4 декабря 2001 г. филологическому факультет МГУ исполнилось 60 лет. Русский Журнал откликнулся на это событие, опубликовав серию материалов под общим заголовком "Филфак МГУ : юбилей и проблемы" ("Преподаватели", "Выпускники", "Слова благодарности"; см. также републикацию из журнала "Знание-сила" "Филология и филфак глазами трех поколений"). В новом году мы продолжаем разговор о филфаке и предлагаем вашему вниманию интервью с деканом факультета, а также лучшие материалы юбилейного "Вестника Московского университета" (2001, #6, серия "Филология").

• А.И. Журавлева. Новое мифотворчество и литературоцентристская эпоха русской культуры
• Т.П.Попова. Из воспоминаний студентки 40-х годов
• Т.Д. Венедиктова, М.С. Макеев. Общение-как-учение (междисциплинарный семинар, Международная летняя школа: опыт педагогической саморефлексии)

---

Русский Журнал: Часто приходится слышать об особом братстве выпускников филфака. И при этом выпускники 80-90-х годов, судя по всему, ощущают это братство в меньшей степени, чем те, кто закончил филфак раньше. Есть ли такая тенденция, и чем ее можно объяснить?

Марина Ремнева: Знаете, самое интересное то, что на последнюю, юбилейную, встречу выпускников впервые пришли студенты. Пришли ребята 1999-2001 годов выпуска, а такого никогда не было. У них обычно еще не распадаются связи и не возникает жизненной необходимости повидаться. И когда я устроила "перекличку поколений", то поняла, что какая-то часть зала ни разу не поднималась. И тогда я сказала: "Первый курс, встаньте", - мне пришло просто в голову - встали. "Второй курс, встаньте", - встали. И так до третьего года аспирантуры. Так что братство осталось.

Как объяснить братство? Я думаю, что это нечто необъяснимое. Из серии "Нам целый мир - чужбина, отечество нам - Царское Село". Все-таки это - дом. Причем достаточно специфический: я считаю, что, живя в Университете, живя на факультете, мы довольно плохо - только через окошко телевизора - знаем окружающую жизнь. Потому что мы живем по каким-то другим правилам, в соответствии с какими-то другими нормами. Ведь у меня, например, путь один: Университет - дом, а у ребят: Университет - читальный зал - дом. Но я думаю, что такое братство есть на каждом факультете. Московский Университет вообще накладывает абсолютно неизгладимую печать своей исключительности. Это - особый мир. И люди, попадая сюда, желая или не желая, все равно подтягиваются под этот общий достаточно высокий уровень. Притом что Университет и факультет переживали разные времена, и уровень, может быть, не тот, что был в 1917 году, уровень все же высокий.

РЖ: Выпускники филфака работают в самых разных местах, а не только в учебных или научных заведениях. Откуда такое "филологическое всепроникновение"?

М.Р.: Действительно, на той же встрече выпускников я стала спрашивать, кто работает в филологии, кто работает в МГУ на гуманитарных факультетах и так далее. А потом, по-моему, Василий Кикнадзе вышел и спросил: "А кто не работает в филологии?" Встала пятая часть зала. Факультет дает те основы, которые позволяют работать в самых разных сферах жизни. Во-первых, это очень обширное образование. Кроме того, литература - а ею наш студент пропитывается - добавляет тот опыт, который сам человек не может получить в течение всей жизни. А так за ним стоит опыт трехтысячелетней истории. Я думаю, что это опять же не специфика филологического факультета. Выпускники любого факультета Московского Университета могут работать в различных областях. Причина - это наше фундаментальное образование, которое охватывает очень многие сферы жизни. Беда будет, когда это образование разрушат, а его сейчас разрушают. Конечно, мы будем тогда похожи на Европу, и некоторое время будем гордиться этим, но очень быстро мы этой же самой Европе станем неинтересны. Наше образование позволяет человеку научиться ориентироваться в жизни, сцеплять несцепляемое, представлять себе перспективу.

РЖ: Но разве плохо будет, если образование станет более прагматичным? Ведь предполагается, что люди тогда будут получать конкретную специальность, становясь профессионалами в своей конкретной области.

