Русский Журнал / Вне рубрик / Сумерки просвещения
www.russ.ru/ist_sovr/sumerki/20030522_mk.html

Лингвистика и беллетристика
Максим Кронгауз

Дата публикации:  22 Мая 2003

И вечный кризис...

Примечательное свойство нашего времени заключается в том, что разговоры о кризисе не прекращаются. В частности, о кризисе науки. И в частности, науки гуманитарной. Последнее, на мой взгляд, удивительно, если посмотреть на хотя бы формально объективные критерии: количество выпускаемой литературы, количество конференций и семинаров, количество, наконец, аспирантов. Сразу оговорюсь, что и качество не такое плохое.

На мой прямой вопрос, заданный моему знакомому, гуманитарию, когда же он наконец перестанет твердить о кризисе науки, я получил не менее прямой ответ: "Когда я буду получать зарплату тысячу долларов". Почему именно тысячу, он ответить не мог, то ли сказывалось подсознательное желание сохранить идею кризиса навечно, то ли свою роль сыграла магия цифр. Ну, да что возьмешь с гуманитария?

Тем не менее проблема, которую ощущают многие, состоит в том, что сегодняшняя гуманитарная наука сильно отличается от, скажем, вчерашней. Отсюда и возникает соблазн говорить либо о кризисе, либо активно использовать приставку пост-: постструктурализм, постпостмодернизм, наконец, просто и решительно - постлингвистика и вообще постнаука.

Лингвистика в заголовке настоящей статьи, конечно же, для рифмы. Вместо нее могли бы стоять, скажем, гуманитарная наука или там семиотика. Или вообще что-нибудь неожиданное, типа прикладной кросскультурной психохроматологии. Другое дело, что рифмы никогда не бывают совсем уж случайны. Так и в этом конкретном случае. Я буду говорить о лингвистике, во-первых, потому что сам лингвист. Во-вторых, потому что никакой гуманитарной науки вообще - не существует (слишком мало общего у лингвистики, психологии, истории, литературоведения и пр.), а просто то одну, то другую науку рассматривают как некий гуманитарный научный эталон. По-видимому, в 60-80-е годы прошлого века таким эталоном в России стала лингвистика по причинам наименьшей идеологизированности и наибольшей научности (сказалось сближение, пусть и временное, с математикой). Именно в лингвистике наиболее ярко и последовательно реализовался структурализм, как раз и давший ту необходимую дистанцию от официальной идеологии. В-третьих, что вытекает из "во-вторых", лингвисту приписывался некий романтический ореол, почти такой же, как физику или геологу, но с интеллектуальным налетом.

Про кого еще так (в том числе так много) могли написать Стругацкие:

Пусть тахорги в страхе воют,
Издавая визг и писк!
Ведь на них идет войною
Структуральнейший лингвист!

На войне и на дуэли
Получает первый приз -
Символ счастья и веселья -
Структуральнейший лингвист.

Воет ветер дальних странствий,
Раздается жуткий свист -
Это вышел в Подпространство
Структуральнейший лингвист.

Все от ужаса рыдает
И дрожит как банный лист!
Кораблем повелевает
Структуральнейший лингвист.

Есть на всякий, есть на случай,
В "Корабле" специалист -
Ваш великий и могучий
Структуральнейший лингвист.

Конечно же, лингвист здесь для рифмы, но с другой стороны, ведь не только для нее. Потому что кто бы еще мог справиться и с тахоргами, и с подпространством и кто, безусловно, заслуживает первого приза? Не геолог же, в самом деле.

Умберто Эко как образец

Пожалуй, самое сильное впечатление из статей о судьбах науки за последнее время (год или больше) на меня произвела газетная публикация (что в наше время даже не удивительно). Если говорить точнее, то статья обозревателя газеты "Коммерсант" Григория Ревзина под названием "Умберто Эко оказали гуманитарную помощь", опубликованная 8 августа 2002 года. Написана она была по довольно незначительному поводу - Умберто Эко вручили Австрийскую премию за европейскую литературу.

