Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Новости | Путешествия | Сумерки просвещения | Другие языки | экс-Пресс
/ Вне рубрик / Путешествия < Вы здесь
Гарвард: трехсотлетие Петербурга-6
Дата публикации:  8 Октября 2003

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Не только американские музеи (о чем уже шла речь в одном из предыдущих материалов), но и американские университеты, кроме своего прямого назначения, служат еще и впечатляющими памятниками частной благотворительности. Не только на каждом здании и на каждом участке территории есть выбитая на камне или вырезанная на меди надпись, увековечивающая имя того, на чьи деньги это построено. Такие же надписи есть на воротах, аудиториях, залах, лестницах, цветниках, фонтанах и даже окнах. Не говоря уж о библиотеках. И это не просто надписи, которых никто не читает. Нет, это живые названия, которые постоянно на устах и на слуху всех, кто работает, учится и бывает в университетском кампусе. Это самые понятные ориентиры при передвижениях по кампусу, так как все места имеют имена. Когда вам объясняют дорогу, то перечисляют, от какого имени к какому надо идти. Так что память о благодетелях живет в повседневном быту университета и тем самым составляет часть культуры.

Весь Гарвардский университет есть памятник именно такого рода. Он хранит имя Джона Гарварда, молодого (и вскоре умершего) священника, в середине 1630-х приехавшего в Новую Англию из старой. Он вступил в состав колонии Массачусетского залива и завещал ровно половину полученного им наследства, столько-то фунтов, шиллингов и пенсов, колледжу (будущему университету), только что учрежденному колонистами в городке Кембридже "для поощрения литературы, искусств и наук". Достопримечательна сама эта гуманитарная озабоченность новых поселенцев, занятых на свой страх и риск освоением незнакомой земли. Вместе с фунтами и шиллингами преп. Гарвард завещал колледжу 400 томов своей библиотеки. Сто лет спустя они сгорели вместе со зданием, где хранились, все, кроме одной, - ее накануне взял почитать кто-то из учащихся. Она замечательно называлась: "Христианская война с дьяволом в миру и в плоти". Сейчас она - одна из ценнейших реликвий университета.

Кстати о библиотеках. По дороге к зданию, где отмечалось трехсотлетие Петербурга, одним из ориентиров был "Хаутон", то есть Houton Library. По-русски это звучало бы как Библиотека им. Хаутона, но в английском нет такой торжественно-мемориальной дистанции: не "имени", а просто Хаутона. "Хаутон" - это огромное собрание редкостей, не только редких книг, но и рукописей, черновиков, рисунков, гравюр, обиходных вещей, греческих черепков, египетских папирусов и вообще всего, что причастно словесности нескольких последних тысячелетий. Все эти драгоценности не лежат мертвым грузом где-то в тайниках, а постоянно выставлены - что-то постоянно, что-то сменяя друг друга. Постоянно существуют экспозиции знаменитых писателей и поэтов, в том числе на весь мир известные "Комната Джона Китса" или "Комната Эмили Дикинсон". В последней находится вся обстановка (монашески скудная), в которой проходила жизнь знаменитой затворницы, чувствительной настолько, что она могла разговаривать с другими людьми, даже близкими, только из своей комнаты, через приоткрытую дверь, не выходя и не видя их.

В двух этих комнатах собрано то, без чего нынешняя западная культура не состоялась бы в том виде, в каком мы ее знаем и в каком она отчасти определяет и наше с вами культурное сознание, хотим мы того или нет. Мне запомнилось, как выразился по этому поводу Джон Апдайк: "Меня самого зачаровывают черновики и рабочие листки других писателей. Разворачивая, скажем, первую версию Китсовой "Оды к осени" [она лежит в Хаутоне, в "Комнате Китса" - Г.К.], оказываешься вблизи того священного пламени, того горна духовной сосредоточенности, в котором формуется шедевр, еще не отвердевший. Есть нечто молитвенное в прикосновении к таким материям". Надо добавить, что важнейшие международные научные акции, посвященные творчеству Китса, проходят как раз в этой комнате, среди тех шкафов и столов, где находится практически все подлинные материалы великого поэта. Пытаюсь (но не могу) представить себе, что всемирный конгресс по творчеству Пушкина проходил бы в комнате, где лежат все его рукописи.

