Научные конференции, особенно по гуманитарным и обществоведческим дисциплинам, всегда напоминали мне заседания лож тайных обществ. И попасть туда вроде бы несложно, но атмосфера некоторой загадочности и где-то даже зловещести остается. Собираются умные и ученые люди, обсуждают между собой насущные проблемы на своем непонятном постороннему наблюдателю языке. От вопросов извне отмахиваются. Дескать, что вы, это вас и не касается, мы тут научные проблемы обсуждаем. - Так ведь, вроде бы, что-то про нас говорили? - Да нет, это вы неправильно поняли, мы не про вас, мы так, вообще.

Хотя 18 февраля 2002 года в Институте социологии РАН говорили именно про нас, потому что обсуждали животрепещущий вопрос: "Современное российское общество: теории и социальные практики". Почему социологи обсуждали нас тихо, между собой, мне так и осталось непонятным. Добро бы все обстояло так, как в 1996 году. Тогда, напомню, социологов обвиняли в пессимизме, они были виноваты в социальной апатии общества так же, как метеорологи в теплой зиме. В 1996 году по заказу правительства был подготовлен доклад о состоянии российской молодежи, чиновники прочитали его и весь тираж пустили под нож. Слишком уж мрачно получилось: "молодежь с пессимизмом смотрит в будущее", "большинство молодых людей отрицательно относится к воинской повинности". "Я смотрю телевизор и хорошо знаю современную молодежь", - повторили вслед за героиней фильма "Курьер" чиновники и не пропустили пасквиль.

Уж не знаю - учли ли социологи свои недавние ошибки или впрямь "жить стало лучше, жить стало веселее", но 18 февраля такого пессимизма было значительно меньше. И о молодежи говорили несколько более позитивно, и во всем остальном старались "найти что-то хорошее"¹.

Этими оптимистическими оценками хочется поделиться с соседями по обществу, чтобы и они тоже порадовались за себя. Социологи были по большей части теоретически сдержанны, опирались на точные данные опросов, анкет, интервью (иногда, впрочем, срываясь на "вот я тут читал в газете"), глобальных выводов старались не делать, а все больше рапортовали о тех изменениях в обществе, которые они заметили и измерили. Раз уж речь шла о пессимизме в отношении молодежи, посмотрим, что говорит современная социология о молодежи сегодня. Тем более что один из докладов (Владимира Магуна и Михаила Эногватова) был посвящен как раз "динамике притязаний и жизненным стратегиям современной российской молодежи" (впрочем, в свои рассуждения о российской молодежи включили и данные выборки из Киева). Фактически, речь шла о подведении итогов длительного проекта по опросу выпускников средних (неспециальных) школ городов (на последнем этапе - и деревень) России (и Украины), начавшегося в 1985 году. "Жизненные притязания" описывались и измерялись в терминах карьерного роста, престижа профессии, размера квартиры и т. п., "жизненные стратегии" делились бинарно и жестко - на связанные с опорой на собственные силы и предполагающие помощь извне. Результаты исследования хотя и вряд ли могут претендовать на стопроцентную достоверность (общая проблема: денег на серьезную выборку нет, а локальные качественные исследования не в чести), все равно дают множество оснований для размышлений. Итак, о чем шла речь.

Вряд ли для кого-нибудь новость, что начиная с 1985-го и до 1992-1995 годов жизненные притязания постоянно росли. На горизонте замаячили совсем иные, нежели прежде, вершины: пост руководителя своего предприятия вместо бригадира или начальника отдела, немыслимые доходы "на вольных хлебах" и прочие возможности демократизации и рынка. Впрочем, к середине 1990-х оптимизма у выпускников школ значительно поубавилось. Наблюдение это из разряда самоочевидных, гораздо интереснее оно выглядит в паре с еще одной характеристикой: на фоне роста притязаний значительно снизилась готовность молодежи терпеть лишения и преодолевать трудности ради достижения своих целей. Если сюда же добавить еще и склонность ожидать помощи извне, вырисовывается весьма яркий социологический портрет молодого человека "эпохи рыночных реформ", желающего "весь капитал сразу", да так, чтобы еще и на "блюдце с голубой каемочкой" и чтобы, упаси бог, не пришлось ехать на Север (помните три цены на каждом продукте: I пояс, II пояс и III пояс). Но это все "дела давно минувших дней", хотя выпускники того времени сегодня играют весьма значительную (хотя и не ведущую роль). Оптимизм же у докладчиков вызвала динамика этих же показателей после 1995 года.