М.Р.: Да, образование будет узким, прагматичным. Но дело в том, что все узкие специальности легко получить и в рамках нашего фундаментального образования. У нас на факультете множество специализаций: язык СМИ, public relations, русский язык как иностранный и т.д. Сейчас создается специализация, где мы будем готовить редакторов, корректоров, то есть людей, которые смогут решать издательские проблемы. В рамках широкого образования ребята получают различные навыки, соответствующие сертификаты и потом имеют возможность работать не только в школе или в науке, - они знают, например, как выпустить книгу, как написать статью.

РЖ: Что конкретно вы имеете в виду, говоря о разрушении нынешней системы образования?

М.Р.: Люди, которые никогда или почти никогда не работали ни в школе, ни в вузе, вдруг предлагают реформировать образование. Единый экзамен? Во-первых, для единого экзамена нужны единые требования и единые учебники, а у нас ни по одному предмету нет единого учебника. Вот М.М.Касьянов рассказывал про 69 учебников истории, так с русским языком тоже полный разброд. Причем используются, с одной стороны, учебники, по которым еще я училась, а с другой стороны - совершенно новые. Конечно, имя существительное и имя прилагательное есть везде, но в учебниках воплощены абсолютно разные концепции: концепция 40-50-х годов и концепция 90-х.

Во-вторых, какой единый экзамен может быть в школах, где просто нет учителей? Наконец, какой единый экзамен в стране, где 11 часовых поясов? Еще мои школьные подруги в свое время узнавали темы вступительного сочинения из Петропавловска-Камчатского. Тогда тоже было все единым.

Теперь предположим, что человек набрал на этом экзамене свои 95 баллов. И что дальше? Бурят пойдет в бурятский университет, якут - в якутский и так далее? Нет, основная масса поедет в 10-15 престижных вузов. А у нас сейчас, с филиалами, более 3 тысяч вузов. Никто не задал себе вопроса, что будет с теми вузами, с теми преподавателями, к которым люди не пойдут. Зачем?! Они получили свои 90 баллов, им Москва нужна. Дальше - приедут они в Москву и на филфаковские 190 мест будет, как и сейчас, по 5-6 человек, а как их отбирать? У всех же одно и то же количество баллов. Ладно, собираются Москве и Санкт-Петербургу оставить право какого-то дополнительного испытания. А Нижний Новгород как будет отбирать? Туда ведь тоже поедут.

И есть еще одна проблема, о которой обычно не говорят. Я видела результаты этого единого теста в "экспериментальных" регионах. В трех небольших республиках, где все друг друга знают, ситуация приблизительно такая: пятерок много, четверок много, троек мало, двоек нет. И только в Ростовском университете картина нормальная, с которой я знакома по нашим экзаменам: пятерок нет, троек и четверок пополам, двоек много. То есть мы обязательно должны иметь в виду человеческий фактор.

РЖ: Для перехода на новую систему школам предлагают перейти и на новые программы.

М.Р.: Это - особый разговор. "Евгений Онегин" в отрывках, "Горя от ума" нет вообще, а "Ревизор" - в сценах! Наша нация воспитана на литературе, и наши нынешние студенты, какими бы другими они ни были по отношению к нам или к своим родителям, нравственное начало, заданное литературой, они сохранили. Лишить нашу страну литературы - значит через поколение получить абсолютно другое общество. Может, оно и нужно, но я так не думаю.

Теперь - о том, что сейчас издается "Дрофой" и другими частными издательствами в качестве литературы для школ. Во-первых, пересказы. Я говорила и на совете по русскому языку, под председательством Валентины Ивановны Матвиенко, и могу сказать где угодно, что литература в пересказе - это агрессия против языка, культуры, литературы. Это - интеллектуальная порнография. "Горе от ума" без первых шести явлений - абсурд, в них же содержится вся экспозиция пьесы. Это - концептуальная агрессия против современного образования, агрессия против России.

РЖ: Но в школе можно просто не успеть многое прочитать... Например, во многих серьезных школах одиннадцатиклассники заканчивают изучение русской литературы двадцатого века чтением Булгакова. В то время как официально должны изучить куда больше.

М.Р.: Может быть, нужно сократить количество имен. Количество великих имен сосчитываемо. Но их уже не трогать. Пусть кого-то не будет. Кому интересно - прочитав Пушкина, прочитает и Дениса Давыдова, и Вяземского. Но Пушкина нельзя в отрывках. Нельзя на 36 страницах делать "Мастера и Маргариту".

