В течение долгого времени немецкие университеты считались - и вполне заслуженно - образцовыми. С начала девятнадцатого по начало двадцатого века они определяли ситуацию мировой науки. Самые разные страны (даже далекая Япония) старались, создавая современный университет, в той или иной мере переносить на свою почву немецкий опыт. У истоков немецкой университетской науки этого "классического" периода стояли самые блестящие умы Европы: в дискуссии о том, каким должен быть университет, принимали участие Кант, Фихте, Шеллинг, Шлейермахер, а претворять их идеи в жизнь взялся Вильгельм фон Гумбольдт, занимавший в то время соответствующий пост в прусском правительстве. Среди принципов, положенных тогда в основу реформированного университета, следует особо отметить два. Это принцип единства исследовательской и преподавательской деятельности и принцип глубокого и разностороннего образования (отголосок гуманистических традиций). Немецкие университеты были не просто учебными заведениями, но и мощными научными центрами, в которых полагалось не столько зубрить, сколько осваивать принципы научной деятельности (именно в немецких университетах впервые были введены в практику преподавания семинарские занятия). Высшим достижением для студента была возможность остаться в университете ассистентом с надеждой самому стать в будущем профессором.

Осуществленное Бисмарком объединение Германии позволило завершить этот процесс. Немецкая профессура была включена в число государственных служащих, что укрепляло ее статус и материальное положение. Немецкие университеты - почти все государственные - образовали единую структуру, в которой, при всех различиях, поддерживался высокий общий уровень: считалось, что образование, полученное в разных университетах, в принципе равнозначно. Студенты не были привязаны к одному заведению, вполне нормальным считалось, если студент за время обучения успевал побывать в нескольких университетах и попробовал свои силы в разных науках. Не было поэтому ограничено и время обучения. Все это создавало вполне благоприятные условия для тех, кто действительно стремился серьезно овладеть знаниями и исследовательскими навыками. Университеты в Германии превратились в своего рода храмы науки, где совершали священнодействие жрецы-профессоры.

Проблемы университетской жизни стали ощущаться еще в начале двадцатого века, когда в студенческой среде начало формироваться движение за обновление, однако последовавшие две мировые войны с безобразными политическими интермедиями отодвинули проблемы высшей школы далеко на задний план. И все же, когда войны прошли и Германия стала возвращаться к нормальной жизни, об университетах пришлось вспомнить (речь, разумеется, о западной части страны, поскольку в восточной все просто переделывалось по советскому образцу, насколько это вообще было возможно). Были на то и актуальные причины: в частности, денацификация в университетах была проведена формально и поверхностно, так что "прославившаяся" сотрудничеством с нацистами профессура либо осталась на местах, либо лишь на время была отлучена от аудиторий. Но были и более глубокие, принципиальные причины, по которым вопрос о преобразовании университетов становился все более насущным.

Классический немецкий университет был заведением сугубо элитарным, рассчитанным на работу с избранными. Не даром высшим уровнем общения со студентами были так называемые privatissima - проводившиеся в домашней обстановке занятия с узким кружком наиболее преданных и усердных учеников. Между тем развитие общества и экономики, новые масштабы технологических задач требовали все большего количества высококвалифицированных специалистов. Профессура же в храме науки превратилась в настоящую касту, мало озабоченную тем, что происходило за университетскими стенами и, в сущности, безответственную (что и проявилось в период национал-социализма в самой отвратительной форме). Это "окастенение" профессуры разрушало дух внутренней демократии, обеспечивавшей в свое время внутреннюю динамичность немецкого университета.

Созданные как инновативные центры, университеты превращались в прибежище традиционализма, при том, что ни структура университета, ни его история не обеспечивали этот традиционализм позитивным потенциалом. К середине шестидесятых необходимость реформ стала очевидной, а грянувшая студенческая революция продемонстрировала это самым наглядным образом (бунтовавшие студенты требовали, в частности, чтобы университетская наука давала ответы на самые актуальные жизненные вопросы). В конце 60-х правительство предпринимает первые практические шаги по преобразованию высшей школы. С этого времени история немецкого университета во многом стала историей его реформ.

