Оборот в ту сторону - а это 70-е годы - попытка восстановить детали почти уже неправдоподобного прошлого. Трагикомедию положений с элементами авантюризма.

Еще лет десять после возвращения из Орана снился мне один и тот же сон - ярко, осязаемо и обоняемо: слепящая голубизна неба, жар улиц, запах рыбного порта и бег мой сквозь строй колючих финиковых пальм в страхе опоздать на корабль, на котором неизвестно куда предстоит нам плыть всей семьей. Путаница улиц, редкие прохожие, мои вопросы к ним, сочиняемые на бегу на красивом французском языке, неожиданная резкая остановка у зубчатых стен серокаменного романтического замка на узком мысике, вдающемся в Средиземное море. Безнадежный растерянный взгляд на уходящий корабль, огибающий мыс, мое немое отчаяние ....

До сих пор удивляюсь, откуда такой сон: мы в Оране ни на каких кораблях не плавали. Замок-крепость - визитная карточка Орана, эти открытки - в любом киоске. Неизменно, но всегда неожиданно, возникает крепость за поворотом горной дороги по пути к чудным маленьким городкам - предместьям Орана. Мы не сразу, но довольно скоро узнали от коллег-французов, что это натовская база субмарин. Красивое сооружение, абсолютно невоеннообязанного вида, построенное в красивом месте, символически огороженное, символически охраняемое парочкой полусонных арабов.

Примерно 130 лет Алжир был французской колонией. Добившись независимости в 1962-м, он пошел по собственному пути, и тут оказалось, что нужны ему иностранные специалисты, в том числе - советские. В Сахаре работали советские нефтяники, в университетах и лицеях - советские преподаватели. Так вот мы в Оране и оказались.

Восточной, вопреки географии, сделали алжирскую землю история и религия - в седьмом веке завоевали ее арабы, в начале шестнадцатого - Османская империя. Столетнее французское правление, несомненно, повлияло на культуру и психологию нации, уж не говоря о том, что вся экономическая и административная жизнь шла на французском языке. И все-таки - дух, уклад жизни, традиции, одежда - все восточное, арабское.

Алжирские арабы считаются особой нацией, отличной, например, от сирийских или палестинских - в Оране мы общались и с теми, и с другими, и с третьими, и разница в самом деле чувствовалась. У меня еще будет случай рассказать подробно об этих встречах.

Путь в Оран теоретически прост: из Москвы на самолете с поэтичным именем "Каравелла" - пять часов лета почти точно на юго-запад, приземление в аэропорту города Алжира, восемь часов в поезде на запад - и добро пожаловать в восточный город Оран, расположенный чуть к западу от Гринвича. Теоретически...

***

Начну с первого приключения, оно того стоит. Мы с четырехлетней Женькой сидим в поезде Алжир - Оран, в купе вагона второго класса: два диванчика, на каждом по 4 места, кроме нас в купе семь арабских мужиков, мы - крайние у двери. В коридор не выйти, даже если дверь удастся открыть: плечом к плечу стоят в коридоре люди, многие держат у ног живого барана. Ехать нам по расписанию 8 часов (на деле вышло - 12). Ребенка никуда не вывести. Выход один - не кормить и не поить. Чем отвлечь? Литературой.

Не умолкая, рассказываю "Царя Салтана", "Мертвую царевну", "Конька-горбунка". Язык отнимается. Время от времени Женька засыпает, тогда - руки отнимаются. Соседи приветливы и дружелюбны. И, о чудо! - двое немного говорят по-русски. Но предпочитают все-таки по-французски (со мной) и по-арабски (между собой). Объясняют - у них сегодня большой мусульманский праздник - Mouton (то есть Баран). По этому случаю все едут в гости к родственникам, даже армия отпущена на три дня на каникулы. Сами они как раз и есть армия - летчики. Кто-то из них учился у нас в военной академии - вот откуда русский язык.

Странная и необычная картина, не правда ли? Советская женщина едет с четырехлетней дочкой по незнакомой стране неведомо куда в бараньем поезде. Где обещанные в Москве вездесущие империалистические разведки? Куда смотрит родимое КГБ? Миллион раз всех предупреждали: в одиночку по заграничным улицам не ходить, в городском транспорте не ездить, ни с кем не знакомиться! На тебе!

Предыстория же такова.

Больше года тому назад, Вале (моему мужу) предложили трехгодичный контракт в одном из алжирских университетов. Предложение, по тем временам редкое, считалось престижным и почетным, и уж, несомненно, было выгодным. А главное - до чего ж интересно пожить в незнакомой африканской стране, повидать новых людей, почитать новые математические курсы на французском языке.

