Русский Журнал / Вне рубрик /
www.russ.ru/ist_sovr/poiski_sssr.html

СССР: Поиски выхода
П. Абовин-Егидес, П. Подрабинек

Дата публикации:  9 Июня 2003

НЕКОТОРЫЕ АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО ДВИЖЕНИЯ В НАШЕЙ СТРАНЕ

"Без страха, без злобы..."
М.Волошин

Предлагаемые читателю заметки не составляют цельной статьи с логически последовательными переходами от одного раздела к другому: это, скорее, беседа о том, что мучает нас, когда мы задумываемся о состоянии и дальнейших судьбах нашего демократического движения. Мы касаемся здесь не теоретических, а практических проблем, поэтому обходим вопрос о дефинициях употребляемых понятий (так, мы не различаем тут таких категорий, как "демократическое движение", "диссидентское движение", "правозащитное движение", "либералистское движение", хотя они не идентичные, а лишь пересекающиеся).

КОНЕЦ ИЛИ НАЧАЛО?

Становление при эпигонах Сталина демократического (диссидентского, либералистского, правозащитного) движения было лучом света в царстве стагнации, в условиях 25-летнего послесталинского топтания на месте по основным вопросам социального бытия. Движение это было вызвано к жизни трагедией нашего общества. Руководство страны и партии, якобы исповедующей социализм, не в силах понять (ибо опирается на те слои, которые не заинтересованы в этом), что из сущности человека как саморефлектирующего существа вытекает его стремление состояться как личность, что реализовать себя как личность человек может только в условиях всесторонней демократии, что без демократии личность невозможна, а без последней мы будем иметь что угодно, только не социализм.

Вот почему вместо того, чтобы мужественно пойти на столь необходимую демократизацию, сусловско-брежневское руководство, поставив себе целью покончить с оттепелью, имевшей место в первые годы хрущевского руководства, заменило ее заморозками такой степени, которая была бы, по расчетам "верхов", достаточной для ликвидации малейшей оппозиции. По существу, новое руководство ознаменовало начало своей деятельности не косыгинской экономической реформой (которая оказалась лишь ширмой и, к сожалению, провалилась), а трапезниковской попыткой реабилитировать сталинщину и судебной расправой над писателями Синявским и Даниэлем: ведь осуществить такую акцию куда легче, чем экономическую реформу - ни ума, ни умения для этого не требуется. Второй "великой исторической акцией" (антидемократической и антисоциалистической) была оккупация Чехословакии, ликвидировавшая в зародыше "Пражскую весну" - весну, возможно, подлинного социализма.

Но заморозки привели к обратному результату по сравнению с тем, который ожидало правительство: вспыхнуло демократическое движение, вылившееся в формы "подписантства", демонстраций, протестов, требований, а затем - в создание различных инициативных групп и общественных комитетов, в выпуск "Хроники" и самиздатовской литературы. На это - на требование диалога - правительство, называющее себя... "социалистическим, народным, демократическим, советским", ответило серией репрессалий - судебных процессов, психиатрических расправ, увольнений, изгнаний из страны, покрыв позором себя и весь режим. Судебные процессы и расправы стали перманентными и длятся по сей день.

Демократическое движение хотя и родилось при нынешнем руководстве, но не по его желанию, а из-за его антидемократических, репрессивных акций, из-за его предательства дела оттепели, которому осталось верным как раз именно оно, демократическое, движение. Отсюда: не диссиденты, не правозащитники, не участники демократического движения являются отщепенцами от политики оттепели, от интересов народа, от его стремления иметь правовое государство, не они являются антисоветчиками, а те, кто отказывается от этой политики, кто не хочет введения ни советской формы демократии (то есть передачи всей власти Советам), ни парламентско-территориальной формы ее 1.

Правозащитное движение можно нейтрализовать, преодолеть лишь одним, благородным путем - пойти на осуществление хотя бы элементарнейших гражданских свобод, политических прав человека, без чего ни о наличии демократии, ни тем более социализма речи быть не может. Но, не имея мудрости и воли пойти этим единственным достойным путем, современное руководство, как видно, поставило себе, с его точки зрения, "более легкую" цель - уничтожить правозащитное движение, торопясь "очиститься" от него к Олимпиаде-80. Об этом свидетельствует ряд последних судебных процессов, арестов, обысков, высылок.

При этом власти все больше прибегают и к "более тонким" методам: с одной стороны, стали искать возможности "клеить" диссидентам сугубо уголовные дела (таких случаев уже немало), с другой стороны, предпринимаются попытки взорвать демократическое движение "изнутри" - путем растления некоторых его участников, засылки в его ряды уголовников-шантажистов, лжесвидетелей, сексотов, провокаторов. К тому же иные диссиденты, руководствуясь своими личными расчетами, идут на молчаливую унию с властями, давая такие интервью, делая такие заявления и распространяя такие фарисейские опусы, которые объективно мало чем отличаются от доносов на участников движения и на самое движение.

Ввиду всей сложности положения демократического движения авторы некоторых работ, статей о нем стали в последнее время утверждать, что оно кончается, "деградирует", что ему приходит конец или он даже уже чуть ли не пришел. Такое мнение высказал, например, В.Соловьев в иностранной прессе.

Между тем дело обстоит отнюдь не так. Да, симптомы деградации имеются, но не движения, а некоторых его участников. В любом общественном движении - особенно в критический момент его - находятся такие участники, которые прибегают то к авантюрам, то к интригам, то к провокациям, то к прямому предательству. Не миновало это и наше демократическое движение. Допускает оно и ряд ошибок: его осуществляют ведь живые люди, выходцы из нашей же тоталитаристской системы, и естественно, что и эти люди не могли полностью избавиться от ее язв, хотя они нашли в себе силу духа освободиться от ее безличностной сути. Инакомыслие (правда, зачастую пока пассивное) стало уже значительным социальным фактором; оно будет постоянно и все больше выделять из себя активных диссидентов, несмотря на репрессии. Аресты одних вызывают лишь больший приток в движение других, появляются свежие силы. Ныне демократическое движение действительно находится в критической фазе, но связано это не с концом движения, а с началом нового этапа его.

Правда, иные, приняв начало за конец, торопятся покинуть корабль. Сам же корабль, встретившийся, с одной стороны, с новыми препятствиями, а с другой стороны, с новыми проблемами, лишь ищет новых путей.

С какими же новыми проблемами столкнулось демократическое движение, и почему это сопряжено с определенной лихорадкой некоторых его составных элементов? "Об этом и пойдет речь в последующих разделах.

КУЧКА ЛИ?

После вспышки "подписантства" многие либеральные интеллектуалы, напуганные властями, вернулись в их объятия. Этому способствовали, как ни парадоксально, и программная позиция Солженицына2 явившаяся своеобразной реакцией на кошмары долголетнего массового террора, и прямо противоположная ему позиция Р.Медведева. Многие писатели, гуманитарии да и "технари", поддерживавшие справедливые протесты первого, отшатнулись от него, как только стало ясно, что он не просто протестант, а антисоциалист и как бы полудемократ-полуавтократ, и это стало им служить оправданием их полутрусливого ухода от демократического движения вообще; второй же их окончательно разоружил, расслабил: раз, с его точки зрения, у нас все же налицо социализм, и дело лишь в том, чтобы развивать социалистическую демократию, и раз налицо беспрерывные "улучшения", которые, как он уверяет, к 2000-му году приведут чуть ли не к лучезарным вершинам, то к чему же сейчас бороться, конфликтовать с властями, дразнить их, рисковать вызвать их гнев, к чему вызывать огонь на себя? Не лучше ли вернуться в лоно привычного раболепия, где более или менее уютно и спокойно? И стали возвращаться в это лоно многие "блудные сыновья".

Ввиду этого демократическое движение стало конденсироваться в рамках нескольких небольших групп стойких правозащитников, оставшихся верными демократическому движению и нередко ввиду этого связанных между собой личной дружбой. Возник ряд правозащитных комитетов (Комитет защиты прав человека, секция "Эмнести", затем Хельсинкские группы, Рабочая комиссия по психиатрии). Рядом с ними появился журнал "XX век", который вскоре тихо скончался по причинам, рассмотренным в "Открытом письме Р.Медведеву" одного из нас. Распались фактически и некоторые комитеты из-за серии арестов их членов. Действенной осталась, главным образом, Хельсинкекая группа и при ней Рабочая комиссия по психиатрии, вопреки ряду арестов.

Так что же, демократическое движение сжалось до незначительной, хотя и могучей кучки? Нет, на сегодняшний день обнаруживаются новые, в определенной мере как бы подводные, течения. Они являются неизбежным результатом определенных социальных процессов в стране и неиссякаемым резервом диссидентского движения. Эти течения идут (не быстро, но необратимо) на смену тем либеральным интеллигентам, которые отшатнулись в конце 60-х годов от демократического движения и остались вписанными в систему.

