Нет, я не настолько стара, чтобы говорить: "Вот в наше время...", - поскольку считаю нынешнее время тоже своим. Но...

В прошлом веке читала студентам лекцию, и обсуждали мы некоторую психолингвистическую концепцию "автор - авторская позиция - текст - реципиент - позиция реципиента", где, как утверждается, единственная константа - текст. А тут я возьми и скажи, что текст константой можно считать лишь условно, подразумевая не только "у каждого свой Пушкин" и "Пушкин писал не для вас", но и то, что у одного и того же известного текста есть Жандровский и Булгаринский списки, а есть "Музейный автограф". Аудитория смотрела на меня с интересом, а я ощущала себя героиней "Марсианских хроник". Дальше больше. Вспомним, говорю, к примеру, какой текст и как писал Константин Левин Кити Щербацкой. Вопрос аудитории (подчеркиваю, не из аудитории, а аудитории): "А кто такие Левин и Кити?" Тут уж я ощутила себя на "факультете ненужных вещей".

Избыток лекционных впечатлений был выплеснут на коллег. Их соболезнования колебались от "Каждый забыть что-то может" до "А почему студент должен знать непрограммное произведение?". Я все-таки сомневаюсь в том, что можно забыть то, чего не знаешь, но уверена в том, что книжки не ограничиваются Школьным списком.

Можно, конечно, поговорить о том, что нынешняя молодежь не читатель, что чтение перестало быть модным занятием. Можно поговорить о том, что у нее другие каналы и технологии получения информации. Можно посетовать на то, что не прививается вкус к чтению и укорить в этом многострадальную среднюю школу. Можно давать советы учителям литературы, ведь о том, как учить и как лечить, знает каждый. Можно сказать, что нельзя по одному эпизоду делать глобальные выводы. В общем, много чего можно...

Не так давно в Русском Журнале о невозможности социального диалога размышляла Р.М.Фрумкина, а Е.Вигдорова писала о страхе слова, а точнее страхе перед словом. Мне кажется, что незатейливый лекционный эпизод концентрируется именно в этой системе общественной боли. С одной стороны, мы лишаемся нормального экономного языкового общения: вместо того чтобы цитатой отослать к сюжету, тексту, общему (к сожалению, становящемуся необщим) месту, теперь нужно сюжет пересказать, встроить в свой пересказ цитату, потом указать, что побудило цитировать etc. Затруднительно или неэкономно. Но это беда не беда, а лишь полбеды. В какой-то момент, правда, начинаешь себя чувствовать этаким метисом просветителя и сказительницы. В конце концов ссылаться можно, наверное, и на "Звездные войны" или на что-нибудь еще понятное. И не в том беда, что с теми, кто не знает, как Левин объяснялся с Кити, так уже не объяснишься. Беда в том, что те незнающие, то есть не читающие, перестают быть и говорящими-пишущими. В обществе ширится слой дизлексиков, а точнее, дизлексия становится общественной болезнью. Что там у абитуриентов - у взрослых, зрелых граждан возникает страх перед словом, перед письмом и писанием. Часто приходится слышать: "По мне так уже лучше говорить два часа, чем страницу написать". Отсутствие словесной культуры в обществе влечет за собой, с одной стороны, административные подергивания по принципу "Наказать - не допущать", которые выливаются в безумные проекты по навязыванию знания родного языка и штрафные санкции за незнание. С другой - научно-филологические разговоры о множественности языковой нормы или норм, что отливается в словарно разрешенных "договор, договора". С третьей - бесконечные страшные "рассказки" про то, как нами манипулируют при помощи слов, и повальное увлечение, переходящее в пандемию, нейролингвистическим программированием, по простому принципу поиска защиты и защищенности "Не мной будут манипулировать при помощи слов, а я сам буду управлять другими". И кажется, что при помощи "якоря", "метафоры", "милтоновской модели" язык тебе подчинится. Весь вопрос, правда, в том какой: язык-1 - орган в ротовой полости, язык-2 - "система словесного выражения мыслей, обладающая определенным звуковым и грамматическим строем и служащая средством общения людей"¹, или язык-3 - "средство бессловесного общения"².

Конечно, людьми бессловесными управлять легче (наверное, даже легче легкого), поскольку возражать никто не будет - и не потому, что не захочет, а потому, что просто не сможет. В кладезе русской народной мудрости есть "Молчание - знак согласия". Вряд ли согласия, скорее "неумения возразить", или это оправдание для дизлексии? Конечно, "Молчание - золото", но "Не все то золото, что блестит".

Предвижу возражения ученых, занимающихся процессами речепроизводства и речевосприятия, которые укажут на то, что нет прямой связи между процессами чтения и говорения, что это два разных по своей сути процесса. В теории именно так. А на практике неумение читать оборачивается неумением говорить, а неумение говорить - неумением думать или отсутствием мыслей.

И узкошкольный вроде бы вопрос о том, как учить литературе, чему учить на уроках литературы, находит свой ответ в общественном заказе или наказе учителю словесности - учить читать и воспитывать читателя. В последний год Москва читающая перебрасывалась фразами из задумывательно-занимательных гаспаровских "Записей и выписок". Там есть и по этому случаю: "Читатели и библиофилы - такие же разные люди, как жизнелюбы и человеколюбы"³. В общем, воспитывать жизнелюба, притом говорящего, говорящего свободно на родном языке и ощущающего себя свободным.

И в этом долг словесника - учителя и ученого. "Мой долг обязывает меня...

- Долг, это просто слово.

- Да, когда им пользуетесь Вы", - где явно подразумевается: возможно, что у вас в голове, когда вы говорите "долг", нет ничего, кроме слов и фраз. В моем же случае все наоборот.<...> Но я сказал это не для того, чтобы говорить книжным языком. Я это сказал, потому что это правда"⁴.

Примечания:

¹ Словарь русского языка. Под ред. А.П.Евгеньевой. - М., 1984; т. IV, с.780.

² Там же.

³ М.Гаспаров. Записки и выписки. - М., 2000; с.182.

⁴ Жан Полан. Тарбские цветы, или Террор в изящной словесности. √ СПб., 2000; с.99.