"Из Совдепии? Да впереди собственного визга!" - отреагировал на это известие один из наших близких друзей. Нечего и говорить, насколько заманчивым такое путешествие представлялось детям - Африка! А уж как нам хотелось показать Женьке и сыну Саше другой мир, выучить их французскому языку...

Плюсы были очевидны, но и минусы тоже: мне следовало бросить на 3 года работу, естественно, без всяких гарантий трудоустройства по возвращении...

И все же мы решились... Началось сверхмуторное оформление: медкомиссия со всеми псих- и вендиспансерами, многоступенчатый процесс получения характеристик (абсурд - сами же посылают на работу!), беседы-накачки - рекомендуется, не рекомендуется... Вот тут-то и выплыл самый большой минус - детей старше 10 лет вывозить за рубеж "не рекомендовалось". Саша, наш старший сын, учился тогда в седьмом классе - вот его-то "советовали" оставить в Союзе: здесь прекрасный интернат для таких детей, а "там" - только начальные русские школы. Ну, а хотите, - можете оставить его в Москве с кем-то из родственников,

Да не нужен мне ваш распрекрасный интернат, не собирались мы разбивать семью - школы у них нет! Сказать по правде, мы с Валей мечтали, чтобы Саша пошел в Оране во французскую школу - пусть бы у него были трудности с языком, но был бы и стимул его изучать. "Они" все же сделали загранпаспорт, где была моя фотография с двумя детьми, - не велено им было признавать, что просто-напросто оставляют ребят в качестве заложников. Да и как не учесть исторический опыт: прошли русские уланы и драгуны по Европе в 1813-14-м, побывали в Париже, заразились якобинским духом - вышли на Сенатскую площадь, Герцена разбудили, а потом уж пошло-поехало...

Замечу, что в описываемые годы любой выезд за рубеж вполне мог быть отменен в момент посадки в самолет и без всякого объяснения. О дне вылета на работу (на год с детьми!) не стеснялись сообщать за двое суток.

И начиналась гонка: визы, деньги, билеты, увольнение с работы, хозяйственные сборы по ночам (все-таки с детьми, в далекие края и на долгий срок - никого в этих краях не ждал ни стол, ни дом). Нас отправляли именно по такой стандартной схеме: еще осенью все, что от нас требовалось, месяца за полтора мы сделали и стали ждать у моря погоды.

Прошли зима, весна, лето, наступил новый учебный год, давно уж пора было преподавать в Алжире - о дне отъезда ни слуху, ни духу. Точную дату отъезда сообщили в конце декабря. Но у Женьки в детском саду оказался карантин по свинке, и под самый Новый год Валя улетел один...

Однако в середине января улетели и мы - но без Саши. По дороге в Шереметьево Женька все строила планы увезти Сашу в чемодане. У меня была микроскопическая надежда на мой "правильный" паспорт, куда Саша был вписан. Дело решил штамп в таможенных документах: "Сын Александр не проследовал". Чтоб на обратном пути не пришлось объяснять, где второй ребенок. Значит - все! Мы были в принципе готовы и к такому повороту дела, внешне все держались твердо: Саша старался меня успокоить, я его. В наше отсутствие он поживет у бабушки и дедушки....

В аэропорте Алжира в три утра (по местному времени) Женька вышла из самолета с большими надеждами - хорошо изучившая Африку по Чуковскому, она ни капли не сомневалась, что слоны, крокодилы, обезьяны строем выйдут ее встречать. Но вместо слонов встречал нас чиновник посольства со списком: большинство пассажиров нашего рейса были жены и дети тех нефтяников, которые уже работали в Сахаре, на промыслах. Немало среди них было азербайджанцев, не говоривших не только по-французски, но даже и по-русски.

Нас сосредоточили в тесноватом загончике, и чиновник стал выкликать фамилии и вручать выкликнутую семью встречающему главе. Толпа прибывших медленно, но верно убывала, а нас не вызывали. Вскоре невостребованными на выход остались только мы с Женькой, да одна молодая женщина - я уж не знала, что и подумать.

Зато чиновник знал: спросив мою фамилию, он вручил мне конверт от мужа - с письмом и деньгами. (Не мог начать с этого?) Я прочла, что официальные лица обещали нас доставить в Оран в целости и сохранности, сам же Валя почему-то приехать не смог. Кончалось письмо ободряющей припиской, что он надеется на мое знание языка и богатый туристский опыт.

Язык, который я школьницей изучала с частным педагогом, в общем, меня не подвел, а вот туристский опыт Урала и Кольского - в Африке? Можно было полагаться только на "появление крыльев в ногах в минуту крайней опасности". В те годы со мной такое случалось.