Это, прежде всего, экономическое сопротивление масс трудящихся строю, который не может удовлетворить их материальные интересы. Еще Хрущев умолял трудящихся "выложить" резервы своих сил, но постоянные истерические призывы работать добросовестно, с сознанием ответственности, с энтузиазмом не встречают, как правило, сочувственного отклика: люди не хотят работать без адекватного вознаграждения на пользу спецпривилегий этатической элиты. В стране, по существу, налицо хроническая всеобщая "итальянская забастовка", имеющая не только экономическое, но и политическое значение, так как это порождает брожение умов. "Итальянская забастовка" еще не есть гандистское гражданское неповиновение, но является преддверием к нему. "Диалектика" ее такова: с одной стороны, она является, как ни парадоксально, чуть ли не фактором стабильности (поскольку люди удовлетворяются тем, что им фактически разрешают систематически плохо работать, "спустя рукава", и поэтому не восстают против системы), но, с другой стороны, это ведет к экономической стагнации, что, в свою очередь, рождает инакомыслие. Стало быть, стабильность получается иллюзорная, кажущаяся. Перед нами - колосс на глиняных ногах.

Отвращение, даже простая брезгливость к сотрудничеству с этим колоссом-государством характерны для все большего количества людей, не смеющих или не умеющих порвать с ним открыто, прямо, но оказывающих ему глухое, пассивное сопротивление и в других областях, кроме экономических. Создается нечто вроде второй культуры - внеофипиальной, антитоталитарной. Трудно учесть небольшие группы оппозиционно настроенных лиц, но их много, причем разных. Возникают и порой действительно действуют самодеятельные дискуссионные клубы (типа "Факел", из которого вышло немало диссидентов), театральные коллективы, киноколлективы и т.д. Безуспешно вымаливаемые у властей авторами "Литгазеты" " клубы по интересам" создаются "самостийно", явочным порядком и доставляют немало хлопот органам ГБ, пытающимся удержать - особенно наиболее массовые из них (например, КСП - клуб студенческой песни) - в русле государственного "приличия".

Наиболее радикальные "самостийники" - это значительные категории интеллигентов, ставших рабочими, т.е. интеллигентов молодого и среднего возраста (среди них - экономисты, историки, геологи, химики, психиатры, биологи), не желающих работать по своей специальности, если она вынуждает ханжить, лицемерить, лгать, или на таких должностях, которые вынуждают к этому. Они идут на черновую, физическую работу (кочегарами, лесорубами, строителями, вахтерами, разнорабочими), которая хоть и трудна и дает меньший заработок, но зато не лишает их возможности быть свободными по отношению к официальной идеологии и все явнее и явнее противостоять антидемократическому режиму.

Словом, вместо официального лозунга поднятия рабочих до уровня интеллигентов налицо оказался обратный процесс - "'опускания" интеллигентов до уровня рабочих, что чревато значительными социальными последствиями3. Эти интеллигенты-рабочие из околодиссидентов со временем становятся открытыми диссидентами - участниками демократического движения. Таким образом, оставаясь частично (формально) в системе, они уже в значительной мере (фактически) вне ее. Хотя в Самиздате многие из них участвуют под псевдонимами и лишь поэтому не ставят свои фамилии под протестами, но зато приходят к зданиям судов выражать свою солидарность с подсудимыми правозащитниками и в различных формах поддерживают движение.

Имеются, затем, различные категории рабочих, служащих инженеров, поднимающихся до сознания необходимости создания свободных, независимых от государства профсоюзов, которые отстаивали бы социально-экономические, трудовые и бытовые интересы трудящихся. Они предпринимают попытки создать такие профсоюзные объединения как в Москве, так и в провинции. Грань между ними и диссидентами-правозащитниками все больше смывается.

Околодиссидентами, а затем и диссидентами становится и значительный слой пенсионеров, инвалидов войны и труда.

В среде творческой интеллигенции, в частности членов Союза писателей, растет новая прослойка, в которой зреет требование создания бесцензурного журнала, совершенно независимого от государства и парторганов, т.е. журнала, фактически открыто отказывающегося от соцреализма. Если эти писатели станут действовать решительно, то не исключено, что они многого добьются: боясь, чтобы они не ушли в "стан диссидентов", власти могут оказаться вынужденными пойти на уступку, которая означала бы начало раскрепощения мысли, освободившейся от "Главлита", чего не мог еще достичь даже "Новый мир" Твардовского. Но если это выльется в очередной "Новый мир", то ныне этого уже мало: литература намеков уже недостаточна на современном этапе. Только бесцензурный, свободный, открытый для неурезанной дискуссии, для серьезного диалога журнал означал бы начало новой эры у нас.

У творческой интеллигенции - писателей и художников, не входящих в официальные союзы или вышедших из них, - зреет и другая мысль, мысль об основании свободного (независимого от государства) творческого объединения, что тоже , весьма знаменательно.

Все большее брожение умов имеет место в провинции. Возникают группы, все более сочувствующие демократическому движению и ищущие пути связи с ним, стремящиеся читать самиздатскую и тамиздатскую литературу.

Ко всему этому, конечно же, приплюсовываются значительные околодиссидентские и диссидентские слои среди верующих (и прежде всего, среди гонимых сект), среди национальных меньшинств (особенно среди явно дискриминируемых).

Наконец, есть и такие, которые полагают, что надо копить и беречь свои силы для массового движения, что для этого надо различными способами нести сознание в массы, а не открыто поддерживать наличные выступления диссидентов (это "а не", конечно, внутренне противоречиво и, на наш взгляд, несостоятельно, но оно тем не менее бытует).

К диссидентствующей части населения можно отнести значительное количество и тех, кто голосует на "выборах" против или не приходит голосовать; тех и других, даже по официальным данным (а как они составляются, известно каждому), набирается 0,2% (100 - 99,8), что в абсолютном выражении равняется примерно 200 000 - 250 000 человек. Это больше, чем было большевиков к началу Октябрьской революции...

За пять лет до Октябрьской революции Ленин писал о трех типах рабов: 1) рабы-челядь, у которых слюнки текут от радости, что они рабы; 2) рабы, тянущие свою лямку по привычке; 3) рабы-революционеры, т.е. поднявшиеся до сознания своего униженного состояния и стремящиеся вырваться из него. Но Ленин не предполагал, что его классификация рабов будет верной и после социалистической революции, если она свершится недемократическим путем. К этой классификации можно добавить и 4-й тип: рабы, не поднимающиеся на борьбу из-за запуганности, забитости (а не из-за привычного приятия рабства). И если при Сталине народ состоял в основном из 1-го и 4-го типов - типов "радостных" рабов и " забитых" рабов, то в наше время налицо вполне определенный сдвиг: 1-й тип начисто исчез, остался 4-й, распространение получил 2-й тип - рабов "по привычке" (и это - как раз фактор инерционности общества), но зато появился и развивается определенный слой 3-го типа - "рабов-революционеров", т.е. людей, способных к сопротивлению, что является фактором преодоления инерционности.

РАЗМЕЖЕВАТЬСЯ ИЛИ ОБЪЕДИНЯТЬСЯ?

Все упомянутые выше потоки, близкие к диссидентству, требуют определенного общения между собой, нуждаются в какой-то объединяющей силе. Однако само демократическое Движение находится у нас сейчас в фазе размежевания. "Зуд" размежевания не дает многим покоя. Им заражено немало как либерально настроенных, так и радикально настроенных диссидентов.

Объясняется это, на наш взгляд, тем, что, находясь долгие десятилетия в состоянии безмолвия, угнетения их мысли, люди, обретшие одной силой своего свободолюбия явочным порядком свободу духа, опасаются, что какое-либо единство между различными идеологиями, поиски какой-либо общей платформы (даже при сохранении различий между разными течениями) могут снова привести их к потере личностности в системе "идейной монолитности", "морально-политического единства". Поэтому так трудно договориться между собой правозащитникам, либералам и демократам, верующим, националистам и социалистам, марксистам-демократам, демократам-западникам и демократам-почвенникам, хотя все они, по сути дела, жаждут ведь одного и того же - возможности свободно дышать. Это размежевание особенно болезненно протекает в эмиграции, поскольку там человек вовсе вырывается из тенет тоталитаризма.

Однако, если фаза размежевания будет затягиваться, то это может действительно трансформироваться в деградацию движения, поскольку размежеванным людям становится невозможно сопротивляться могучему Левиафану, и он их может перемолоть поодиночке. Именно потому и труднее властям расправиться с диссидентским движением в Польше и Чехословакии, что, ввиду ряда исторических обстоятельств, там различные течения его не размежевываются, а действуют в единстве: католики, социалисты и неокоммунисты, рабочие и интеллектуалы, демократы-либералы и демократы-радикалы объединены общей платформой типа "Хартии-77". Правда, в Польше раньше то интеллигенция и студенты не поддерживали рабочих, то, наоборот, рабочие не поддерживали интеллигенцию; теперь же там прорисовался явный союз трех сил: левой интеллигенции, рабочих и церкви. Наметился и союз между диссидентами Польши и Чехословакии. И все это не только не мешает всем им оставаться личностями, а наоборот, способствует этому.

И революционеры в прошлом, и современные диссиденты, как уже отмечалось выше, - это люди, которые еще в недрах безличностного общества явочным порядком становятся личностями, бросая вызов антиличностной махине, призывая к этому и других уже самим своим бытием, борясь за всеобщую личностность. В этом их величие (при всех тех или иных недостатках каждого в отдельности или определенного течения).

Но основная беда нынешнего этапа диссидентского движения заключается в том, что, вырвавшись из духовного плена тоталитаризма, мы порой начинаем доводить стремление к личностной самостоятельности либо до изоляционистской групповщины, либо до крайнего индивидуализма, либо - незаметно для самих себя - до замены старых кумиров новыми.