Резко возрастает число студентов (за последние десятилетия их количество увеличилось в несколько раз). Открывается ряд новых университетов, некоторые из которых в короткий срок становятся серьезными учебными и научными центрами, например Рурский университет в Бохуме и университет в Констанце (новые университеты выполняли также и социально-экономическую роль - не давали деградировать регионам, из которых уходила промышленность, которые оказывались на периферии без особых средств к существованию, - но это уже иной вопрос). Принимаются серьезные меры для демократизации университетской жизни. Правда, ухудшение экономической ситуации и смена политического руководства надолго заморозили реформы. Однако остановить их было невозможно.

В девяностые годы уже воссоединенная Германия снова вернулась к обсуждению устройства университетов. К этому времени оказалось, что не все реформаторские начинания были продуктивными. Так, в некоторых случаях демократизация университетов (участие студентов и младшего и среднего персонала в принятии решений) все более открывала простор для словоблудия и демагогии. Выяснилось к тому же, что в ряде случаев необходимо дифференцировать высшее образование. Наряду с университетами образовалось множество специализированных институтов (Fachhochschulen), которые в относительно короткий срок обеспечивают не широкое образование в той или иной области знания, а овладение конкретной практической профессией (например, какой либо инженерной специальностью). Впервые всерьез заговорили о необходимости учитывать чужой опыт, создавать возможность для "стыковки" немецких университетов с университетами других стран (тем более что интеграция в рамках ЕС этого прямо требовала). Заговорили и о том, что преподавательский труд должен оцениваться по результатам, что студенты должны более активно участвовать в этой оценке.

Как всегда, вопрос в основном заключался в том, как эти в целом правильные общие положения претворить в конкретные дела. Дискуссии по этому вопросу, увы, по уровню своему никак не напоминают те, что вели Шеллинг с Гумбольдтом. Во многом сегодняшняя ситуация определяется политиками и бюрократами, которые провозглашают в общем-то правильные лозунги (соответствие требованиям времени, эффективность), однако решают при этом свои задачи, с наукой и образованием связанные лишь отчасти. Как неоднократно отмечали критики, намеченная реформа в реальности может быть охарактеризована как американизация университетского образования, удешевление и сокращение процесса обучения. В ход пошли в общем-то демагогические истории про студентов, обучающихся по двадцать семестров, и про профессоров, получающих высокую зарплату и почти не ведущих преподавание.

Что же может вызвать реформа? Меняется статус профессуры - он понижается, при этом механически. Возникает угроза превращения профессора то ли в аниматора, то ли в ходячее учебное пособие, в любом случае - в работника сферы обслуживания, который должен угодить клиенту (а клиент, как известно, всегда прав). С другой стороны, студенту предлагается не мудрствовать лукаво и по-быстрому набрать полезных и общепринятых на данный момент знаний, чтобы поскорее сделать карьеру, причем предпочтительнее за стенами университета, поскольку в его стенах карьера не может быть ни быстрой (несмотря на то, что реформа предлагает и существенное упрощение процесса становления профессуры), ни особо привлекательной. Студента "привязывают" к одному университету, к одному преподавателю, к одной школе. В результате разрушается то самое единство науки и преподавания, которым и был силен классический немецкий университет, исчезает атмосфера свободного и основательного вхождения в мир знаний. Подрывается подлинная, сущностная инновативность университета как научного учреждения: в этих условиях профессура оказывается не заинтересованной в проведении углубленных, фундаментальный исследований. Открывается простор для конъюнктурщины, имитации научной деятельности, безудержного карьеризма любой ценой.

Преобразования по принципу leicht gemacht ("реформа образования - это просто") чреваты серьезными последствиями: немецкий университет может утратить свои сильные черты и не приобрести взамен ничего ценного. В результаты он может деградировать до того состояния, в котором пребывал до конца восемнадцатого века: места, где натаскивают на сдачу экзаменов и выдают бумажку, нужную для получения хорошей должности. Если это произойдет, будет грустно. А пока реформа идет, споры не утихают, а там, глядишь, подоспеет и очередная реформа реформы. Жизнь, так сказать, идет.