Гарвардское трехсотлетие Петербурга началось с небольшой церемонии в здании пушкинских времен, в скромном c виду Faculty Club. Впрочем, только с виду. Внутри этот преподавательский клуб похож на те старинные аристократические "клобы" Москвы и Петербурга, в которых постоянно встречался и проводил время весь цвет обеих столиц. Здесь несколько ритуальная чинность удивительным образом сочетается с полной непринужденностью, ни у кого никогда не возникает ощущения неловкости или неуместности. И точно то же в интерьерах: все уставлено антикварной мебелью и вещами, но на всем этом спокойно сидят, на столы складывают и ставят что надо. Стены увешаны картинами, акварелями и картами вполне музейного достоинства. Но российский глаз замечает, что нигде нет церберов, ревниво и сварливо за всем следящих и что-то запрещающих. Идеальный порядок поддерживается как-то сам собой. Никакого персонала не видно. Я вспомнил, как в Германии много лет назад мы с женой, пораженные тамошней повсеместной чистотой, все старались увидеть, кто же чистит и моет весь город - и не нашли, хотя бывали на улицах не только днем, но и глубокой ночью. Зато заметили, как горожане убирают за собой случайный мусор. Больше всего нас поразили однажды двое пьяниц в вокзальном буфете: все выпив, они не без труда встали и, шатаясь, пошли было к выходу, но с полпути вдруг вернулись и аккуратно придвинули стулья к столу. Так что порядок поддерживался не чудом, а населением. Думаю, это и есть самая твердая основа культуры.

Везде в Faculty Club происходит много одновременных событий. Поскольку я не знал об этом, то, увидев в первой же гостиной толпу нарядной публики, решил, что это и есть 300-летие, и стал топтаться, ожидая знакомых лиц. Ко мне было обращено столько улыбок и приветливых кивков, что сомнений не возникало. Только когда все стали затягиваться в залу, я по ее виду сообразил, что это не то. Первый же, кому я изложил свое недоумение и свою цель, спросил еще у кого-то, а тот еще у кого-то, мной занялись и в конце концов выяснили, куда мне идти. Эй, носитель культуры и открытой бутылки пива на Невском, в ноздревском восторге кричащий об американском бескультурье, скажи-ка, вот эту заботу о бестолковом незнакомце и всякое другое доброжелательство, а заодно обязательность и способность не опаздывать - это все тоже будем вписывать в графу "В Америке нет культуры"?

Что касается собственно юбилейной акции, проходившей в учебном корпусе по имени Эмерсон-Холл, то больше всего меня поразило количество народу, набившегося в просторную аудиторию. Публика сидела и стояла во всех проходах. Сознаюсь, что такого никак не ожидал. Количество людей, теснившихся на каждом квадратном метре, кажется мне самой точной мерой актуальности петербургской темы.

Реакция аудитории на все, что говорилось и показывалось, была на редкость живой. Слушали в полной тишине с полным вниманием. Все глаза были устремлены на говорящего. Никто не томился скукой, не дремал, не листал журнал, не болтал с соседом. Это вообще свойственно американской аудитории: если люди приходят, то по своему выбору и не для того чтобы отметиться, а чтобы слушать - и слушать внимательно, стараясь что-то для себя извлечь. Хотя в данном случае, как мне потом объяснили, значительная часть присутствовавших была российского происхождения, но в своем поведении все они были типичными американцами. Ну что ж, приобщились, значит, к американской культуре (да, да, ноздрев с бутылкой, именно к культуре, в другую графу не запишешь).

Все мои заметки - это, слава Тебе Господи, не рецензия, так что, с позволения читателя, пересказывать доклады не буду. Прошу поверить мне на слово, что они были куда живее и интереснее, чем на большинстве отечественных мероприятий в честь вышеупомянутого 300-летия. К слову, не могу не вспомнить об одном маленьком, но любопытном факте. На каком-то из таких петербургских мероприятий побывал коллега из Киева. По возвращении он описал (по-русски!) свои впечатления и сдал их в печать. Редактор, рассказавший мне об этом, текст принял, но в названии "Зоолетие Петербурга" решил исправить опечатку и позвонил по ее поводу автору. Тот просил ничего не исправлять, никакой опечатки тут не было.

