Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Новости | Путешествия | Сумерки просвещения | Другие языки | экс-Пресс
/ Вне рубрик / Сумерки просвещения < Вы здесь
Тихие посетители
Дата публикации:  9 Июня 2001

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Первая мысль при встрече с этими людьми - "да как же они войдут в класс?" В коридоре нашей школы стоит несколько женщин, удивительно непохожих на тех, кто обычно здесь бывает. Среди них несколько молодых, несколько средних лет, и все они из разных гуманитарных организаций - "Теплый дом", "Альтернативы насилию", "Проспект мира", из общины церкви Космы и Дамиана. И бросается в глаза прежде всего то, что все они очень и очень тихие. Ни тени учительских повелительных интонаций нет в голосе, их еле слышно, а между тем они собираются разговаривать сразу с двумя классами. По моим представлениям, все эти женщины принадлежат к тому типу людей, которых, как говорят в школе, "выносят ногами вперед из класса". К нам, правда, они пришли по рекомендации "пятидесятисемитов", где после встречи с ними дети не хотели идти домой, но верится в это с трудом. Однако, людей, которые готовы разговаривать со школьниками о Чечне, не так уж много, так что мы запланировали для наших гостей обширную программу. Сначала они встречаются с двумя седьмыми классами - задача, которая по плечу не каждому учителю. Радостные и веселенькие детки, услышавшие, что вместо двух уроков им будут показывать какой-то фильм, бодренько набиваются в класс. Я ухожу к себе на урок. На следующей перемене выясняется, что все проходит нормально, если не считать того, что у одного мальчика сделалась истерика. Во всяком случае, никого вперед ногами не вынесли.

Через урок место семиклассников занимают восьми- и девятиклассники. Я иду за ними. В класс, который по размерам чуть меньше обычного, набивается около пятидесяти хихикающих и толкающихся подростков. Наши гости, однако, не испытывают ни малейшего смущения, или, во всяком случае, никак его не демонстрируют. Они стоят у доски и своими тихими-тихими, еле слышными голосами рассказывают о себе и о своих организациях. Тут происходит первое удивительное событие. Дети, которые обычно от таких голосов и такого поведения приходят в большое возбуждение и на второй минуте отключаются, теперь замолкают и очень внимательно слушают. Говорят же им довольно непривычные вещи. Во-первых, никто не делает никаких политических заявлений, никто не заявляет, что война должна немедленно закончиться или продолжаться до победного конца. О войне в целом вообще речи нет. Каждая гостья рассказывает о себе и о той организации, которую она представляет. Главное в данном случае то, что все они были в лагерях беженцев в Ингушетии и общались там с обычными людьми. Вот, собственно, и все. Никаких ярких подробностей, жутких историй.

Есть в рассказах этих тихих женщин только несколько отличий от того, что мы обычно слышим по телевизору. Во-первых, все это пропущено через их личный опыт. И, очевидно, именно поэтому, они не делают - по крайней мере перед детьми - никаких обобщений. Одна рассказывает, что живет на той самой улице, где взорвался дом, и о том, как, приехав с христианской миссией в Ингушетию, она впервые по-настоящему увидела и поняла тех людей, которые до этого находились для нее где-то далеко, за линией горизонта. Другая говорит о том, как несколько чеченских детей были привезены журналистами в Москву, где они стали гостями некоего детского театра и как потом отправка поезда в Назрань задержалась на семь минут, потому что провожавших их московских детей невозможно было оттащить от окон вагона. Единственный человек, который немного отходит от своих личных впечатлений, это психолог из "Альтернатив насилию". Но слова ее, может быть, наиболее существенны - она просит своих слушателей понять, что сейчас они познакомятся с точкой зрения, отличной от той, к которой они привыкли. Ее можно принимать или не принимать, но надо знать, что она есть. После этого мы начинаем смотреть фильм Зары Имаевой "Недетские истории". Фильм, к счастью, длится где-то около получаса. Больше, наверное, это дикое напряжение выдержать невозможно. Уже с первых кадров, когда на экране возникает разрушенный Грозный, а за кадром раздается детский голосок, с сильным акцентом поющий о своем "прекрасном городе", атмосфера просто физически наэлектризовывается. Все смотрят в гробовом молчании, только две девочки все время что-то возбужденно шепчут друг другу.

