Размышляя над сегодняшним состоянием школы и университетов, я пришла вот к какому... не выводу, но вопросу: почему, собственно, мы говорим о сумерках просвещения? И когда эти сумерки наступили? И что считать зарей, утром, днем, когда закат, вечер, ночь просвещения? Если учение - свет, а неученье - тьма, то... И еще раз: а когда в нашей стране у просвещения было утро? Во времена Митрофанушки или Петруши Гринева, росшего, как и герой Фонвизина, совершенным недорослем? Может быть, чуть позже, когда воспитанные на чистом воздухе и французских романах уездные барышни, для которых звук колокольчика был событием, влюблялись в заезжих бледных юношей? Или в ту пору, когда проходил свои "университеты" юный Алеша Пешков, а в библиотеках проводили время за неимением других утех провинциальные девицы? Не наступила ли заря просвещения после 17-го года - в пору ликбеза, рабфака, учкома? Именно тогда ведь возникло дикое для слуха слово "учеба", заменившее - для многих навсегда - благозвучное "ученье".

Если это считать утром, а эпоху, когда в классах висели лозунги "Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин", - днем, я готова жить и работать в сумерках. Именно в это время суток, когда нужно включать настольную лампу, естественнее и уютнее говорить, писать и даже думать о том, как и чему учить так называемое подрастающее поколение. Странно все-таки считать, что сумерки наступили в ту самую пору, когда появились новые школы, университеты, когда отважные школьные учителя - на ту же самую мизерную, как и в дневную эпоху, зарплату - придумывают новые программы и формы обучения. Нынешние дети - школьники, студенты, даже младенцы - готовы к восприятию знаний не хуже прежних, а может быть, и лучше. Они красивее, наряднее, свободнее, чем были их родители в том же возрасте. Об огромности мира, в котором мы живем, они знают уже не понаслышке. Эти дети уйдут с бездарной лекции, будут прогуливать плохие уроки и быстро перестанут выполнять бессмысленные задания. Солнце нашего образования не погаснет только в том случае, если мы, преподаватели, будем соответствовать и тому, что преподаем, и тем, кого мы учим.

Сумерки - настоящие сумерки - еще не наступили, но угроза такая, бесспорно, уже есть, а заключается она, на мой взгляд, именно в попытках упростить, унифицировать, если хотите, нашу образовательную систему. Если американцы и могут себе позволить учить молодого человека так, "чтоб не измучилось дитя", развозить на несколько лет то, что наш школьник привык получать за полугодие, всячески смягчать систему экзаменов, то их молодым людям предстоит жить в стране, где выбирают между Гором и Бушем, а гимны не оскорбляют слуха.

Наши же дети не без основания называют себя "первым свободным поколением". Но у нас, взрослых, есть все основания бояться, что оно уже последнее, потому что, ослабляя нагрузку школьникам или увеличивая ее, мы все равно руководствуемся старыми догмами и норовим загнать процесс обучения в тупик.

На днях один знакомый ребенок попросил меня проверить выполненное им задание по русскому языку. Прямо скажем, не сильно грамотный, этот десятиклассник должен был за каникулы исписать своим чудовищным почерком целую ученическую тетрадь упражнениями из учебника Розенталя. Этот учебник я люблю и уважаю, хороших и полезных упражнений в нем много. Но, боже мой, какую трудную и бессмысленную работу должен совершить мой бедный Петя, переписывая тексты, состоящие из одних словарных слов или не связанных по смыслу предложений, тупо вставляя пропущенные буквы. Можно так учить грамоте? Наверное, можно. Равно как в порядке задания на каникулы, то есть, видимо, в наказание за не сделанные прежде уроки, можно потребовать, чтобы школьник переписал роман Толстого "Война и мир" - заодно и содержание усвоит. Но в такого рода работах - а я их сознательно отождествляю - я вижу оскорбительное для школьника покушение на его время, труд и даже свободу.

Процесс обучения подразумевает вовсе не заучивание правил, постулатов, формул или таблицы Менделеева. Все равно, чему мы учим - математике, истории или языку. Мы должны научить учиться, свободно пользоваться информацией, которую, кстати сказать, современный школьник черпает не только на уроках или из рекомендованных учителем учебников. Человек имеет право не знать, как пишется слово "корова", но он должен понимать, как пользоваться словарем. Уважение к человеку проявляется, в первую очередь, в том, как его учат - как обезьяну, у которой должны воспитать условные рефлексы, или как человека, которому предстоит получать и обрабатывать знания всю жизнь. Наверное, не так важно то, чему учит стоящий у доски или на кафедре. Важно, какой он и как он это делает. Сейчас наблюдается любопытная тенденция: работа в вузах и школах для многих преподавателей не является основной или единственной профессией. Математики, литературоведы, лингвисты идут к студентам и школьникам не корысти ради. Преподавание для такого рода людей становится своего рода служением, и трудно переоценить то, что ими уже сделано и делается. Учитель, находящийся на уровне преподаваемой им науки, не сужает, но расширяет для учащихся картину мира. Тот же, для кого образование раз и навсегда ограничилось рамками церковно-приходской школы или вуза, где выполнялись тупые, бессмысленные задания под присмотром научных руководителей, не очень знакомых с наукой, - тот учить не может и не должен. И реформирование образования в первую очередь должно коснуться педагогических институтов и университетов. Если "Врачу, исцелися сам" сказано, то "учитель, обучи себя", по-видимому, все-таки подразумевается.