Личностность ведь не означает отказа от объединения усилий, наоборот (и это следует акцентировать), лишь в этом объединении и может сохраниться и самоутвердиться личность. Речь идет не только об организационном единении, а о преодолении той разобщенности, которая, с легкой руки "Континента", вылилась в догматизм наизнанку (что выразилось в его знаменитых требованиях "абсолютного идеализма", "абсолютной религиозности" и фактически "абсолютного"... антисоциализма).

Совсем недавно обозреватель "Немецкой волны", рассказывая о выходе журнала "Русское возрождение", в котором его редактор князь Оболенский мечтает вернуть нам... царя, резонно заметил: беда советского диссидентского движения в том, что оно не вырабатывает платформы, которая бы устраивала большинство народа.

Здесь нет возможности анализировать платформы различных оппозиционных и диссидентских движений в нашей стране. Хочется лишь подчеркнуть наше твердое убеждение в том, что только объединение всех течений, принимающих позицию универсального демократического движения (включающего не только защиту политических, религиозных, национальных прав и свобод, что характерно для определенных нынешних правозащитных групп, но и социальных, экономических, культурных, бытовых, что в условиях современности равно защите прав личности в целом), независимо от их идеологических различий, может привести, наконец, к серьезным сдвигам в жизни нашего общества, которые откроют ему путь к панперсонализму.

Однако объединение не может быть солидным и прочным, если оно состоится на почве бегства от вдумчивого проникновения в различия между социальными платформами, а не на почве глубокого осмысления этих различий, иначе говоря, если оно зиждется на том, чтобы не задумываться над ними, а не на том, чтобы продуманно выбрав для себя ту или иную социально-экономическую платформу, сознательно идти на сближение со сторонниками других в том главном, что является для всех нас основой. Словом, серьезное сближение через продуманный выбор (а не через эскапизм, т.е. бегство от него) - вот путь для прочного объединения.

В нашем же диссидентском движении имеется у ряда участников такое парадоксальное сочетание: с одной стороны, соблазн быть "кошкой, которая гуляет сама по себе", с другой стороны, отсутствие проникновения вглубь даже той платформы, которой они придерживаются (порой под влиянием модных кумиров) , не говоря уже о желании изучить суть платформ других диссидентских течений. Если в таких условиях и возникает определенное единение, то оно нередко бывает поверхностным и довольно хрупким, что наблюдалось особенно на первом этапе диссидентского движения. Ряд его участников, повторяем, мало интересуется социально-экономическими взглядами друг друга, тем более их нюансами.

Правда, уже на этом этапе многие сочувствующие спрашивают: - А какова, собственно, ваша цель? К какому социально-экономическому строю вы стремитесь?

Им отвечают вполне резонно: создать такую обстановку, при которой люди могли бы защищать свои взгляды открыто, без страха быть репрессированными. Когда будут завоеваны основные гражданские права, наступит время постановки вопроса о социально-экономических целях, о социально-экономическом строе, и в открытой борьбе мнений победит то, которое завоюет больше последователей. Сейчас это время все еще впереди.

Но многие сочувствующие давно уже перестали удовлетворяться таким ответом. Их можно понять: в природе человека - стремление знать направление, в котором он двигается, даже когда он делает первый шаг. Люди не хотят покупать "кота в мешке"... Поэтому нигилизм в отношении серьезных дискуссий, глубокого обсуждения различных социально-экономических программ лишь тормозит привлечение многих людей к движению.

По мере того как диссидентские силы крепли, стали выявляться и определенные различия во взглядах, что нашло отражение в ряде книг и статей. Однако делалось это (да и продолжает делаться) зачастую легковесно, не обстоятельно, из-за чего многие диссиденты до сих пор либо не сделали выбора, либо еще не решились "самоопределиться". Как ни парадоксально, именно это мешает объединению: не зная глубоко сути различий, иные не знают четко и того общего, что служит основой сплочения. Это мешает примкнуть к диссидентам тем сочувствующим, которые хотят знать, что же лежит за горизонтом правозащитной борьбы, битвы за гражданские права. Это мешает, наконец, и мировой общественности лучше понять диссидентов и расширять помощь им.

На почве требования гражданских прав активно могут помогать диссидентам западные парламентарии, комитеты защиты, отдельные лица. Но различные партии Запада и профсоюзы будут действенно помогать лишь тогда, когда диссиденты четко сформулируют свои социально-экономические программы: социалистические и еврокоммунистические партии, конечно, не будут поддерживать капиталистическую платформу, а демократические партии не станут помогать диссидентам монархического толка или таким "почвенникам", как Г.Шиманов и К╟. Любопытно, что именно в ту пору, когда для серьезного объединения необходимо углубленное самоопределение, у нас стали превратно толковаться модные призывы к толерантности: за словами о терпимости нередко скрывается желание уберечься от критики, уклониться от углубленных споров, нежелание искать и находить компромиссы, стремление самоизолироваться, расползтись по различным замкнутым течениям. Между тем хотя терпимость, т.е. готовность признать за другим право на его убеждения, является первейшей, элементарной необходимостью нормальных отношений между людьми, ее недостаточно для совместных действий: для этого нужны именно четкие платформы и компромиссы - конечно, в пределах определенных общих принципов.

ПРОБЛЕМА ЦЕНТРА

Исторически сложилось так, что центром правозащитников оказалась в самые последние годы Хельсинкская группа. Эта группа, созданная мужественными людьми, сделала весьма много Для информирования мира о вопиющих нарушениях прав человека в нашей стране, для борьбы за освобождение многих политзаключенных из лагерей, тюрем и психиатрических изоляторов, Для борьбы за облегчение бесчеловечного режима содержания заключенных. Несмотря на то, что арестован целый ряд активных членов как Московской группы "Хельсинки", гак и периферийных групп, их деятельность продолжается в тяжелейших условиях.

В силу внешних и внутренних условий демократического движения и активности самих членов Московской группы "Хельсинки" именно она стала ядром, вокруг которого действуют как хельсинкские группы в некоторых союзных республиках, так и некоторые рабочие комиссии. С ней тесно контактируют оставшиеся на свободе члены Комитета защиты прав человека и советской секции "Международной амнистии" (ряд же других либо были арестованы, либо оказались в эмиграции), а равно и участники борьбы за права нацменьшинств и за религиозные свободы.

Все это дает основание, Московской группе "Хельсинки" стать тем центром, который сцементировал бы разные потоки в единое демократическое движение. Между тем Хельсинкская группа пока не осуществила той миссии, которую могла бы осуществить.

И не осуществлена эта миссия не потому, что члены Хельсинкской группы допустили те "ошибки", о которых пишет, например, Р. Медведев в своем ответе на "Открытое письмо" П. Егидеса (как раз наоборот: то, что Медведев считает ошибками, пороками, виной членов Хельсинкской группы, свидетельствует об их достоинстве и благородстве; сюда относятся: их открытость, т.е. отказ от подполья, презрительное, а не трусливое отношение к обыскам и арестам, скрупулезное отношение к денежной отчетности со стороны тех, кто распоряжается Фондом помощи политзаключенным), а по обстоятельствам совершенно другого плана.

Каковы же эти обстоятельства, на наш взгляд?
1. Центровое положение Московской группы "Хельсинки" вступило в противоречие с ограниченной проблематикой, оказавшейся в поле ее зрения и вытекающей из суженного понимания "третьей корзины" Хельсинкских соглашений, т.е. раздела о защите прав человека. Под правами человека, подлежащими защите, Хельсинкской группой понимались долгое время лишь гражданские личностные права и свободы (свобода слова, мысли, печати, вероисповедания, неприкосновенность личности, переписки, права на эмиграцию, демонстрации, протесты, забастовки, на национальное самоопределение), что же касается экономических, социальных, бытовых, культурных прав, свобод, интересов трудящихся, то это выпадало из поля зрения. Этим пользовались наша официальная пресса и пропаганда, пытаясь доказать, что у нас якобы эти права и свободы обеспечены.

Подобный, суженный, подход к правам человека в какой-то мере обусловил и определенное взаимонепонимание между Московской группой "Хельсинки" и зарождающимся свободным профсоюзом: последний вначале заявил, что не приемлет диссидентства, и вместе с тем выразил неудовлетворение тем, что Хельсинкская группа им не заинтересовалась в достаточной мере. Лишь в последнее время стала она уделять внимание более широкому спектру прав человека. Так, при ней возникла Группа защиты интересов инвалидов труда. Но этого, конечно, весьма мало.

Необходимо, думается, углубление и расширение проблематики, интересующей Хельсинкскую группу, до охвата ею всего комплекса прав и свобод человека. Если права человека понимать во всей их полноте, тогда стирается грань между правозащитным и демократическим движением. Больше того, тогда само демократическое движение понимается глубже, поскольку тут речь уже идет не только о политической демократии, но и об экономической и культурной демократии. Именно тогда в компетенцию Хельсинкской группы может войти и деятельность свободных профсоюзов, и деятельность творческих объединений.

2. Определенные достижения диссидентского движения связаны до сих пор, главным образом, с обличительной деятельностью (изобличением нашего недавнего прошлого, отсутствия или нарушения прав и свобод граждан сегодня, отсутствия демократии, ущемления религиозных свобод и прав национальностей); но не может движение все время жить негативистской функцией: пора серьезно призадуматься над позитивной платформой. Совсем недавно Хельсинкская группа составила обращение в связи с 30-летием Декларации прав человека, которое, судя по тому, что подписи под ним предполагается собирать в течение года, задумано как платформенный документ, как хартия. Однако такую роль это обращение сыграть, думается, не может: оно не охватывает всего комплекса социально-экономической, политической и культурологической проблематики, интересующей широкие слои трудящихся. К тому же кем-то пущено аналогичное, параллельное обращение, что уже совсем плохо, так как разбивает силы, уменьшает количество подписей под каждым из документов.