И вообще, почему дети не успевают всего прочитать? Потому что есть Интернет. Я помню, как все боялись телевизора, говорили, что телевизор разучит детей читать. Так телевизор - ничто, детские игрушки по сравнению с компьютером. Я могу судить по собственному сыну - иногда мне кажется, что он вообще перестал что бы то ни было читать. Телевизор можно выключить, вылезти же из Сети куда труднее.

РЖ: Но очевидно, что новая техника дает и много хорошего.

М.Р.: Конечно, даже как пишущей машинкой компьютером куда удобнее пользоваться. Смешно протестовать против этого. Но помните разнообразные фантастические романы, в которых машины порабощали людей и тому подобное? Честно говоря, я боюсь, что, если обрубят наше образование - и школьное, и университетское - с этими машинами станет просто некому работать. С ними должен работать человек не просто знающий, а думающий и имеющий в этом мире какую-то позицию. Все-таки мы живем в очень сложное время.

РЖ: Спору нет. А если говорить о внутренних проблемах филфака? Ведь всегда есть проблемы, как научно-образовательные, так и материальные, и коммуникативные. Понятно, что все они взаимосвязаны, но давайте обсудим их по отдельности. Например, многие говорят, что в вузах появляется мало молодых преподавателей.

М.Р.: У нас в аспирантуру хочет каждый второй, рекомендуется каждый третий, поступает каждый четвертый. Соответственно, появляются молодые преподаватели. Более того, раньше у нас годами и десятилетиями люди сидели, не защищая кандидатские диссертации. Сейчас на факультете таких людей почти нет. Ну, может, человек пять "неостепенившихся". Плюс - удивительное стремление защищать докторские диссертации. Скажем, на той кафедре, где я работаю, уже 11 докторов, - а лет шесть назад было двое. То же и на других кафедрах. Правда, трудно всех докторов сделать профессорами: ставок нет, денег нет. Нынешние молодые преподаватели быстро находят разные источники финансирования и продолжают заниматься большой наукой.

РЖ: Не секрет, что денег на гуманитарное образование у нас всегда мало. Как-то удается решать организационно-материальные проблемы, проблемы технического обеспечения?

М.Р.: Когда я стала деканом, в 92 году, у нас была одна машина - ЭВМ - 1964-го года рождения. Это при том, что у нас есть отделение теоретической и прикладной лингвистики, лаборатория звучащей речи. И на все про все - только одна машина. А я тогда даже толком не знала, что такое компьютер. Но поняла, что поскольку есть деньги - а мы зарабатывали на преподавании русского языка как иностранного, - надо быстро покупать компьютеры. И за эти 10 лет мы сменили пять поколений компьютеров, создали внутреннюю сеть, вышли в Интернет, более того, мы народ посадили за компьютеры. Текстов на машинке теперь никто не пишет.

Мы подошли к проблеме дистанционного обучения, к проблеме компьютерного учебника: например, по старославянскому языку и по русской фонетике уже готовы электронные учебники. Сейчас создана лаборатория использования новых технологий в филологических науках. И главное, с появлением компьютеров - появился издательский центр. Ведь было время, когда все издательства перестали печатать учебники, считая это невыгодным. А нам-то ведь надо учить. И мы создали издательский центр. И в среднем с 94-го года мы выпускаем по 30 книг в год, а через "Лавку филолога" это все распространяется.

РЖ: МГУ и РГГУ. Есть ли момент взаимной ревности, конкуренции? И возможно ли продуктивное сотрудничество между двумя вузами и, в частности, между филфаком МГУ и истфилом РГГУ?

М.Р.: С нашей стороны нет ни ревности, ни конкуренции, потому что мы абсолютно разные. Была не ревность, а скорее тревога, которая нас мучила первые два-три года. У них были колоссальные возможности, Афанасьев получил огромное помещение, там были другие зарплаты. Есть там и определенные интересные курсы, интересные разработки. Но как-то я была там на каком-то совещании, подошла к расписанию и поняла, что это не расписание классического университета, что там просто очень многого недостает. Мы в разной степени соответствуем понятию о фундаментальном образовании. Впрочем, я не говорю, что оно не должно меняться, и поэтому мы придумываем разные специализации, в том числе - совершенно фантастические, о которых лет пять назад и речи быть не могло.

Контактов же между нами действительно мало. Разве что олимпиады по теоретической и прикладной лингвистике мы делаем совместно. Может быть, имеет смысл общаться больше, особенно сейчас, когда существует много общих внешних проблем, "экстранаучных" факторов - вроде реформы образования.

