В душе практически каждого первокурсника-неофита живет надежда, что именно он после окончания пятилетней гонки за знанием будет работать по специальности. Оптимизм убывает от сессии к сессии, и где-то в середине обучения случается то, что психологи называют кризисом третьего курса. И вопрос, который задает себе в этот момент студент, звучит так: "А что я тут делаю?". И вот тут начинается "первый пик отказов": люди либо ретируются с поля боя, либо перестают учиться вовсе. Что же происходит за столь недолгий период? Еще три года назад эти люди штурмовали приемную комиссию alma mater и писали горы апелляций. Неужели половина всех абитуриентов страдает летним помрачением рассудка?

Многие вузы, в которых есть факультеты психологии и социологии, устраивают студентам старших курсов практически занятия. Проходят эти занятия на братьях меньших - первокурсниках. За первые месяцы своего обучения они заполняют примерно столько же опросников, сколько нужно анкет для ПМЖ в Чикаго. Вопросы интересующихся в студенческой среде становятся анекдотами. Мне, например, встречались такие: "к какой религии вы себя причисляете", "могли бы вы быть лесником" (в гуманитарном вузе!) и "кто вам больше нравится - Борхес или Кафка". Сомнительной представляется не сама нужность этих опросников, а их адекватность. Далеко не каждый выпускник средней общеобразовательный школы знает, кто эти достойные господа, или может перечислить мировые конфессии. Но напротив каждого вопроса исправно ставит галочку.

Результаты этой поголовной диагностики на соцпригодность используются двояко: для внутривузовской статистики и как материал для научных работ. По результатам ряда таких исследований выяснилось, что у 75-80% студентов "психологический возраст не соответствует паспортному", что означает - только четверти всех поступивших удалось выбраться из подросткового возраста. Что же из этого следует? А то, что они с воодушевлением могут рассуждать о судьбах мира, но еще не могут определиться с собственной. Очень небольшое количество студентов знают, зачем они пришли получать высшее (да и среднее) образование, еще меньшее количество знает, как его получать.

Для установления этой эмпирической истины можно и не ждать кризиса третьего курса - проявляется это незнание/неумение гораздо раньше. Месяца два назад одна знакомая учительница математики убивалась: в следующем году ее одиннадцатиклассники должны будут сдавать ЕГЭ. Лейтмотивом было: "Они его точно не сдадут". Уверенность учителя в способностях его учеников не удивляет, гораздо интереснее аргументация. "Они же дебилы: сидеть спокойно не могут, самолетики из тестов складывают, жвачку на парты клеют. Вернуть бы их в ясли".

Как всегда, истина где-то близко. Если честно и откровенно поговорить с психиатром из военкомата, то он "расколется". Приблизительно 60% призывников негласно (инсайдерски) ставится диагноз пограничная умственная отсталость, хотя, конечно, такая великолепная статистика министерствами образования и здравоохранения не афишируется.

Сами учителя объясняют такое странное и в высшей степени возмутительное поведение школьников тем, что они ничем не интересуются. Но каждый, кто видел ребенка и WarCraft, знает, что это не так. Те чиновники, которые, как теперь стало модно выражаться, "стоят на позициях ребенка" в образовании, говорят, что все зло - в устаревших педагогических приемах. Учителей отправляют на курсы повышения квалификации, вводится дистанционное обучение, школьники общаются с интерактивными обучающими программами. Однако даже в таком виде красота Present Perfect или sin x воодушевляет единицы.

Проблема "заинтересованности обучающегося" (честно говоря, и обучающего) - проблема, наверняка, для дидактов интересная, но куда интереснее другое: а почему все эти "особенности поведения" замечают только классу к девятому?