У членов Хельсинкской группы нет, видимо, ясного отношения к тому, нужны ли демонстрации 10 декабря - в День прав человека, что, в свою очередь, тоже разбивает силы. Стало быть, по таким серьезным вопросам (в том числе по вопросам об отношении к Олимпиаде-80, свободным профсоюзам, к провинциальным группам диссидентов и т.д.) хорошо бы советоваться с широким крутом участников движения; важнейшие обращения (документы) не мешало бы обсуждать в этом круге и уж во всяком случае, не посоветовавшись, вряд ли стоит делать личные заявления, если они не затрагивают интересы всего движения.

Больше того, даже то, что имело место 10 декабря 1978 года в Москве, не получило должного звучания по радио, и мир до сих пор не знает, что же было на самом деле: Би-Би-Си в тот же день в кратком сообщении передало лишь то, что молчаливой демонстрации власти не препятствовали и что на демонстрации было задержано всего лишь 9 (?) человек, в то время как было арестовано в тот вечер 52 человека, иные из них были избиты, площадь Пушкина была обнесена забором (который стоял всего 2 дня), и были пущены в ход компрессорные машины, чтобы глушить людские голоса. И все это делалось в День... прав человека, в его 30-летие! Недостаточное и несвоевременное освещение событий и создает впечатление, что диссидентов всего "кучка". К тому же, если журналисты даже передали бы, что задержано 52 человека и несколько из них избито, то этому могут не поверить иные радиослушатели, поэтому неплохо бы перечислять фамилии, имена и отчества всех, не жалея на это времени: порой чувствуется, что по радио нечего передавать, и эфир в это время занимают третьестепенными материалами, а то, что значимо для демократического движения и что интересует население, нередко остается в стороне. Конечно, не следует забывать того, что наши власти могут в любой момент восстановить практику глушения иностранных радиопередач... Обо всем этом можно бы поднять вопрос на широкой пресс-конференции (кстати, не мешало бы проводить пресс-конференции не келейно, извещать о них не узкий круг лиц: это недемократично, т.е. противоречит демократическим целям движения, его сути, его названию). Население должно знать, что демократическое движение живет, здравствует, не уснуло, и поэтому все, что в нем происходит, должно по возможности освещаться тут же, в полную меру, а мельком, впопыхах, скороговоркой, как это часто делают "голоса". Обычно заявления, обращения, протесты не объявляются полным текстом, а лишь в кратком изложении (в двух-трех фразах), отчего теряется весь эффект их. Больше того, иные стороны диссидентской жизни, требования, заявления остаются долгое время вовсе неизвестными широким кругам населения. Конечно никто никому ничем не обязан. Речь здесь идет лишь о пожеланиях.

3. Кроме фактологической информации, протестов, требований, нужно бы Хельсинкской группе, на наш взгляд, больше внимания уделять конструктивным предложениям. Так, представляется, например, весьма конструктивным предложить правительствам США и СССР заключить соглашение о взаимном контроле за соблюдением прав человека в таком примерно плане:

"Поскольку правительства США и СССР обвиняют друг друга в нарушении прав человека, а оппозиционная общественность каждой из обеих стран обвиняет свои карательные органы в том, что они выносят гражданам приговоры по сфабрикованным, фальсифицированным "делам", на основании лжесвидетельств, в нарушение своих же уголовных кодексов и международных пактов, подписанных правительствами этих стран, и в том, что психически здоровых людей помещают в психиатрические больницы и что в них содержат в принудительном порядке людей, не являющихся опасными для других граждан, обе стороны договариваются:

- послать в ближайшее время друг к другу свои компетентные комиссии для рассмотрения сомнительных дел и возбуждения ходатайства о пересмотре тех из них, которые комиссии найдут юридически необоснованными;

- при пересмотре подобных дел следственными и судебными органами данной страны должны иметь право присутствовать компетентные лица (юристы) другой страны;

- с целью предупреждения случаев фальсификации судебных дел в дальнейшем предоставлять право юристам и психиатрам каждой из обеих стран присутствовать на судебных процессах и экспертизах в другой стране и выступать там в качестве адвокатов и экспертов;

- допускать компетентных лиц и представителей общественности другой стороны обследовать условия содержания заключенных в местах отбывания наказания, а также условия содержания тех, кто помещен в психбольницы;

- обязательно публиковать в прессе каждой страны все материалы юристов и психиатров, содержащие взаимную критику юридических кодексов, практики судопроизводства и содержания заключенных".

Если американское правительство пойдет на такое соглашение, а наше правительство откажется от подписания подобного соглашения, то это лишит нашу прессу возможности спекулировать тем, что, мол, не только у нас, а вот-де и на демократическом Западе нарушаются права человека, и что не ему нас поучать. Такое соглашение представляется бесконечно важным для защиты прав человека во всем мире. Кампания в США , за заключение данного соглашения существенно помогла бы борцам за права человека, их благородной правозащитной миссии. Тогда у нас прекратились бы "оправдания" типа: сфабрикованы судебные дела не только наших правозащитников, но и дела Чейвиса или Шакур; все, мол, правительства и политики подлые, такова, мол, закономерность любого государства, и нечего, дескать, пенять только на тоталитаризм. Словом, нам представляется предложение о заключении такого соглашения крайне необходимым и давно назревшим. К нему могли бы затем присоединиться и другие страны.

Хельсинкской группе, думается, следовало бы вернуться и к серьезной, неотложной проблеме об Олимпиаде-80. Правда, Группа эта уже однажды составила определенный документ, но он почему-то прошел мимо внимания адресата и не прозвучал. Передано было затем лишь частное мнение А.Д. Сахарова, которое не совпадает в данном вопросе с мнением Хельсинкской группы, мнением, являющимся, как нам представляется, более обоснованным. Ведь недопустимо, чтобы мировая общественность допустила использование великого международного спортивного праздника для "очистки" Москвы от диссидентов, чтобы олимпийский пир был осуществлен на трагедиях людей, вся "вина" которых состоит в том, что они мыслят, чтобы демократический мир своими собственными руками способствовал в таком случае стремлению ликвидировать в нашей стране демократическое движение, чтобы не нашлось в мире сил, могущих остановить соучастие МОКа в этом историческом злодеянии, которое, судя по происходящим арестам и обыскам, готовится нашими властями. Если это - лишь ложные слухи (а западная пресса об этих слухах много пишет), то почему же наше правительство ни разу до сих пор не опровергло их, не успокоило мировое общественное мнение? Почему МОК и его председатель лорд Килланин не запросят об этом наше правительство? Да мы как патриоты очень хотим, чтобы международный спортивный праздник проходил в нашей стране, но нельзя спортивные интересы ставить выше общечеловеческой морали. Нельзя радости для одних обеспечивать ценой горя для других. Стоит напомнить об этом лорду Килланину.

4. Нужна, думается, в рамках Хельсинкской группы и углубленная юридическая работа: необходим не только теоретический, логико-этический анализ несостоятельности наших юридических нормативов, анализ несоответствия Уголовного кодекса Конституции и международным конвенциям, подписанным и нашим правительством, но и анализ практики, нарушающей даже эти наличные (плохие) нормативы.

Примечательно, например, что когда какое-либо западное правительство запрещает принимать на работу людей, ссылаясь на то, что они стремятся силой низвергнуть конституционные установления, то наша пресса истолковывает эти защитные акции как... антидемократические, как антиправовой произвол; а когда наше правительство бросает в застенки людей лишь за то, что они требуют подлинного осуществления конституционных прав, то наша пресса и пропаганда заламывают к небу руки: "Любое правительство, любое государство защищает себя и вправе это делать". Да, защищать себя можно, но адекватными, конституционными, демократическими мерами...

Аналогичных вопросов, требующих критического анализа, немало.

Следует, видимо, снова проанализировать и более четко (что одновременно означает и более гибко) определить наше отношение к наличной Конституции. Пока шло обсуждение ее проекта, мы выражали отрицательное к ней отношение, поскольку она намного хуже бухаринской Конституции 36 года, которая тоже была далеко не совершенной. Мы и теперь можем и должны продолжать эту критику и настаивать на изменении нынешней конституции; однако надо, по нашему мнению, вместе с тем требовать ее выполнения и показывать, что даже и она не выполняется. В ней имеется ряд статей, в которых говорится о том, что предоставляется свобода слова, печати, собраний, объединений, если она не наносит ущерб интересам социализма, общества, народа, государства. Правительство решило, что это беспрецедентное антиправовое, антиконституционное, антидемократическое "если" даст ему возможность безнаказанно расправиться с диссидентами, правозащитниками, оппозиционерами, сажать их в тюрьмы, выносить им обвинительные приговоры. Ничего подобного. Ведь не определено, судьи-то кто. Не определены критерии того, что в интересах социализма, народа, общества, государства, а что в ущерб им. Мы должны подчеркивать, что все обстоит как раз наоборот: вся деятельность правозащитного движения, все высказывания и заявления правозащитников, опубликованные ими документы, равно как деятельность свободного профсоюза, равно как пропаганда религиозного мировоззрения и требования обеспечения прав нацменьшинств и даже пропаганда несоциалистических взглядов не противоречат интересам ни социализма, ни общества, ни народа, ни государства (т.е. страны) и, стало быть, не наносят им ущерб: подлинный социализм предполагает свободу диалога. А вот деятельность властей по преследованию правозащитников, инакомыслящих (т.е. свободомыслящих) наносит прямой ущерб социализму, обществу, народу, государству, она-то как раз и есть антиконституционная. Но мы не требуем судить их за это, мы требуем лишь прекратить подобную антиконституционную, антидемократическую деятельность.