Юбилейные радения в Гарварде завершились показом "Русского ковчега" Александра Сокурова с симпатичным предисловием Михаила Пиотровского. Происходило это в бетонном здании по имени Карпентер-центр, единственном в США сооружении Ле Корбюзье. Фильм, который в отечестве одинаково ожесточенно ругают и хвалят, в Америке выглядит замечательно уместно. Гораздо уместнее, чем в Петербурге (где посмотреть его оказалось невозможно). Странно, но там, в Петербурге на первый план вышло бы все, с чем ты не согласен, а здесь, в Гарварде, наоборот, все, с чем согласен. Но в любом случае рука крупнейшего мастера видна сразу. И слышна сразу: невнятный шелест голосов, бессмысленность или незначимость большинства реплик составляют не менее важное качество превосходно сделанного фильма, чем избыточные зрительные нагромождения, чем тесные и непонятные или, напротив, странно пустые пространства, чем внезапные крупные планы, в которых не на что смотреть, и наоборот, далекие планы, где происходит что-то не очень разборчивое, но захватывающее. Зрителю-слушателю предъявлена не какая-то там сюжетная линия, а убедительная, как сон, среда культурной памяти, где все, по слову Анны Ахматовой, "не так, как у людей". Дело не в пресловутом постановочном кунстштюке - одном проходе камеры, - а в воссоздании внутренних пространств вот этой самой нашей с вами памяти, делающей нас людьми определенной культуры, а именно культуры "петербургского периода русской истории", как любили выражаться на рубеже прошлого и позапрошлого веков. Странноватый и явно затянутый триумф Валерия Гергиева, которым заканчивается "драйв" сквозь сновиденную среду этой памяти, не так уж и странен, если в ней порыться и поискать, чем еще может всерьез похвалиться сегодня город, с трудом и потерями выживший в истекшем веке и все же сохранивший черты величия, как сохраняет благородные черты породы старый аристократ.

Конечно, можно найти и другие проявления культурной полноценности сегодняшнего Петербурга. На мой взгляд, поразительный, почти устрашающий своей пластической выразительностью танец Ульяны Лопаткиной или столь же поразительная, совершенно неожиданная барочная музыка, реконструированная и аутентично исполняемая виртуозом-скрипачем Андреем Решетиным, производят несравнимо большее впечатление, чем гергиевское дирижироване (в фильме) ничем не замечательным оркестром, исполняющим ничем не замечательную музыку. И можно только радоваться за великий город, если он продолжает порождать чудеса искусства, пусть даже их недооценил или вовсе не заметил такой великий и тонкий мастер, как Сокуров. В конце концов, тем лучше для города. Gaudeamus igitur, как пели и по сей день поют в старом студенческом гимне: "Будем же радоваться".


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Григорий Каганов, Гарвард: трехсотлетие Петербурга-5 /18.09/
Столица империи и столица республики, лежащие на разных сторонах Земли, схожи: в Петербурге нельзя было строиться выше карниза Зимнего дворца, в Вашингтоне - выше карниза Капитолия. Оба они не только дети Парижа, но и внуки Рима, поскольку стали воплощением тех урбанистических идей, которые наметились на Тибре, а оформились на Сене.
Андрей Н. Окара, Путин в Полтаве-2 /17.09/
По украинским меркам Полтавщина - почти Кувейт: по дороге из Полтавы до Великих Сорочинцев - не меньше 30 нефтяных вышек. В Полтаве постоянно происходит что-то интересное. Ну не может "питерский чекист", кадровый разведчик упустить такую уникальную "незасвеченную" явку! И судьбы мира можно решать не только в Сардинии, но и на Полтавщине.
Михаил Голованов, Обыватель приходит в плавках /28.08/
Адлер преображается, избавляясь от уродливого наследия нищего прошлого. По всему побережью - лихорадочное строительство. В отличие от шумного Сочи, в Адлере москвичей немного. Со всей страны туда едут те, кому не по карману заграница, - реальный "средний класс". Местные предприниматели излучают плохо сдерживаемый оптимизм.
Сергей Костырко, В поисках Египта-3 /12.08/
Пустыня, пирамиды, небо, Нил, коптские церкви, изысканная, и при этом строго и властно выстраивающая тебя изнутри мечеть Мухаммеда Али - все это настоящее. И всему этому миру дела нет до нас и наших комплексов. Хотите - смотрите и проживайте увиденное, хотите - нет. Ему все равно. Он - есть. А увидишь ты его или нет - это уже твои проблемы.
Григорий Каганов, Гарвард: трехсотлетие Петербурга-4 /11.08/
Самая симпатичная разновидность американского музея - бывший особняк семьи, завещанный родному городу вместе с коллекциями: "Фрик", "Филипс", "Дамбартон Оукс", "Уоллес" и др. Когда идешь от Изабеллы Стюарт Гарднер в Бостонский музей искусств, то не можешь понять, что имеют в виду соотечественники, утверждающие, будто в США "нет культуры".
предыдущая в начало следующая
Григорий Каганов
Григорий
КАГАНОВ

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100




Рассылка раздела 'Путешествия' на Subscribe.ru