РЖ: В РГГУ - своя реформа образования: отмена сессии. Не будем говорить, хорошо это или плохо, но это - элемент постоянной работы на имидж, которую ведет Афанасьев и которая, в общем, дает некоторые результаты. В 90-е годы РГГУ стал очень популярен, в том числе среди выпускников так называемых элитных московских школ: 57-й, 67-й и некоторых других.

М.Р.: Дело в том, что у нас был всегда очень большой конкурс. Мы были единственным серьезным гуманитарным заведением в Москве. Поэтому, когда с начала 90-х годов возникло колоссальное количество гуманитарных вузов, конечно, народ разошелся. Но у меня ощущение, что в каждое место идут свои, что мы своих абитуриентов не потеряли. И естественно, что часть абитуриентов выбирает более легкий путь - обучение без сессии и пр.

Мы тоже работаем на имидж. Только больше не словами, а делами. Нет ни одной крупной образовательной выставки, в том числе зарубежной, где бы мы не выставляли свои книги, свои проспекты. Мы в большой дружбе с разными иностранными университетами. И, кроме того, конкурс у нас, естественно, уменьшается просто потому, что есть места, где легче учиться. А мы - серьезный, "тяжелый" факультет, зато наши выпускники - иного качества, чем выпускники большинства вузов.

Когда РГГУ начал свои совершенно традиционные кафедры называть новыми громкими именами, я озаботилась поначалу: может, и нам надо переименовать какие-то кафедры. Но через некоторое время мы поняли, что вещи лучше и честнее называть их именами.

А потом, давайте посмотрим: когда уйдут, скажем, на пенсию Гаспаров, Галина Андреевна Белая, еще кто-то - что тогда будет с РГГУ? Посмотрим. Ведь они не могут таких же вырастить. У них не будет ни нового Гаспарова, ни нового Аверинцева. Я очень уважаю их молодое поколение, но это не уровень Гаспарова или Дыбо.

Мы известны, но мы не кричим о себе. Можно кричать на всех углах, что ты самый лучший, а можно спокойно заниматься своим делом. Мы нарасхват, но считаем, что это естественно и что этим не надо гордиться.

РЖ: Теперь - о жизни факультета. Каковы взаимоотношения студентов и преподавателей?

М.Р.: В чем прелесть нашего существования? Мы все время общаемся со студентами. И мы меняемся вместе с жизнью, вместе с нашими студентами.

Естественно, основные формы общения - это лекции, семинары, спецсеминары, зачеты, экзамены. Но ведь любые научные сообщества, те же спецсеминары, - это не только и не столько формальные отношения, это в первую очередь - общение людей с людьми. Общение, обмен мнениями происходят постоянно. Кроме того, у нас есть Пушкинская гостиная, в которой все время устраиваются встречи с разными людьми. К нам приходила Татьяна Толстая, приходил Чхартишвили.

Студенты делают свою газету и сами находят преподавателей, с которыми им интересно обсудить какие-то вопросы, а преподаватели относятся к этому очень серьезно. Наши ребята сами создали команду КВН. Она возникла стихийно, а когда у них что-то стало получаться, возник вопрос денег, и я по возможности их из разных источников финансирую.

Есть еще и немаловажный момент заботы о студентах, в частности, о тех, кто живет в общежитии. А на первом и втором курсе мы восстанавливаем форму кураторства. Смысл ее в том, чтобы помочь студентам не набрать хвостов и материально помочь тем, кто плохо живет. И ребята чувствуют, что о них заботятся.

У нас огромный факультет - восемь отделений, создаются новые. Конечно, жизнь бьет ключом. Вот юбилей мы праздновали 5 дней. В первый день было собрание преподавателей. Так конференц-зал на тысячу двести мест был заполнен, хотя нас всего четыреста человек. Пришли студенты, выпускники, пришли гости. В эти дни на факультете проходили конференции, научные чтения на всех кафедрах. Студенты не учились, но, как ни удивительно, они ходили на эти встречи, конференции и чтения. Последним днем праздника был день встречи выпускников, и конференц-зал был переполнен.

Почему ребята не спешат уходить с факультета? Потому что здесь мы все пытаемся быть к ним справедливыми.

У нас на факультете много лет работал заместителем декана Михаил Никитич Зозуля. Так он всегда повторял, что главная фигура в университете - это студент. И я, и, как мне кажется, большинство преподавателей с этим согласны.

Беседу вел Андрей Борзенко