Тот или иной правозащитник или член свободного профсоюза может быть по своим убеждениям и несоциалистом, но его деятельность, коль скоро он ею отстаивает элементарные права человека, не противоречит (и по своей сути не может противоречить) интересам социализма: подлинного социализма нет и быть не может без этих элементарных прав.

Мы глубоко убеждены, что именно такая постановка вопроса правильна и плодотворна для демократического движения.

Упрямство же, тем более фанатизм (какой угодно) - плохие советчики...

5. Поскольку Хельсинкская группа возникла как группа по контролю за выполнением соглашения между 35 правительствами, то она и обращается, как правило, только к правительствам. Между тем, думается, по вопросам о нарушении у нас элементарных прав человека надо бы прежде всего обращаться к общественности - как внутри страны, так и вне ее. Важно обращаться и к мировым профсоюзным организациям, и к демократическим социалистическим и еврокоммунистическим партиям. Ведь, строго говоря, довольно странно, что отсутствует должная связь между журналистами социалистической, еврокоммунистической прессы и демократическим движением в нашей стране: ведь это ослабляет благородное дело демократизации нашего общества о необходимости которой говорят и социалистические, и еврокоммунистические партии.

6. Все сказанное сопряжено, как ни парадоксально, с явно выраженной моноидеологичностью ("однопартийностью") Хельсинкской группы, что, на наш взгляд, и является основной слабостью ее, сказывающейся на всем нашем демократическом движении. Вполне резонно, что она - не партийное, не политическое объединение и посему приглашает в свой состав людей лишь по их личным качествам. Но - повторяем свою мысль - поскольку волею обстоятельств и благодаря своей большой работе Хельсинкская группа оказалась в центре всего демократического движения, этот аргумент перестает быть убедительным: забота о сохранении и развитии демократического движения требует, чтобы в Хельсинкской группе были представлены различные социально-политические, идеологические течения, иначе она оказывается сформированной как сколок с нашей тоталитарной догматической системы (которую мы ведь сами критикуем), только с обратным знаком. Налицо, таким образом, явное логическое противоречие: нельзя бороться за элементарные права человека, в основе которых как раз и лежит принцип терпимости к разным направлениям мысли, и одновременно быть нетерпимыми, изолироваться от других течений, которые хотят бороться за то же. Сила диссидентского движения в Чехословакии и Польше - подчеркиваем снова и снова -именно в том и состоит, что там различные комитеты его плюралистичны, что соответствует тем требованиям, которые само движение выставляет. Моноидеологичность лишь способна оттолкнуть от демократического Движения либералов, околодиссидентов, трудящихся. Тогда правозащитное движение рискует выродиться в самозащитное.

Моноидеологичность обуславливает определенную замкнутость, изолированность. Это не способствует активизации остальных диссидентов, многие из которых вынуждены только потреблять информацию, хотя могли бы и хотели бы делать больше.

Чувствуем, как кое-кто хочет нам возразить: зачем вторгаться в слаженную Хельсинкскую группу; пусть представители других течений, например, социалисты, марксисты-демократы или демократы-почвенники создадут свои комитеты: места под солнцем всем хватит, поле деятельности огромное.

Да, можно пойти и по такому пути. Но от такого распыления демократическое движение в целом лишь проиграет: оно еще не настолько сильно и велико, чтобы иметь несколько центров. Каждое идеологическое течение может, конечно, сплотиться в самостоятельную группу: могут быть группы христиан-социалистов и христиан-несоциалистов, социалистов-демократов и демократов-несоциалистов или просто либералов, но правозащитные группы (комитеты, объединения) на то и правозащитные, что защищают права людей любой идеологии, поэтому они должны включать в себя представителей всех течений. Как не может быть медицинских формирований отдельно для лечения христиан, отдельно для атеистов, отдельно для социалистов, отдельно для несоциалистов, так, думается, не может быть и правозащитных формирований отдельно для одних, отдельно для других, отдельно для третьих и т.д. .

Иначе говоря, внутри демократического движения могут существовать различные идеологические объединения, но все они при том могут быть охвачены единым центром. Причем имеется в виду не обязательно организационный, оформленный центр, директивный, руководящий, регулирующий, управляющий (как у нас трактуется принцип "демократического централизма"), а информационный центр, центр общения, защиты, правозащитный центр, иначе все обречено на разброд.

Самое верное, на наш взгляд, сохранить и укрепить уже сложившийся центр в лице Хельсинкской группы. Но как демократические силы на Западе все больше и больше проникаются идеей "исторического компромисса", пониманием того, что без альянса с социалистическими и еврокоммунистическими объединениями серьезное демократическое движение в современном мире невозможно, так тем более это должны бы понять демократы и правозащитники в нашей стране. Правам человека противостоит здесь мощный тоталитаристский режим, и добиться каких-либо успехов в этих условиях демократическое движение может только при объединении всех антитоталитаристских течений при серьезной поддержке демократических, социалистических и евро-коммунистических сил Запада. И лишь когда наступит демократия тогда каждое течение будет открыто доказывать народу преимущества того или иного социально-экономического уклада. (Что касается сторонников социализма, то они уверены, что народ при подлинной демократии абсолютно свободно выберет социализм. Если же нет, то социалисты останутся в оппозиции до тех пор, пока не убедят народ - словом, а не силой, не оружием). Главное для всех нас - добиться именно демократии. Этого можно достичь только путем осмысленного единения - на основе осознанного выбора четкой позиции.

Мы очень хотели бы, чтобы члены Хельсинкской группы прислушались к нашим предложениям, преодолели бы свой "изоляционизм", с одной стороны, и свою излишнюю скромность, выражающуюся в том, что Хельсинкская группа не стремится быть в центре движения. Конечно, рано или поздно движение может породить новые центры, но - пройдя через серьезный, тяжелый кризис, через излишние муки, ненужные издержки и потери и без того неокрепших сил его, ищущих новые формы координации своих звеньев.

Жизнь ставит перед Хельсинкской группой все новые и новые проблемы: отношения с настойчиво возникающими свободными профсоюзами, с различными социально-политическими течениями, с различными слоями трудящихся. И еще, в наших трудных условиях кое-кто, активно участвующий в движении уже много лет, может почувствовать и усталость. Имеет ли он моральное право на отдых, на отход от активной деятельности? Да, конечно, но с одним, по нашему мнению, условием - должна быть обеспечена преемственность, иначе каждый раз придется начинать все сначала, движение будет лихорадить...

Несерьезные, авантюристичные, безответственные люди, подгоняемые гипертрофированным честолюбием, вынашивают 'идею бунта" против "Московского ядра" (Хельсинкской группы) и "Эмнести". Это - чрезвычайно злоносная идея. Но и оставлять все status quo тоже невозможно: нужны определенные изменения, сдвиги.

Одним словом, мы твердо убеждены, что в интересах дела - демократического движения - Хельсинкская группа должна не только сохраниться, но и развиться, расшириться настолько, чтобы стать действительным центром этого движения: без серьезного, солидного, достойного центра любое движение обречено раскрошиться.

ТРЕТЬЯ ПОПЫТКА

Выше уже упоминалось о попытках создания свободного профсоюза. Таких попыток было уже две. Ныне предпринята третья. И все они будут малоэффективными по крайней мере до тех пор, пока не установится взаимопонимание между ним и Комитетом защиты прав человека и Хельсинкской группой, являющимися по своей сути, как уже указывалось выше, естественным центром демократического движения.

Первая попытка создания свободного профсоюза была предпринята группой Клебанова. Эта группа и сплотившиеся вокруг нее люди пришли к выводу, что официальные профсоюзы в нашей стране, объявленные "приводными ремнями" партии и государства, не могут защитить интересы трудящихся от работодателя, что подлинный профсоюз не может (по своему определению) быть зависимым от государства и партии, если хочет быть профсоюзом, т.е. защищать интересы людей труда.

Но у этого свободного профсоюза был ряд существенных недостатков. Главные из них вот какие.

1. Он объединял людей разных профессий (в том числе и рабочих, и служащих, и инженеров, и медсестер), а называл себя профессиональным союзом.

2. В него входили, главным образом, люди уволенные (в основном за то, что выступали с критикой), справедливо требующие восстановления на свою работу; поэтому это был, скорее, союз безработных, чем работающих. (Кстати, одно это свидетельствует, насколько ложно утверждение, будто у нас нет безработных, равносильное утверждению, будто у нас в психбольницы не помещают здоровых людей). Сам по себе такой союз безработных тоже весьма важное явление, но он, конечно, не может заменить свободного профсоюза.

3. В свободный профсоюз входили люди из различных городов и районов страны, что, с одной стороны, хорошо, но, с другой стороны, обусловило возможность властям легко и быстро фактически ликвидировать его: развезенные органами власти по местам жительства, они были заточены, главным образом, в психбольницы, где были лишены возможности общаться.