Структура фильма предельно проста. На экране поочередно возникают несколько маленьких детей, живущих в лагере беженцев, и отвечают на поставленные им вопросы. Вопросов не слышно, но каждый кусочек фильма предваряет надпись типа "что такое война", и дальше мы слышим детские соображения. А начинается все с того, что каждый из них просто говорит "Мне пять лет, я чеченец, мне четыре года, я чеченка". Это длится довольно долго и, может быть, является одним из самых сильных мест фильма. Умом-то все понимают, что чеченский народ состоит не из одних боевиков, но этот довольно долгий процесс "представления" героев фильма дает возможность по-настоящему ощутить, как для них важно быть чеченцами. И уже после этого дети начинают спокойно рассказывать о себе, о своей жизни, о своих родных. "Мы долго бежали, день, ночь, еще день. Маминого брата забрали". "Наш дом разбомбили. Там была одна семья, они все погибли, остался только новорожденный ребенок, ему оторвало ногу". Все те ужасы, которые в новостях описывают журналисты в камуфляже, здесь как-то деловито и обыденно рассказывают принаряженные и причесанные для появления перед камерой малыши. Вот эта деловитость и обыденность, так сильно отличающая их от репортеров, как раз и делает фильм невыносимо жутким. Не только морально, но просто физически тяжело слушать, как симпатичные детки со знанием дела объясняют, что такое война, почему сейчас нельзя вернуться домой, хотя очень хочется, за что они ненавидят русских детей, которые, когда вырастут, всех будут убивать...

Звенит звонок. Перемена. Все молча выходят из класса. Мне больше всего хочется пойти домой и лечь на кровать лицом к стенке. Между тем, наша встреча еще не окончена. Теперь предстоит обсуждение. Мы поднимаемся в актовый зал - нужно место, чтобы разбиться на группы. Пока мы перемещаемся, несколько девятиклассников спрашивают мое мнение. "Очень страшно", - отвечаю я одному из своих учеников. "Да,- говорит он, - я с вами согласен. Только страшно то, что они это говорят. Им же пять-шесть лет. Они сами не могли до этого додуматься, их взрослые научили. Вот это страшно. Они же вырастут - и станут боевиками". Несколько человек соглашаются с тем, что дети сами не додумались бы ни до чего подобного. Одна девочка предполагает, что фильм снят в расчете на иностранцев, чтобы выставить Россию в дурном свете. Очевидно, все обратили внимание на английские титры. Я вспоминаю, как уже год назад эти самые, очень мной любимые, ученики объясняли, что из-за чеченцев растет преступность - и поэтому их надо выслать из Москвы, и поставили меня в тупик, сказав, что для меня все чеченцы хорошие, а все русские плохие. Впрочем, уже во время того спора, пока я соображала, как бы им объяснить, что я никогда подобных глупостей не говорила, несколько девочек стали объяснять другим, что за преступления отдельных людей нельзя наказывать весь народ.

Вспоминая все это, я начинаю потихоньку накаляться и произносить пылкие речи. Одна девятиклассница спрашивает, обязательно ли оставаться на второй урок или можно пойти домой. В этот момент начинается обсуждение. Здесь снова маленькое педагогическое чудо. Пятьдесят возбужденных, взбудораженных, уставших от напряжения детей надо разбить на четыре группы. Я боюсь, что времени не хватит, и предлагаю быстро разделить их по рядам. Оказывается, так нельзя. Нужно, чтобы друзья, сидящие рядом, оказались в разных группах. С большими усилиями мы создаем огромный круг - на этом устроительницы особенно настаивают. После чего одна из них - кстати, единственная чеченка, по имени Аюна, своим еле слышным голоском предлагает всем присутствующим рассчитаться на киви, лимоны, персики и бананы. "Ну все, - обреченно думаю я, - сейчас наши снобы ее просто сметут с лица земли". Ничуть не бывало. Первоначальное недоумение тут же сменяется оживлением, смехом. "Ты кто?" - "Я персик, а ты?" Я понимаю, что имею дело с очень продуманной психологической методикой. После страшного напряжения наступает минутка отдыха. Мои достаточно агрессивные рассуждения о бедствиях чеченского народа только накаляли атмосферу, а сейчас моментально создана очень благожелательная обстановка. Из одного большого круга получаются четыре маленьких. Три группы помещаются в разных углах зала, четвертая спускается ко мне в класс, где тоже усаживается в кружок, на чем опять же тихо, но твердо настаивает Аюна.

Я чувствую себя лишней и тихонько выхожу из класса. Брожу по школе, перевариваю фильм, прихожу в себя, потом не выдерживаю и возвращаюсь. Моего появления никто не замечает. Все увлечены беседой. Каждый, кто хочет высказаться, берет в руку клубок шерстяных ниток - мягкий, успокаивающий - говорит, а затем выкатывает на середину круга, где его может взять следующий желающий. О чем же они говорят? Прежде всего, о чем они не говорят. Как я поняла, во всех четырех кружках постарались не уходить в политику и не рассуждать о том, когда же кончится эта война и кто в ней виноват. Война есть, это данность, давайте обсуждать наши собственные соображения по этому поводу. Когда я захожу в класс, один мальчик рассуждает о том, что какой-то его знакомый запретил в своей фирме брать на работу кавказцев, потому что те "все стоят друг за друга", и как только устраивается один, он начинает протаскивать других, несколько человек снова предполагают, что маленькие дети сами не могут ненавидеть русских, а значит, их подучили взрослые. Одна девочка, которая до этого ни в каких острых дискуссиях участия не принимала, вдруг произносит целую речь. Содержание ее сводится к тому, что нам легко никого не ненавидеть, потому что мы живем в тепле и уюте и поэтому понимаем, что в любом народе бывают разные люди, а каково детям в лагерях беженцев. Я вспоминаю прошлогодний спор. Тогда она молчала.