Встречающий-разводящий повез нас троих по черным ночным улицам неведомого города. Женька, в возбуждении от пережитых разочарований (не только слон, даже собственный папа не встретил!) в машине не спала, жадно глядела в окно на нескончаемые, непроницаемые белые стены: ни окошка, ни огонька, ни просвета. Приговаривала: "Ну и страна! Да как же тут люди живут? Наверно, только людоеды!"

Примерно через полчаса остановились у глухой стены, не отличимой от всех прочих. Наш "гид" посигналил, стена поехала вверх, пропустила машину и опустилась. Мы пошли куда-то по крутой лестнице. Второй этаж - дверь крест-накрест досками, объявление: "Туалет не работает". Вот теперь-то мы дома! На третьем этаже нас ввели в неоглядную комнату, сплошь уставленную кроватями (штук 30, не меньше). Такова была "гостиница" советского посольства в Алжире, видимо - для "гостей" не самого высокого ранга. Мы с Женькой сжевали московские вафли и улеглись. Утром меня разбудила Женька, кричавшая с балкона: "Смотрите, какое чудо!"

Балкон плыл в сияющей голубизне, далеко внизу - море деревьев с отчетливо различимыми апельсинами и лимонами. За белой каменной оградой гостиницы - узкая уличка с восточной жизнью: ленивые ослики с тележками, размахивающие руками суетливые люди, хлебная лавочка, источающая дивный запах свежего хлеба.

И тут наша попутчица Нина меня спросила: "А интересно, могу я выйти туда за хлебом?" "Почему же нет?". "А это не запрещено?" (Ну, накачали!) "Нет, - говорю уверенно, - хлеб покупать нам все-таки не может быть запрещено!" Нина глядит на меня с некоторым страхом и недоверием. Пока что завтракаем московскими и самолетными запасами.

В этот момент вчерашний "гид" (выяснилось, он комендант этой самой гостиницы), срочно зовет меня к телефону: звонит Валька с вопросами и советами. После разговора гид велит немедленно собираться - поезд в Оран через полтора часа.

Комендант привозит нас на вокзал. Стоя у касс, крепко держу за руку Женьку, которая рвется к веселым и крикливым людям в пестрых одеждах, к осликам и баранам, к бродячим продавцам питья и апельсинов. Гляжу под ноги и понимаю - здесь нас ждет постоянно действующий элемент экзотики - невообразимая грязь на улицах. И если немедленно не вымести из головы все московские представления о гигиене, то в местную жизнь не впишешься никогда, придется с утра до вечера купаться в марганцовке.

Краем уха слышу спор моего коменданта с кассиром: комендант требует для нас с Женькой билет 1-го класса, ему отвечают, что есть только второй. На мой взгляд, скорее удивительно, что в пригородных поездах вообще существуют какие-то классы, так что я согласна на второй, но комендант почему-то в большом сомнении. Настаиваю, он нехотя соглашается.

Находим нужный вагон, и вот мы в поезде, с баранами за стеклянной дверью. Только в Оране мне рассказали, как прав был комендант, когда требовал для нас билет первого класса - с баранами туда никого не пускали, в купе было свободнее, в коридоре пусто. Валька так и ехал! Вышло иначе, зато он и его друзья не испытали наших острых ощущений. О них - далее.

Женька мгновенно очаровала попутчиков и отправилась гулять прямо по ним, ибо другого места для гулянья в купе не было. Ходила ногами по их коленям, взбиралась на плечи, теребила за бороды - они только радовались. Я пробовала ее остановить, призвать к соблюдению минимальных приличий. Где там! Мои спутники считали подобное поведение ребенка очень даже приличным.

Пожив в Оране совсем немного, я убедилась, что разрешать детям все, что угодно (за исключением действий, опасных для самих детей), - национальная педагогическая традиция. На все мои призывы, типа: "Слезь сейчас же с дядиной головы!" они отвечали смехом и шуточками в духе: "Il y a six lui-meme!" (У него своих шестеро!)

Мы едем, едем, едем. Мы заехали в такие далекие края, куда Макар телят уж точно не гонял, тут популярный зверь - баран. На промежуточных станциях поезд постепенно разгружается, вот уже и дверь можно чуть-чуть приоткрыть, вот кое-кто из ближайших соседей покидает купе. И темнеет...

Оставшиеся соседи любопытствуют, не пора ли ребенка покормить. Объясняю - невозможно по "туалетной" причине. Несказанное изумление - что вам мешает использовать любой уголочек на полу, пожалуйста, мы подвинемся. Такого даже Женька представить себе не может - ей же не четыре месяца, а целых четыре года! (Местные дети, вполне могут и представить, и исполнить).