4. Руководители свободного профсоюза объявили, что не имеют никакого отношения к диссидентам, что, мол, отмежевываются от них. В свою очередь и Комитет защиты прав человека, и Хельсинкская группа не проявили достаточного внимания к объявленному свободному профсоюзу. Клебановцы со временем поняли, что без связи с диссидентами-правозащитниками они останутся вовсе незащищенными. Ведь власти не посчитались с тем, что руководители свободного профсоюза заявили, что не являются диссидентами и не связаны с ними: все равно профсоюзников этих пересажали. Больше того, самого Клебанова упрятали так, что неизвестно, где он и жив ли. Кто же будет бороться за их освобождение, если не правозащитники? Клебановцы теперь ясно осознали, что отказываться от правозащитного движения - ошибочно. И это, кстати, лишнее доказательство того, что никакая экономическая борьба трудящихся за свои материальные, экономические, бытовые интересы невозможна вне борьбы за гражданские политические права и свободы человека, вне борьбы за демократизацию нашего режима и всей нашей жизни, как и наоборот, борьба за демократию невозможна без борьбы за непосредственные социально-экономические интересы трудящихся.

Вскоре была предпринята вторая попытка создания объединения трудящихся в виде независимого профсоюза. Ныне налицо третья попытка - в виде межпрофессионального объединения. Наше глубокое убеждение, как уже подчеркивалось выше, состоит в том, что для того, чтобы подобные попытки стали, наконец, эффективными, необходима прежде всего глубокая связь между объединениями трудящихся и демократическим движением в лице его центральных групп. Необходим альянс демократического движения и рабочего (социально-экономического) движения.

Дело свободных профсоюзов должно оказаться в руках серьезных, солидных людей, далеких от каких-либо авантюр: свободные профессиональные или межпрофессиональные (межотраслевые) объединения не должны заниматься политическими акциями (их дело - защита социальных, экономических, материальных и духовных интересов трудящихся), но вместе с тем они не могут не опираться на правозащитное (диссидентское, Демократическое) движение.

Весьма важным моментом для эффективной деятельности свободного объединения трудящихся является также то. Чтобы ядром его, основным костяком были ныне работающие, а не, главным образом, уволенные (т.е. в данное время не работающие).

Наконец, не менее важно не ограничиваться лишь одними декларациями, а искать пути, формы и способы реальной защиты свободными профсоюзами своих членов и оказания им всевозможной помощи. Это в наших условиях является самым сложным и самым трудным делом. Но именно здесь, думается, ключ к успеху.

ДИССИДЕНТЫ, ЛИБЕРАЛЫ И ВЛАСТЬ ИМУЩИЕ

Будущее России зависит в значительной мере от взаимодействия между диссидентами и либералами (как интеллигентами, так и рабочими), о чем мы уже мельком писали выше. Между тем, после того как значительная часть либералов отшатнулась от диссидентов, отчуждение между теми и другими принимает порой форму обоюдного осмеяния: либералы называют диссидентов дон-кихотами, безнадежными утопистами, людьми, не считающимися с обстоятельствами, бессмысленными самопожертвенниками; диссиденты же называют либералов инерционно мыслящими, премудрыми пескарями, оппортунистами, приспособленцами к наличным обстоятельствам. А этим отчуждением ловко пользуются власти, проводя и тут политику "разделяй и властвуй". Между тем еще Толстой говорил: "Что только не осмеяли люди?..", а Гегель: "Чему только нельзя найти основание?", и "в чем только, - добавим от себя, - нельзя найти самоутешение?" Так и иные либералы, видя, как власти, разделяя и повелевая, расправляются с диссидентами на фактически закрытых судебных процессах и как "сотрудники" стали уже "куда-то" уводить из очередей женщин, жалующихся на отсутствие мяса, - эти либералы, пытаясь самооправдаться, рассуждают примерно так:

- Всякий, любой человек, живущий в социуме, поддается его законам, социально-психологическому климату, веянию, а не, мол, страху, трусости, боязни или неумению мыслить; и тот, кто не поддается этому, тот патологичен...

- Наш народ никогда не взбунтуется из-за отсутствия мяса, а лишь если его заставят работать; и поскольку это ему не грозит то данный режим стабилен, а посему... не трать, кума, силы и спускайся на дно.

- Всякая оппозиция связана с иллюзией владения истиной, а когда она (оппозиция) приходит к власти, она делает то же, что ее предшественники. Так же, возможно, и диссиденты поступили бы...

Но не говоря уже о том, что если оппозиция приводит к смене диктатуры демократией, то последняя далеко не то, что ее предшественница, и что диссиденты ни к какой власти не стремятся, либералы в своих фаталистических концепциях (концепциях обреченности) упускают из виду, что если правительство дает им время от времени какие-либо послабления, то только потому, что имеется "дон-кихотское" демократическое движение "патологических" личностей. Если правительство допускает публикацию ряда произведений Трифонова, Распутина, Битова, Абрамова, Белова, Окуджавы, Тендрякова и др., то лишь потому, что опасается, как бы и эти писатели не ушли в "стан" диссидентов, как Солженицын, Некрасов, Копелев, Владимов, Коржавин, Корнилов, Войнович и др. С другой стороны, если власти, несмотря на жестокие репрессии в отношении диссидентов, все же "терпят" их, то не только потому, что стесняются демократической западной общественности, социалистов и евро-коммунистов, но и потому опять-таки, что опасаются, как бы это не вызвало неожиданную реакцию со стороны либералов же: последние не могут не понимать хотя бы того, что если правительство ликвидирует корни диссидентского движения, то оно потом возьмется ведь за них, ибо больше-то не из кого будет делать "врагов", а без последних , как ни крути, не обойтись никак: на кого тогда сваливать все провалы во внутренней и внешней политике?

Все это должно склонять диссидентов и либералов преодолеть никому (кроме тоталитаристов) не нужное отчуждение между ними и пойти навстречу друг другу. Иначе история не простит этого отчуждения ни тем, ни другим.

Симптомы начинающегося сближения уже налицо. На смену тем либералам, которые протестовали против попыток реабилитировать Сталина, против процессов над Синявским и Даниэлем и которые взахлеб хвалили Солженицына, а затем открестились от самого диссидентского движения, сейчас идет новое поколение - либералы конца 70-х и начала 80-х годов. Но мы полагаем, что не потеряно и прежнее поколение - либералы-шестидесятники: они переживают духовный кризис, находятся на распутье, их терзают раздумья. Хочется верить, что они не сказали своего последнего слова... И списывать их со счетов - большая ошибка.

Либералы не могут, вопреки тому, что тщатся прибегнуть ко всякого рода утешительным концепциям, не видеть, как стагнирует хозяйство, как растут очереди за продуктами, как расцветает... очередной культ вождя, как ущемляются не только гражданские, но и социально-экономические права трудящихся.

Либералы не могут не призадуматься над тем, что в ответ на критику словом со стороны диссидентов власти применяют к ним "критику" оружием, т.е. долгосрочные заточения в тюрьмы и психушки; что на требования диссидентов, настаивающих на диалоге с властями о насущных проблемах нашего социального быта, власти отвечают... арестами и выдворением из страны.5

Либералы не могут не внять тому самоочевидному факту, что все диссиденты (каких бы социально-экономических направлений они ни придерживались) - явные противники насилия, мести, что они не борются с отдельными личностями, отдельными руководителями, они не желают никому зла и не стремятся кому-либо мстить. Правительство, власти, "органы" в ответ на гуманные, мирные методы борьбы диссидентов отвечают увольнениями, физической расправой, лишением свободы, застенками... И, конечно, либералов не может не терзать вопрос: разве подобное совместимо с социализмом, формально объявленным у нас? Все это может и должно способствовать их сближению с диссидентами. Поэтому нужны поиски общей платформы борьбы, которая удовлетворяла бы как диссидентов, так и широкие слои либералов. А для этого нужна, кстати, и углубленная теоретическая работа, а не псевдотеоретическая заумь, утопающая в головоломном споре о словах (и в "птичьем" языке), нужна работа, имеющая определенный, непосредственный выход в действительность.

ВНУТРИДИССИДЕНТСКИЕ ОТНОШЕНИЯ

Сложившиеся формы демократического движения имеют тот главнейший недостаток, что охватывают подлинным активным участием в нем лишь незначительный круг диссидентов, готовых к такому участию. Упомянутые выше комитеты составляют лишь центр движения, но не должны же и не могут быть единственными формами его: центра нет, как известно, если нет вокруг него периферии.

К тому же наряду с борьбой за права человека нужна серьезная теоретическая деятельность. Необходимо преодолеть нигилизм в отношении теории, бытующий у некоторой части диссидентов (даже весьма солидных). Для этого следует использовать различные возможности. Так, недавно в "Правде" было опубликовано сообщение о том, что в ООН (в ЮНЕСКО) было принято решение ввести повсеместно (во всех странах) преподавание курса "Права человека" (в школах, в ВУЗах) и изучение их вневузовским путем. Под этим документом имеются подписи представителей УССР, БССР, СССР. На этом основании мы имеем законное право организовать вневузовские семинары по изучению прав человека. А поскольку они в широком плане касаются всех сфер социальной жизни, то эти семинары могут превратиться в клуб социальных проблем современности с углубленной теоретической работой.