Никто никого не торопит, и, как ни странно, такое ощущение, что никто ни с кем не спорит. После каждой реплики повисает молчание. Все явно обдумывают сказанное. Ловлю себя на том, что я бы давно кинулась в бой, начала спорить, что-то доказывать. Аюна молчит. Вдруг одна девочка, до этого времени не открывавшая рта, заявляет, что, когда фильм кончился, ей вообще больше не хотелось жить, и она теперь не представляет, как пойдет в своей уютный дом к родителям. Снова молчание. Затем еще один неожиданный для меня поворот. Аюна спрашивает, не осталось ли чего-то недоговоренного, какого-то недовольства, - лучше, чтобы все было высказано. После этого произносит несколько слов в заключение и вдруг предлагает своим собеседникам написать или нарисовать письмо для детей в лагерях беженцев. Она особенно подчеркивает возможность послать рисунки. Понятно, что маленьким чеченцам проще будет понять такое послание, но все-таки у меня в душе все опять обрывается - девятиклассники - и рисовать письмо, они ведь себя уже считают взрослыми. Однако, уходят только несколько мальчиков - среди них тот, кто первым породил мысль о том, что детей кто-то нехороший научил так говорить, и тот, кто рассказывал, как кавказцы пристраивают друг друга на работу. Большинство девочек остается и начинает рисовать на большом ватманском листе солнышко и цветочки. Я поднимаюсь в зал. Там тоже радостно рисуют разные приятные вещи, под заголовком "Жизнь прекрасна". Здесь тоже цветы, и солнце, и смешные зверюшки. Некоторое сомнение вызывает рисунок со свинкой, отправляемый мусульманским детям, но хрюшка такая смешная и добродушная, да к тому же настолько непохожая на реальную, что ее дружно решают оставить. Несколько человек решают, что напишут дома и потом передадут письма. Гостьи уходят, пообещав снова придти осенью и привезти ответные письма из Ингушетии.

Я решаю провести эксперимент, и сама ничего ни у кого не спрашиваю. К моему большому разочарованию никто на следующий день со мной происходившее не обсуждает и новых писем, естественно, не приносит. Гуманистические порывы, обычно, долго не длятся. Впрочем, такие острые переживания - а то, что они для многих оказались острыми, было написано на их лицах - наверное, лучше переваривать самому. К чему моих учеников приведут эти переживания - доживем до осени, увидим.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Василий Аржанов, Кто над языком начальник /07.06/
Кто имеет моральное право издавать юридические документы, его нормирующие? Многое зависит от социолингвистического статуса языка.
Василий Аржанов, Демократия, орфография и головотяпство /05.06/
Есть правило про пол-арбуза, полбанана и пол-лимона, а ученые издали словарь, где написано поларбуза, полбанана и поллимона. Но в других словарях - все по-старому. Неужели на выпускном экзамене надо писать пол-лимона, а на вступительном - поллимона? Что вообще представляет из себя норма и есть ли она в русском правописании?
Александра Гурина, Катерина Соколова, Что делать с дипломом? /05.06/
Единственное, в чем Россия приближается в области образования к развитым странам, - в понимании того, что специальность по диплому и специальность по жизни суть не одно и то же.
Е.И. Николаева, И.М. Романенко, Ответственность как наказание за свободу /29.05/
Для молодых людей вовсе не очевидно, что свободу необходимо отстаивать каждый день, что надо нести ответственность за последствия свободной самореализации, что необходимо платить по счетам за возможные ошибки.
Александр Абрамов, Об одном новом подтверждении Закона Черномырдина /24.05/
История подсказывает, что все педагогические эксперименты, как правило, заканчиваются фантастическим успехом, а массовое внедрение их результатов - бешеным провалом. Поэтому очень важно поставить эксперимент, честно оценивая результаты.
предыдущая в начало следующая
Тамара Эйдельман
Тамара
ЭЙДЕЛЬМАН
Преподаватель истории
euroclio@atom.ru
URL

Поиск
 
 искать:

архив колонки:





Рассылка раздела 'Сумерки просвещения' на Subscribe.ru