В этом купе мне впервые был задан вопрос, который в дальнейшей Оранской жизни сопровождал меня постоянно: нет ли у меня еще дочки, такой же красивой, как Женька, но постарше - лет 14-ти. Ответила - есть четырнадцатилетний сын в Москве. Я-то поняла вопрос, как тему светской беседы: о семье, о доме. Вовсе нет! Потом, когда мне стали задавать его в автобусах, в магазинах, в парках и просто на улице, я получила и разъяснение - от самих спрашивающих. Оказалось - четырнадцатилетнюю девочку у меня хотели бы купить в жены (!). И самое удивительное - спрашивали часто женщины. Что бы это могло означать? Для сына? Для родственника? Для последующей перепродажи с выгодой? Так и не знаю.

На предпоследней остановке единственный оставшийся сосед предложил мне выйти и купить прямо у поезда апельсины для Женьки, - конечно, он пойдет с нами - мало ли что! Выходим. В купе чищу апельсин, протираю чернющие Женькины руки апельсиновыми корками, оглядываюсь, куда бы выбросить, получаю совет - прямо на пол. Так принято!

Спутник, очень довольный оказанной мне услугой, делает следующий ход - говорит, что он всей душой готов и дальше меня сопровождать, помочь снять гостиницу и т.п. Настораживаюсь, но не теряю дружелюбного и благодарного тона, обещаю непременно воспользоваться его любезностью, если возникнет необходимость.

Темнеет уже не вообще, а до полной черноты - южная ночь. Похоже, в целом вагоне (а что если и во всем поезде?) кроме нас троих никого не осталось. О, Оран! Ты уже за холмом! Поезд с грохотом подлетает к перрону. Приехали. Любезный спутник берет обе мои сумки, я несу на руках совсем некстати заснувшую от голода и переутомления Женьку.

Выходим на платформу - ни души. Как это понимать? Не та платформа? Не та станция? Валька перепутал время? Но поезд опоздал на 4 часа, что покрывало любую путаницу, не мог же он перепутать день, раз мы с ним только сегодня утром говорили по телефону!..

Слышу бравое: "En route, madamе!" (В путь, мадам!) - и летчик с моими сумками зашагал по платформе в сторону выхода. Следую за ним. В конце перрона виден-таки свет. Держа в собственных руках собственного ребенка, присутствия духа - точнее, крыльев в ногах - не потеряешь. Даже на безлюдной черной платформе далекого африканского континента. Даже в состоянии смертельной усталости.

Стратегия ближайшего получаса очевидна: с вокзала - ни шагу, есть же там хоть какая-нибудь администрация, через которую можно связаться с Университетом и разыскать исчезнувшего мужа. Вокзальный свет все ближе и вот уже... я не успеваю осознать, что мы вышли из тьмы - плечами и руками, держащими Женьку, я ощущаю, что мы в руках. Валькиных, естественно. Объяснение десятиминутной перронной авантюры - тривиально: встречающих на платформу не пускают, ждать положено у турникета при входе в здание вокзала. Но откуда мне было знать?

Не помню, как наш основной багаж стал сам собой стал грузиться в огромный черный "Паккард", не помню, какая движущая сила занесла в тот "Паккард" нас с Женькой. Недолгий путь (впечатление, что "Паккард" просто повернул за угол), и неведомая движущая сила вносит нас из уличной тьмы в сияющий свет. Женька открывает глаза: " Это что? Людоедин замок? Ой, вот людоедино питье!" - мы в reception отеля "Martinez".

Замок - весь из себя "людоедин": купол в звездах, голубые стены в золотой росписи, посреди зала - фонтан бьет из золоченого, ярко разрисованного, узкогорлого сосуда ("людоедино питье"). Валька тем временем объясняется с администратором: " Вы же видите, моя семья приехала, мне теперь нужен двухкомнатный номер". Претензии, на мой взгляд, абсолютно неуместные и уж точно не ко времени. Умыться, лечь, заснуть - неважно, где и как! Он тем не менее договаривается, что завтра нас переселят. Скорее, скорее в номер, какой уж есть.

А он "есть" - роскошный: большая комната с балконом, кровать чуть ли не восьмиспальная, голубая ванна, размером в мини-бассейн, отличная мебель, письменный стол. Отель четырехзвездный, про "звезды" я в тот момент услышала впервые. Валька горестно извиняется - еды он нам не припас, в номере запрещено есть и даже приносить еду. "Но у нас с собой было" - печенье, апельсины, нескончаемые московские вафли. А главное - скорее смыть с себя память о бараньем поезде и двух вокзалах. Купаем Женьку, с наслаждением сама плаваю. Вафлю в зубы и мигом в необозримую постель, втроем. Спокойной ночи!

Да? Не так-то все просто! Внезапно над ухом - резкое и очень громкое карканье. Телефон у них, оказывается, издает такой чарующий звук: год моего рождения понадобился им во втором часу ночи! Ответили и, наконец, заснули намертво. До новых приключений.