Весьма важным является общение между столичными и провинциальными диссидентами. Во многих городах страны, как бегло отмечалось выше, имеются диссидентские группы, есть и объединения, но они не могут открыться, ибо они еще менее защищены, чем московские диссиденты. Иные из них, варясь в собственном соку, порой предпринимают авантюристические шаги, а иногда от их имени действуют просто проходимцы. Так, возмутительным является то, что кто-то вставлял места с хулигански-террористическими предупреждениями по адресу московских распорядителей Фонда в анонимные меморандумы от имени ВМИО (Всероссийское межидеологическое объединение). Если ВМИО - не миф, а реальность, то, во-первых, почему бы ему как-то не проявиться, почему бы не установить контакты между ним и московским ядром демократического Движения, а, во-вторых, почему оно не заявляет о своем отмежевании от шантажистских, хулигански-террористических мест "меморандумов"? Разве шантаж и хулиганство (не говоря уже о терроре) - тем более в отношении правозащитников - совместимы с самой идеей и высокими принципами межидеологического объединения, куда будто входят, как сказано в первом меморандуме, демократы, христианские социалисты, сторонники демократического социализма и неокоммунизма ряда крупнейших регионов страны (Урала, Сибири и пр.) Причиной того, что в иных периферийных объединениях наличествуют симптомы авантюристических шагов (правда, совершенно другого плана), является определенная изолированность, кустарничество, отсутствие опытности, отсутствие серьезного общения с московским ядром.

Проблема общения осложнена специфическими трудностями: когда в движение входит весьма незначительное количество людей и личных знакомых, то они могут контактировать друг с другом непосредственно и притом часто; но когда в движение входит множество людей, то уже становятся физически невозможными личные контакты со всеми. К тому же надо человеку не только контактировать, но еще и читать, писать, да и думать - а когда? Поэтому возникает определенное противоречие: как, с одной стороны, не обюрократиться, остаться чутким, добрым, отзывчивым, задушевным, а, с другой стороны, обеспечить себе время для творчества, которое возможно, кстати, только в одиночестве (в тишине). И поскольку диссиденты бессребреники (и даже известные писатели и академики живут весьма и весьма скромно), то у них нет возможности иметь личных секретарей, поэтому члены семей их берут на себя эти тяжелые функции.

Но что при этом мы считаем действительно важным, так, во-первых, тот тон, которым все мы должны разговаривать с посетителями, с обращающимися к нам. Излишне, думается, доказывать, что он должен быть великодушным, доброжелательным, терпимым, обаятельным. Никакой даже толики высокомерия, снобизма, зазнайства, фамильярности, нетерпимости, грубости, ноток лидерства, превосходства, менторства ни у кого не допустимо, если мы, диссиденты, являемся демократами, если боремся против всего перечисленного у официальной тоталитаристской элиты. Между тем, порой это все же у нас проявляется. А не должно бы!

Да, трудно и творчеством заниматься, и общаться с многими людьми, но приходится выкраивать на это время - и не малое: положение участника демократического движения обязывает.

Существенным для диссидентского движения является сохранение и развитие его высокого нравственного уровня - именно в этом его основная сила и достоинство. Поэтому оно должно избегать не так деловых "проколов" (полностью избежать их весьма трудно), как моральных "проколов". В вопросах нравственности мы должны быть беспощадно самокритичны. С этим связан ряд вопросов.

Так, не должно быть среди диссидентов такого функционального деления, при котором "амплуа" одних (как выразился Рой Медведев) - писать книги, создавать теории, быть кумирами, а назначение других - быть "функционерами", ходить на демонстрации, протестовать у здании судов, сидеть "за них" в тюрьмах, лагерях, психушках. Никаких кумиров! Каждый должен быть личностью (а не "винтиком")! Вот каков по сути девиз демократического движения. Кумирство - черта тоталитарности, авторитаризма, а не демократизма. Вспомните историю российского либерально-демократического движения, начиная с Радищева: в нем одни и те же люди и книги писали, и в тюрьмах сидели, и в демонстрациях участвовали, не перекладывая это бремя на плечи "негров", "рабочих" лошадей" в движении. В освободительном движении не может быть и не должно быть табеля о рангах. Чернышевский, например, если вести о нем речь в интересующем нас плане, и книги писал, и журнал редактировал, и в "Земле и воле" участвовал, и в централе сидел, и в ссылке - и не выбирал себе роли ("амплуа") более теплой, удобной, уютной и одновременно звонкий, да не кощунствовал к тому же, что подобная роль более важна, чем у тех, кто томится в застенках...

Моральный уровень нашего движения выражается и в том, как его участники относятся к эмиграции. Да, свобода передвижения, в частности эмиграции, - одно из важнейших прав человека. Каждый волен требовать осуществления этого права и уехать за рубеж, тем более, если он устал от долголетних репрессий. Нравственное чувство, однако, не может не удерживать от этого шага прежде всего тех участников демократического движения, на которых возложены надежды, в защите которых люди нуждаются, на помощь которых они рассчитывают. Такой участник движения не может не помнить, что он не "кошка, гуляющая сама по себе", что он несет определенную ответственность перед другими, что с его отъездом рушатся чаяния, охватывает уныние, расшатывается вера в силу движения. И, конечно же, нравственной вершины достигают те, к сожалению, редкие люди, которые при ультиматуме, предъявленном КГБ, выбирают тюрьму, лагерь, психушку, а не благополучное существование на Западе.

Огорчительно, что чаще бывает наоборот. А бывает и так, что иной вступает в демократическое движение именно с тем, чтобы нажить "политический капитал" и затем уехать за границу. Это, конечно, не самый безопасный способ: имеется риск угодить вместо Запада на Восток. Однако бывают и совершенно неожиданные пассажи, особенно когда в Хельсинкскую группу вдруг приглашаются люди лишь "для украшения"...

Отметим попутно, что в правозащитных комитетах, Хельсинкских группах, независимых профсоюзах и т.д. вполне уместны комиссии, отделения (как их ни назови), занимающиеся защитой права граждан на эмиграцию, но в эти комиссии, отделения вряд ли могут входить сами желающие эмигрировать, вернее, использовать демократическое движение в качестве трамплина для эмиграции: это дурно пахнет...

Далее, нам представляется, что участнику демократического движения не следует замыкаться в кругу близких единомышленников. Тип "зацикленного" диссидента, фанатика, отстраняющего от себя все житейское, как мелочное, все "неделовые" связи, так же неприятен, как и вечно краснобайствующий или прожорливый потребитель Самиздата. Ведь как иначе расширить круг участников демократического движения, если не привлекать к нему порядочных, но мало информированных или не сводящих в своем мышлении концы с концами людей? Если, в частности, многие либералы отшатнулись от демократического движения, то это не значит, что они от него навсегда отсечены. С ними нужно объясняться, на наш взгляд, надо помогать им преодолеть инертность, директивностное мышление, преувеличенное чувство значимости своей профессиональной деятельности, которой они зачастую прикрывают свой страх.

И, конечно, никак не допустимы в диссидентстве случаи "бесовщины" - необоснованных подозрений по отношению к товарищам, сплетен, наветов, мелкого политиканства, интриг, "перемывания костей", в основе чего порой лежат тщеславие и честолюбие.

Нужна, необходима критика, но непозволительны безответственные демарши, публикации таких беспардонных "высказываний", таких "писем" или других материалов, которые могут объективно, помимо воли авторов служить информацией "компетентным органам" о критикуемых или могут способствовать ослаблению борьбы мировой общественности за их освобождение.

Но невозможно согласиться и с обратным явлением - явлением, которое можно бы назвать нагнетанием взаимной злобы: если авторы безответственных публикаций нарушили нижнюю черту морали и их писания граничат с клеветой, то это не значит, что следует "за это" в свою очередь клеветать на них. Так, в статье А.Авторханова "Рой Медведев: клеветник или провокатор?" ("Русская мысль", 14 декабря 1978) сказано:

"Все это наводит на мысль, что, может быть, и по делу А. Гинзбурга, и по делу П. Григоренко источник агентурных доносов был один и тот же: Рой Медведев. Иначе невозможно объяснить..."; он пользуется "маской диссидента", "яркий отпечаток фирмы чекистов", "брежневский дезинформатор"; исключение Р. Медведева из партии и лишение гражданства Ж. Медведева "может оказаться липой"; он "единственный диссидент" в СССР, которому "за это (т.е. за издание книг на Западе) тюрьмой не угрожают" (нет, далеко не единственный); "он стал им (т.е. знаменитым диссидентом), не посидев даже сутки" (опять же не он один); "но тогда спрашивается, стал ли сам Медведев "знаменитым диссидентом" из милости КГБ или из-за его "преступного бездействия"?". Авторханов настолько далеко зашел, что говоря о Рое Медведеве, вспоминает... Азефа (подчеркнуто всюду нами - авторы).