Прочтя статью с безусловным удовольствием, я испытал еще некое странное чувство - назвать его трудно из-за явной лексической скудости русского языка, но больше всего оно напоминало раздражение. Я прочитал статью еще раз, дал прочесть знакомым, а чувство не уходило. Короче, как говорится, неприятный осадок остался.

И главное, не потому, что с чем-то я был так уж не согласен (кроме пары моментов, о которых чуть ниже), а скорее наоборот, потому что не поспоришь. Неужели, думаю, и мне свойственна та мерзость, которую называют корпоративной честью.

А чтоб было яснее, надо два слова сказать о том, как я эту статью и авторскую интенцию понял, потому что, может, автор имел в виду совсем другое. В восьмидесятых годах уже прошлого века великие (неважно, в кавычках или без) семиотики (лингвисты) бросились из науки в литературу. Причин было две. Во-первых, кризис гуманитарных наук. Во-вторых, малопонятность научных штудий и, напротив, общедоступность литературы со всеми вытекающими последствиями (увеличением количества (по)читателей и прочее). Наука исчезла ("наука растворилась как дым"), а такая литература ("литература ученых") оказалась так себе и, по существу, умирает вместе с постмодернизмом. В связи с этим главный вопрос, который ставит автор, состоит в том, как жить дальше ученикам этих ученых, "поголовно" ставших критиками и публикующихся в газетах.

Наука и ее люди

Надо сказать, что слово "семиотика" Г.Ревзин понимает несколько расширительно, включая туда и структурную лингвистику, и всякую прочую гуманитаристику, что, впрочем, не слишком важно, поскольку круг очерчен - и очерчен правильно. А вот неразличение науки и людей, ее творящих, имеет более неприятные последствия. Фраза "наука растворилась как дым, вместо нее появилась литература" в принципе не должна быть верна. Что за наука такая, которая растворилась из-за того, что некоторые, пусть ведущие, ученые предались литературным занятиям. Не умерла же физика от того, что физики стали шутить или заниматься авторской песней. Возникает подозрение, что либо семиотика не наука, либо она не сошла на нет. Как это ни смешно звучит, по-видимому, верно и то, и другое.

Семиотика никогда не была совершенно нормальной наукой, несмотря на то, что в течение двадцатого века она вполне конституировалась: появились журналы, энциклопедии, ассоциации, не говоря уж о конференциях. Тем не менее, до сих пор к ней не без оснований добавляют приставку "мета-". Можно долго рассуждать о том, что такое метанаука и является ли она наукой в полном смысле, но это в другой раз. Приведу лишь один пример из странностей семиотики. Появившись, она сразу стала развиваться в двух временных направлениях: в будущее и в прошлое. Семиотические работы стали не только писать, но и отыскивать в прошлом. К видным семиотикам причислили Блаженного Августина, В.фон Гумбольдта, З.Фрейда и даже К.Маркса, ни сном ни духом не ведавших о семиотике. Семиотика оказалась рассыпана по другим наукам, и, как правило, новые исследования по семиотике тоже относятся к какой-то еще области. Отношения же семиотики с лингвистикой столь запутаны, что разделить их не представляется возможным. Строго говоря, лингвистика практически целиком должна была войти в состав семиотики, но как-то не сложилось. В нашей стране с 60-х годов семиотика была явлением не узко научным, а в гораздо большей степени общественным, что уже много раз обсуждалось. С некоторым огрублением можно сказать, что это была особая научная рамка (чтобы не сказать - методологическая), которая любому давала возможность заниматься чем угодно гуманитарным, ощущая общность с другими учеными, вообще говоря, довольно далекими по интересам. Надо было только правильно выбирать слова и называть правильные имена, и ты оказывался на переднем крае современной науки и, пожалуй, даже современной культуры. Вот это самое ощущение, действительно, безвозвратно прошло или, используя слова Ревзина, растворилось, как дым.

