассоциировалось ни с каким слоем общества или взглядами. Мой отец, врач, был очень эрудированным человеком с разнообразными интересами в области искусства и музыки и внушительной домашней библиотекой. Пожалуй, его можно было бы назвать Lateiner, то есть профессионалом с гуманитарно-классическим образованием, но никак не An Intellectual.

Я унаследовал эту его склонность (или, если хотите, несклонность): в течение 56 лет моего жительства в Соединенных Штатах я частенько возмущался, когда меня называли An Intellectual, и заявлял (с ложной скромностью, как я понимаю теперь), что никакой я не интеллектуал, а учитель и писатель. Короче говоря, я частенько поглядывал на интеллектуалов свысока, хоть мне и нравилось временами бывать в их обществе. Должен признаться, что сейчас я скучаю по интеллектуалам. Почему? Да потому, что, как станет ясно из моего рассказа, они потихоньку исчезают.

Однако позвольте мне вернуться к изложению истории американских интеллектуалов. К 1910 г. они выделились в отдельный класс, но, повторяю, по признаку их взглядов, а не социального статуса. Большинство из них гордились тем, что их взгляды прогрессивнее и разумнее, чем у других. Этим Соединенные Штаты отличались от Англии, где слово "интеллигенция" (время появления которого "Оксфордский словарь английского языка" датирует 1920 годом) возникло в тот момент, когда получила признание Группа Блумсбери - хотя большинство блумсберцев не были типичными интеллектуалами и многие из них не хотели, чтобы их причисляли к интеллигенции. На то имелась причина: члены Группы Блумсбери ставили свои вкусы выше вкусов других образованных людей и, тем более, обывателей, грамотных и неграмотных. Они делали акцент на вкусе и искусстве - а интеллектуалы, повторяю, гордились прогрессивностью своих взглядов.

В 1910 году интеллектуалов в Америке уже можно было обнаружить во многих местах. Чем они выделялись среди других? Это были мужчины и женщины менее ограниченные, более начитанные, как правило, более либеральные и прогрессивно мыслящие, чем большинство их соседей. Этих общих слов, конечно, недостаточно. Итак, "их соседи"... Появление и становление класса американских интеллектуалов было неотделимо от подъема американских городов, от процесса постепенного превращения преимущественно сельской нации в нацию по большей части городскую (этот процесс тоже протекал в начале XX века).

Возможность для занятий интеллектуальной деятельностью, для встреч и знакомства с людьми, чьи интересы, склонности и взгляды схожи с твоими, зависела не только от атмосферы в целом, но и от существования самих городов. Вскоре после 1910 г. районы, подобные нью-йоркскому Гринвич-Виллиджу, стали появляться и в других американских городах - например, в Чикаго и Сан-Франциско, куда люди разных профессий и интересов, в том числе и интеллектуалы, бежали от того, что им казалось отупляющей провинциальностью.

"Начитанные"... Да, но с двумя оговорками. Интеллектуалы были ближе к богеме (и даже больше походили на ее представителей), чем к университетской публике. И не только интеллектуалы Гринвич-Виллиджа, но и других подобных мест, например, кейп-кодского Принстауна. И еще: американские интеллектуалы могли не читать одних и тех же книг, зато они читали одни и те же журналы. Это был период расцвета "умных" журналов, который длился примерно четыре десятилетия. Больше всего читатели таких журналов ценили мнение; любая информация, которая сообщалась в статьях, обычно отходила на второй план.

"Либеральные и прогрессивно мыслящие"... Да, в основном. Однако среди американских интеллектуалов, по крайней мере какое-то время, были как республиканцы, так и демократы, как иммигранты и потомки иммигрантов, так и коренные американцы и выходцы из Англии, как "умники", так и люди, с неба звезд не хватающие.

В демократическом обществе, что бы ни писал Маркс, решающий фактор - это не накопление капитала, а накопление мнений. Этот фактор не только работает в политике и во время президентских выборов, но и оказывает влияние на образ жизни, в том числе на материальное положение всей страны. Настроения и мнения больших групп людей оказываются решающими (по крайней мере, в краткосрочном плане), но могут играть и подавляющую роль (в долгосрочной перспективе - несомненно). Это и подразумевал Алексис де Токвиль под тиранией большинства. Интеллектуалов возмущала легкомысленная сентиментальность взглядов и убеждений большинства. А потому они отождествили себя с меньшинством. Внешне это самоотождествление проявлялось по-разному: в интеллектуальном снобизме, в честолюбивом стремлении считаться одним из немногих, в личной трагедии одиночества. Классический случай последней описан в романе Синклера Льюиса "Главная улица" (1920). До этого романов об интеллектуалах в Америке почти никто не писал, но к 1920 г. типаж страдающей от одиночества Кэрол Кенникотт, героини "Главной улицы", стал узнаваемым. Ее вкусы лучше, суждения и взгляды прогрессивнее, чем у соседей. Таких, как она, немцы называют Kulturträger - буквально "носитель культуры" (культуры, а не цивилизации, - вот в чем проблема); она больше, чем просто "образованный гражданин", она - другая.

Продолжение следует.

The Chronicle of Higher Education.

Перевод Ольги Юрченко