Хотя притязания и стали ниже (но уже не опустились до уровня 1985 г.), готовность преодолевать трудности немного выросла. В Москве заметно снизилась степень ожидания помощи от родителей, хотя в целом надежда на внешнюю поддержку остается высокой. Принципиально важно то, что и в случае с преодолением трудностей, и с помощью извне произошла дифференциация. Очень мало кто хочет терпеть лишения на своем жизненном пути, но многие готовы преодолевать препятствия и прилагать усилия для достижения своих целей. Не будем вдаваться в размышления о том, насколько преодоление трудностей отличается от готовности терпеть лишения и чем они качественно разнятся. Даже если это просто различные формулировки, и в этом случае примечательно то, что, отвечая на вопросы, молодые люди отдают предпочтение варианту, предполагающему некую активную позицию. Аналогичное различение респонденты опросов вводят и говоря о посторонней помощи. Опять же, мало кто надеется и ожидает получить помощь в виде, так сказать, продуктов: денег, квартиры, машины, но многие хотели бы помощи в виде возможности получить образование, устроиться на работу, другими словами - получить ресурсы для достижения своих целей. Такая трансформация жизненных стратегий позволяет говорить о формировании мотивационного потенциала для роста российской экономики и общественного развития.

Сколь бы пафосно это ни звучало, но похоже, что российская молодежь выбирает отнюдь не только Pepsi и не только бегает за "Клинским", у нее вполне четко сформированные жизненные установки. Кстати, по наблюдениям одного докладчика - Виктории Семеновой, самое младшее поколение (те, кому сейчас меньше 20) ориентировано уже на общество успеха, а не равенства. Можно, конечно же, спорить о том, "что такое хорошо и что такое плохо", что "правильнее" - эгоцентризм или пассионарность, но совершенно очевидно, что установка на успех - более адекватна концепции рыночной экономики. На что способны люди, "вырвавшиеся" из равенства и достигшие успеха, мы все хорошо знаем - хотя бы по анекдотам о "новых русских" (сам же факт появления анекдотов на эту тему заслуживает отдельного исследования, по-моему, они порождены не только поведением "вырвавшихся", но и столь понятным чувством "невырвавшихся"). И все-таки, представляется, что человек, для которого успех не является выходом "за красные флажки", скорее станет добропорядочным буржуа, чем нуворишем.

Так что скоро нас ждет невиданный всплеск гражданской и экономической активности, полный расцвет и взлет. И все это мне удалось узнать благодаря доблестному труду скромных тружеников невидимого фронта, работников анкеты и диктофона. Жалко только, социологи не рассказывают о своих достижениях на ниве изучения масс этим самым массам, особенно когда результаты получаются более или менее лестными. А то вдруг массы так и не узнают, какие большие надежды на них возлагаются? С другой стороны, хождение в народ, да еще и с просветительской миссией, везде и всегда было и остается делом рискованным, опасным и неблагодарным, так что не надо их винить, да и я возвестить благую весть доверю журналу. Может, в этом-то и есть основная функция прессы?

Примечания:

¹ Когда один из участников конференции привел данные, в соответствии с которыми престиж собственно трудовых успехов среди промышленных рабочих резко снизился за последние 10 лет, мои соседи по залу - и коллеги докладчика - немного подумали и воодушевленно зашептали: ну, все правильно, за работу ему деньги платят, чего его еще и уважать за то, что он хорошо работает... Вот уж воистину: кто ищет, тот всегда найдет.