С другой стороны, что-то от этой науки осталось. Сегодняшняя семиотика (не говорю уж о лингвистике) вполне себе наука. Значительно менее аморфная, чем была, поскольку в ней выделились достаточно компактные и продвинутые направления, например, исследования языка животных, системы человеческих жестов и т.д. Потеряв общественное звучание, перестав быть храмом и театром, семиотика стала гораздо больше наукой, чем была. И в этом смысле она более независима от судьбы или деятельности отдельных ее представителей, даже ведущих.

Если с "растворением" науки я решительно не согласен, то по поводу литературы ученых и конца ее эпохи хочу вяло поспорить. Как отдельного класса никакой литературы ученых не существует. Сравнивать - и уж тем более объединять - романы Эко, виньетки Жолковского и мемуары Иванова по меньшей мере странно. Нельзя даже сказать, что все они относятся к постмодернизму. Наверно, все же самая "семиотическая" проза в мире - это проза Борхеса, а он в семиотических занятиях, насколько мне известно, замечен не был. Конец литературы ученых (уж очень не хочется произносить слово "постмодернизм"), если все-таки признать ее существование, тоже представляется сомнительным. Куда уж семиотичнее, чем детективы и прочие произведения Акунина, которые только-только пришли и уходить, несмотря на критику, не собираются. Семиотичны и романы Юзефовича, который, как и Акунин, относится к ученому миру. И литература такая есть (и опять же все больше детективы), и ученые продолжают "переходить" в литераторы. Подозреваю, что причины здесь не внутринаучные (как то: кризис и подобное), а личные или, на худой конец, социальные. Неудачи же больших ученых на литературном поприще опять скорее определяются степенью их литературного таланта, который совершенно не обязательно равен научному (а как правило, не равен).

Конец эпохи?

А все-таки что-то изменилось в самой гуманитарной науке, причем очень заметно. Из нее уходит даже не сам структурализм, а некоторые неписаные заповеди, с ним связанные. Это замечательно видно на примере лингвистики, самой строгой и "структуралистской" из гуманитарных наук.

Уход лингвистов из науки в беллетристику - явление по отношению к науке внешнее, но у него есть и внутренние аналоги. Лингвисты становятся в определенной степени беллетристами, оставаясь в рамках своей профессии.

Можно говорить о своего рода "беллетризации" науки (не путать с популяризацией, которая подразумевает упрощение!). На смену подчеркнутому структуралистскому равнодушию к объекту исследования (не важно, что изучать, важно как!) приходит увлеченность этим объектом и потребность передачи этой увлеченности подразумеваемым собеседникам. На смену отчужденности объекта исследования от исследователя приходит понимание науки как диалога об этом самом объекте. На смену чистой семантике научного текста (текста об объекте) приходит прагматика. Появляются роли говорящего (исследователя) и адресата (читателя или оппонента). Роль адресата становится все более важной. Именно поэтому вместо трудно читаемых или просто нечитаемых описаний (структурализм принципиально не учитывал интересы читателя) предлагается по возможности увлекательное чтение. И не зря Г.Ревзин опять возвращается к Умберто Эко (Non-fiction, "Коммерсант" от 8 февраля 2003 года). И рецензируя его вполне научную книгу "Шесть прогулок в литературных лесах", пишет следующее: "Вот уж кто прошел через все моды - был и фрейдистом, и структуралистом, и постмодернистом, и даже романистом, - вопрос в том, что же осталось. Осталась очень забавная книга". Следует пояснить, что последнее предложение в устах рецензента является положительной оценкой.

Подобная беллетризация коснулась лингвистики позже других гуманитарных наук. По всей видимости, это связано как раз с тем, что в лингвистике позиции структурализма были особенно сильны.

Но самое любопытное в этой истории то, что, хотя структурализм отвергал "беллетристику" как идею, самим структуралистам она никогда не была совершенно чужда. Среди структуралистов, как известно, часто попадаются люди с чрезвычайно живым умом и не менее живым темпераментом. А потому оба пути, о которых говорилось, оказались востребованными. И пошли одни в беллетристику настоящую, и стали другие создавать беллетристику научную... Что и означает, по-видимому, конец эпохи.