Считая, что Р. Медведев заслуживает самой резкой критики и недвусмысленного осуждения (что и имеет место в "Открытом письме" ему и "Заявлении" одного из нас), мы вместе с тем поражены, как мог Авторханов настолько перейти меру, чтоб наградить Медведева букетом таких эпитетов, которые подстать Духу 37-го года и той технологии, которую он, Авторханов, сам вскрыл в книге "Технология власти". Видимо, поживя в условиях тоталитаризма, трудно освободиться от его груза, даже очутившись затем вне пределов его досягаемости. Такой злобный стиль отношений ничего хорошего не сулит. Критиковать, возмущаться - даже резко - можно и нужно, но не для того, чтобы отлучать, а, наоборот, для того, по нашему убеждению, чтобы сохранить человека в человеке, чтобы дать ему возможность вернуться на достойную стезю. 6

"Бесовство" и авантюризм иных диссидентов выражаете и в их поползновениях внести разброд в движение или в каков то сфере его, нашуметь, намутить воду, все и всех перепутать и.., смыться (смотаться) восвояси, оставив все на произвол судьбы, Словом, пришел, увидел,.. наследил. А зачем? Очень ведь досадно, больно, когда лавры Герострата не дают покоя порой даже дисидентам с немалым стажем (и даже зэковским), у которых позади немало хороших деяний. Мы не собираемся никого ни поучать, ни увещевать: свой путь каждый волен выбирать сам. Мы лишь выражаем свое глубокое сожаление при виде погони за подобными "лаврами": на этом пути ничего серьезного пожать невозможно.

Проблемы современного демократического движения, особенно нравственные, на удивление сходны с теми, которые волновали наших предков, скажем, русских демократов прошлого века. Известная образованность в этой области никому не может повредить, как и вообще приобщение к культуре человеческих отношений.7

Чтобы не показалось кому-либо, что мы ударились в морализаторство, чтение проповедей, в подчеркивание недостатков у других, отметим, что и себя никак не считаем лишенными их. Особенно это касается необходимой меры осторожности, которой не хватает всем нам. И поэтому, хотя нам импонирует пафос Г.Владимова, когда он в открытом письме Р.Медведеву пишет, что демократическое движение презирает конспирацию в виде подпольщины, но мы тем не менее не можем согласиться с ним, когда он на этом ставит точку: да, достоинство диссидентов в их освобождении от духовного рабства, в их открытом сопротивлении Левиафану, но открытость, отказ от подполья не означает отсутствия умения не болтать, до нужной поры сохранять ту или иную тайну.

Иные говорят: "КГБ и без того все знает и будет знать", -. поэтому, мол, нечего осторожничать. Глупее этого придумать трудно: если даже и будет знать, то пусть лучше позже, чем раньше, и лучше меньше, чем больше. Иначе не успеем что-либо написать, опубликовать, как нас уже схватят, а записи аннулируют (и неправда, что рукописи не горят).

К тому же при любом телефонном разговоре (в условиях подслушивания) нужно думать о том человеке, с которым говоришь: у каждого человека свой "потолок" - своя готовность "засвечиваться" или оставаться до поры до времени в тени, и никто не имеет права распоряжаться его судьбой, говоря открытым текстом то, о чем ему нежелательно говорить. Надо щадить людей - это главное моральное требование, и не дай Бог придерживаться тут гнусного правила "чем хуже - тем лучше"...

В диссидентском движении, как сказано выше, есть хорошие традиции взаимопомощи, участники его - это люди, которые одной силой духа вырвались из тенет безличностности, набрались мужества стать явочным порядком личностями в собственном смысле этого слова. Но даже и этого мало: если человек вдет в демократическое движение, то он не может не учитывать, что оно накладывает на него особые моральные обязанности. В среде диссидентов, думается, особенно важно стремиться поддержать такой психологический климат, который не давал бы возможности перерастать взаимной критике, необходимым в здоровом движении принципиальным спорам в ссоры, склоки, нервотрепку.

С нас хватит того, что нам доставляют страдания и готовят все новые репрессии власти, - так уж сами друг другу не должны мы доставлять огорчений, должны щадить нервы друг друга. Нужна бережная забота о каждом участнике движения.

В заключение хотим снова подчеркнуть, что мы весьма и весьма далеки от мысли, будто изложенные здесь взгляды являются истиной в последней инстанции: мы лишь ищем ее и приглашаем участвовать в этих поисках всех заинтересованных в ней.

Примечания:

Вернуться1 От чего диссиденты действительно отщепились - это от антидемократического режима, от лживой официальной идеологии, от того, чтобы давать над собой куражиться средствами массовой информации, манипулирующими мозгами духовных рабов. Диссиденты - это не просто инакомыслящие: это - те люди, которые явочным путем, став мужественно над обстоятельствами, преодолев страх перед Левиафаном, добыли себе личностность. Диссиденты - в отличие от либералов (которые лишь идут к этому) - поднялись до противостояния аппарату насилия, до открытого неприятия фальшивого образа жизни, до неучастия в каких бы то ни было уничтожающих человеческое достоинство фарсах (например, в "выборах"), до борьбы с нарушениями прав человека. Они стали стеной за достоинство человека. В среде диссидентов царит взаимопомощь, сочувствие, сострадание, сопереживание, нет никакого принуждения (даже психологического). Диссидентам претит пошлый вещизм, бездушный сциентизм, бездумный или трусливый конформизм, они не позволяют официозу манипулировать своим сознанием и делать из них "ванек-встанек". Они - единственно свободные в этом несвободном мире! Распространение духовных черт диссидентов во все большей части нашего народа дойдет до такой степени, которая станет достаточной, чтобы преобразовать все общество.

Вернуться2 Солженицын, который своими гениальными художественными исследованиями и своими смелыми выступлениями способствовал не только формированию либералистского движения у нас, но и становлению общественного мнения, которого не было и которое и поныне находится лишь в колыбели, сыграл роль весьма неоднозначную.

Вернуться3 Аналогичными последствиями чреват и социально-психологический феномен относительно избыточного образования: выпускники десятилетки, поступающие на работу рабочими, несут в себе неиспользованный заряд знаний и духовной энергии, что вызывает у них значительную неудовлетворенность жизнью, социальной неустроенностью. Их потребность в разрядке, в самоутверждении и выливается нередко в преступность, которая является своеобразной формой протеста. Эта избыточная энергия, этот заряд недовольства, эта потребность самоутверждения могут быть направлены в другое русло.

Вернуться5 Неправду сказал Андропов, будто диссиденты боятся идти к рабочим на дискуссию, опасаясь, что не унесут ноги; наоборот, это власти изолируют народ от диссидентов, - последние же только и требуют эти дискуссии в любой момент, в любой аудитории, с кем угодно, начиная с Андропова.

Вернуться6 Авторханов - далее - настолько поддался опаснейшему соблазн) злобствования, что от Медведева перешел к сногсшибательному "обобщению", назвав мифом наличие у нас группы марксистов-диссидентов:

"Если такая группа действительно существует, то, - острит Авторханов, -в нее входят 300 тысяч профессиональных партаппаратчиков и 420 тысяч профессиональных чекистов". Говоря серьезно, следовало бы подчеркнуть, что Р. Медведев не является адекватным выразителем позиций как диссидентов-марксистов, так тем более диссидентов-социалистов, - но если встать на путь отождествления тех и других с аппаратчиками и гебистами, на путь моноидеологизма (с обратным знаком), то можно заранее сказать, что такое диссидентское движение действительно обречено. Послушать Авторханова, то получится, что все диссидентское движение в Чехословакии и Польше - миф, ибо большинство его участников (как и Хавеман, Бирман, Баро в ГДР) социалисты и марксисты. А ведь как раз наоборот: диссидентское движение там довольно сильное. Не мешало бы Авторханову вникнуть в статью К.Ф. в том же номере "Русской мысли": автор подчеркивает правоту М.Михайлова в том, что с современным коммунизмом (то бишь "коммунистическим" тоталитаризмом) наиболее эффективно может бороться не правое движение, а как раз социалистическое.

Вернуться7 Поднятые в этом разделе вопросы, конечно же, не исчерпывают всего круга актуальных этических проблем демократического движения. Так в стороне остались такие большие вопросы как:

- Нравственно ли диссиденту выходить на свободу из заключения, из психушки путем Галилея или Бакунина, т. е. словесным (внешним) "отказом" от своих убеждений, внешним признанием своей вины, обещанием "исправиться", утверждением, что "выздоровел" (стало быть, согласием, что был "психически болен") с тем, чтобы обмануть властителей-насильников и, выйдя на волю, снова включиться в борьбу? Верно ли исходить при этом из того, что насильники - не нравственные существа, и поэтому обмануть их не есть нарушение морали?

- Нравственно ли донести на стукача, чтобы обезвредить его дальнейшие подлости? Ну, а оговорить его, сделать так, чтобы его посадили?

- Где кончается осторожность в отношении стукачей и начинается, с одной стороны, легкомысленная беспечность, а с другой стороны, стукачествомания, болезненная подозрительность?

- Можно ли жертвовать благополучием своей семьи, детей во имя демократического движения? В каких ситуациях? (Ведь даже уход из семьи, несогласной с участием ее члена в движении, уже причиняет ей страдание. Напомним, что аналогичными драматическими ситуациями полна история многих еврейских семей, часть которых хочет ехать строить свое национальное государство, а другая часть корнями вросла в Россию, заинтересована остаться, особенно при межнациональных бракосочетаниях. Как же быть в таких случаях с тезисом Достоевского о слезинке ребенка?..)

- Ну, а насколько нравственна обратная ситуация - когда кто-либо, включившийся в диссидентское движение в условиях, при которых ему лично это уже не очень грозит, вместе с тем оберегает от движения своих Детей или внуков?

Но эти весьма сложные вопросы этического выбора (равно как и вопрос о том, насколько нравственно стремление к обеспечению себе "имени", особенно, если это сопряжено с выпячиванием себя и затиранием, замалчинием других) - уже начало перехода в другую, специфическую тему, и I Не хотим отнимать "хлеб" у других авторов, которые изъявят готовность включиться в дискуссию по всей гамме обозначенных проблем.