Каждый год в апреле месяце в каждой школе, по крайней мере московской, проходит отбор вопреки всем строгим запретам департамента образования Москвы детей в начальную школу. Правила этого отбора варьируются в зависимости от элитарности школы, ее месторасположения и специфики учительского состава. Считается, что в первый класс среднестатистической общеобразовательной школы должен попасть каждый ребенок старше шести лет, живущий в данном районе и обладающий элементарными навыками (между прочим, требования писать, читать и считать являются незаконными). Вопросы и задания могут быть самые разнообразные. Например, могут спросить официальный домашний адрес (или кем работает папа), а могут дать достаточно сложные арифметические задачи. Уж не знаю, что отвечают дети, у которых папы мерчендайзеры, но каждый ребенок должен ответить еще на пару "простых" вопросов: "А ты хочешь идти в школу? А для чего нужно учиться?". Семилетний ребенок, не вполне понимая, чем именно интересуются странные тети, отвечает, как научила мама: "Я умным хочу быть". В этом случае в графе напротив имени ребенка ставится "К учению мотивирован", и через пять месяцев общество получает еще одного первоклассника. Официально это мероприятие называется тестированием на готовность к школьному обучению. Однако те же люди, которые проводили эту сортировку, уже через год начинают говорить о том, что дети "неспособные и немотивированные". Куда же деваются все эти прекрасные навыки? Банальная логика подсказывает, что если что-то и было "сформировано", то оно, скорее всего, распалось. Сразу вспоминается анекдот про Вовочку, который второго сентября вернулся из школы и спросил: "А почему мне никто не сказал, что эта скучища на десять лет?"

Уже через полгода такие Вовочки попадают на консультации к психологам, где выясняется, что не были они готовы к школьному обучению. С точки зрения психологов есть разные виды готовности к школьному обучению - интеллектуальная и личностная. В идеале именно их должны определять члены комиссии при отборе в первый класс. В реальности тестируется в лучшем случае интеллектуальная - может ли ребенок найти разницу между курицей и орлом. Но, согласитесь, это умение вряд ли способствует высиживанию четырех уроков пять дней в неделю. Мотивация попадает в разряд личностной готовности и, как любая сложная психическая структура, сама по себе не формируется - это дело социальной среды, которая окружает ребенка.

В нашем обществе на данный момент мы имеем следующую картину. Детские сады начинают готовить к школе чуть ли не с двух-трех лет - развивают ему мелкую моторику, обучают пририсовывать хвостики мышкам, читать и решать арифметические задачи в пределах 10. Логику воспитателей понять можно - ребенок должен пройти пресловутое предшкольное тестирование. Но в таком случае первый класс школы теряет всякий смысл. Хорошо, первый год ребенок сидит и скучает. Естественно, даже если ребенок каким-то чудом был мотивирован, то к третьему классу и его ангельскому терпению приходит конец.

Далее мы переходим в среднюю школу. Здесь мотивация выглядит иначе. "Достойный член общества" все же заменился на "хочешь зарабатывать много денег - учись, потом в вуз поступишь". Вспомним теперь о социальной среде. Человек, который это сообщает ребенку, - владелец диплома о высшем образовании, который получает по 200 долларов в месяц (в лучшем случае). Эта современная интерпретация вечного сюжета про осла и морковку не слишком действенна - денежная морковка-то с душком.

В старшей школе иногда находятся умные люди, которые школьникам доверительно сообщают, что высшее образование является "одним из значимых факторов вертикальной миграции по социальной лестнице". Ну а для старшеклассников мужского пола главным фактором устрашения остается военкомат. Нежелание вступать в неуставные отношения и совершать марш-броски по пересеченной местности - хороший мотивирующий фактор. Если добавить сюда давление родителей, то становится ясно, почему 80% всех выпускников хотят получать высшее образование.

Когда же столь желанный диплом оказывается в руках молодого специалиста, он начинает искать работу. Действительно, высшее образование требуется везде, даже на позиции уборщицы в хорошей компании. И тут вера, что вертикальная социальная миграция как-то связана с уровнем, как-то слабеет. Наступает время разочарований.

Ребенок, приходя в школу неготовым к обучению, играет в нее. Кто-то занимается этим все десять лет, только игра эта со временем меняется. Если первый год можно играть в примерного ученика, то в оставшееся время дети начинают строить собственные разнообразные сценарии. Вариантов много: от "да, вот такой я тупой, и нечего вы с этим не поделаете" до "я так стараюсь, а они этого не ценят". Только проблема остается та же - нет внутреннего ответа на главный вопрос зачем. Ее решение может быть только комплексное. С одной стороны, родителям и учителям надо формировать у ребенка внутреннюю мотивацию к обучению, не основанную на запретах, угрозах или иллюзиях. С другой - если не изменится отношение самого общества к высшему образованию и ценность его и дальше будет девальвироваться, то вряд ли стоит ожидать интересующихся школьников, подготовленных абитуриентов и благодарных студентов.