 |
 |
|
 |
|
|
|
|
 |
    |
29.05.98 |
 |
 |
|||
 |
 |
 |
|||||
 |
 |
   |
|||||
|
 |
|
|
|
|
||
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
29.05.98 |
|
|
|||
|
|
|
|||||
|
|
|
|||||
|
|
|
|
|
|
||
От автора: о методе
Марк Печерский
pech@russ.ruЛюдям моего поколения романтически нравилось цитировать "ищешь Индию - найдешь Америку!". Может, и найдешь, если в трюме хватит воды. История до-о-о-лгая штуковина, на одного героя - полк покойников в примечаниях. Афанасию Никитину, Де Лас Касу, Киплингу приходилось изобретать язык для новореалий; путешественник был первопроходцем. Современный - обречен виртуальной обжитости географического, исторического, культурного пространств. Он принимает язык своей цивилизации как знаково соприродный чужой - и глаз тут же вязнет в метафорах, а мышление соскальзывает в отполированные языком и традицией повторы - проекции "нашего" на "ихнее", а "ихнего" на "наше".
За бортом остается - "зачем?". Зачем видеть, знать Сидней, Париж, Ла-Пас? Потому что сосед там был, "Достоевский писал" и трем сестрам хотелось? Тогда в чем разница между Сиднеем и Балтимором, Москвой и Греноблем?
* * * Странно вспоминать себя - сколько в первом вылупливании из скорлупы было от "у нас - у них"! Вывезенный из прошлого ворох общих знаменателей с Европой смягчал жесткую посадку в неведомое. Глаза и мозг сами собой выруливали к известному: пошли смотреть Леонардо? Колизей? Джордано Бруно?; к известно неизвестному: говорят, здесь у них в Ватикане - Дали; к известно очевидному: ба, а у них автобусы другие! не покупай больше черный хлеб, он не такой, как у нас...
Собор Святого Петра был как Казанский в Ленинграде, набережная Арно как невская, римский вокзал как советский конструктивизм 20-х.
Домом - "у нас" - еще оставался Союз. (От усталости проспали остановку в Венеции, очнулись почти у югославской границы, и первым мелькнул в голове не испуг, а досуже-странное: ближе к дому, чем сейчас, мы не были с начала новой жизни!) Путешествие оставалось - поездкой, отдыхом от трудной жизни, сладким маревом, сквозь которое проступало навсегда оставленное, но все еще вожделенное былое.
И если б не Сиена с ее Собором, иконами Дуччо, не поддающейся рефлексам топографией улиц и площадей, скульптурами Джиованни Пизано - со всем, чему "у нас" ничто не соответствовало, путешествие могло не состояться. Все могло обернуться иначе. Не будь мы на грани физического истощения, не в выбивающей предохранители Италии, с болящими культями ампутированного прошлого, кто знает, кто знает...
Мы - это Белла, моя жена и партнер почти во всех странствиях, и я. Оба уже не молоды, определенно не богаты. Белла научила меня искусству смотреть под ноги, видеть в чужом быте метафизику, культуру, думать о ней наравне с живописью, историей и прочими имматериальными предметами, о которых я по инерции полагал, что они-то и есть квинтэссенция. С пониманием того, что квинтэссенция разлита по всей поверхности бытия, настоящего и прошлого, плотность путешествий возросла в геометрической прогрессии. Весь мир обратился в джунгли смыслов, - пожалуй, прокладывай свою просеку. И "я" последующего повествования во всех случаях означает "мы".
Мое отношение полностью укладывается в сформулированное Шивой Найпаулем определение путешествия как одной из предельных форм самоотрицания. Попытка уйти от того, что ты есть, усомниться в прописанных в тебе знании, понимании, образах, - в неизвестное. В неизвестное самообновление. Да, мы создаем свое путешествие, но в более прозаическом смысле мы потребители - цивилизаций, символов, смыслов и, перво-наперво, мириада свобод, без которых истинного путешествия быть не может.
 |
|
 |
 |
|
|
 |
|
|
|||||
|
|
| © Русский Журнал, 1998 |  |
russ@russ.ru |