12.10.98

Поездка по пустыням Калифорнии и Невады
Долина Антилоп, Мохавская пустыня

Марк Печерский
pech@russ.ru

Перед Лебеком маячащие на горизонте Центральной Долины горы внезапно материализуются в изумрудную стену поросших редким лесом холмов; горловина между ними знаменует конец плоского открытого мира полей, пастбищ и одного на всех высокого неба. За Техонским перевалом начинаются другие калифорнийские миры. Физическое ощущение резкой смены ландшафта настолько явственно, что несколько поколений политиков и сепаратистов именно здесь, по линии Техачапских гор, проводили гипотетическую границу предполагаемого раздела штата на Северную и Южную Калифорнии. Прямо по курсу, в часе, полутора - Лос-Анджелес, но нам туда не надо, мы сворачиваем к Долине Антилоп, где, по слухам, горы уже покрылись коврами маков. Кернское графство известно своими винами, экспортируемыми по всему миру.

Глядя на тучные стада в предгорных ложбинах за изгородями, неизвестно что огораживающими, ибо других признаков человеческого присутствия почти не видно, невозможно догадаться, что составляет главный импорт этих мест, и всех окружающих, до Невады на востоке и Мексики на юге, что двурядная дорога, по которой мы едем, сродни Бейрутской Зеленой Линии, разделяющей два исторически враждебных мира. В Калифорнии - житнице, салатнице, виннице, растехнологической красавице - все: счастья/несчастья, бедность/богатство, политика - обращается вокруг одного светила - воды. Все источники жизни принадлежат Северу. Каждая капля, кроме редких дождевых, которую выпивает житель Лос-Анджелеса, каждая ласкающая глаз полянка чудесных парков Сан-Диего, Сан-Хосе, соответственно второго и третьего по величине городов штата, каждая струйка, орошающая поля и пастбища Центральной и Сан-Хоакинской Долин, производство компьютерного hardware в Силиконовой - все, все, все в этой безводной пустыне покоится на правдами и неправдами добытой с северных отрогов Сьерра-Невады воды. "Добыча" - совершенно уместный глагол, своими ножками, она, понятно, никуда не пришла, и, не смею настаивать, но для думающего путешественника увидеть Акведук было бы не менее интересным, чем Диснейленд или Мост Золотых Ворот; калифорнийская история по большей части описывается чередой "правд и неправд": отношений, приключений, преступлений (помните "Chinatown" Поланского?), бумов, крахов. Не помню точно сколько, но как минимум 15-20% доходов Сан-Франциско приходится на продажу воды, и чем севернее графство, тем выше эта необычная статья доходов, чем южнее - тем больше статья расходов.

Изгороди... Ни конца, ни края... Много лет назад, в прежней жизни, приезжая американка вызвала во мне патриотический спазм на ровном месте, позавидовав советской вольнице: разбивай палатку, разводи костер на любой полянке, обочине - благодать, не то что у них, ни шагу в сторону, все кому-то принадлежит, чья-то собственность.

Не знаю почему, но запало, запомнилось и в один прекрасный день выплыло в бывших угодьях маркиза де ла Конкиста, более известного миру под именем Франсиско Писарро. За подвиги в Новой Испании (Америке) король наградил его на родине обширными владениями каменистой эстремадурской земли, по которой в тот памятный жаркий день я шел в направлении португальской границы. Идти было непросто, ландшафт являл собой лабиринт из сотен невысоких каменных изгородей-меж, иногда стена в стену, так что пройти по тропинке между ними, не задевая рюкзаком, было почти невозможно, а уж о быках или телегах говорить не приходится. Я помнил старый бунюэлевский фильм об Эстремадуре: страшную нищету, дома-землянки, деревни, где от хронического недоедания и инцеста самыми распространенными детскими заболеваниями были рахит и врожденный дегенератизм; помнил ремарку умного Луиса Фишера, который попал в Эстремадурский огонь из кошмара украинского Великого Голода начала Тридцатых: такой одичалости, писал он, я не видал нигде! Тропинки ветвились, разбредались самым непредсказуемым образом; пункт Б находился в двух шагах от пункта А, но вихлять от одного к другому приходилось полчаса. Топографией этого лабиринта можно было бы описать несколько веков местной истории. А может, и всей испанской. В этот день я впервые в жизни нутром, кожей понял, почему в мире происходят революции: однажды приходит момент, когда межу переставить некуда.

В другую "межевую историю" мы попали на западе Индии. Дорога проходила через деревню, в разгар уборочного сезона людей на полях было меньше, чем павлинов, но, как и в Экстремадуре, только с клочками еще меньше, вся земля, включая скалы, на которых, похоже, никто никогда ничего не выращивал и не будет, была располосована каменными стенами, последнюю из которых поставили если не тысячелетие, то, всяко дело, столетия тому. Что твои крепости! И когда в пяти минутах езды мы очутились в каменоломнях, где самые грациозные женщины, каких мне доводилось видеть в жизни, и детишки с умными-преумными глазами носили на головах в больших металлических тазах мраморные глыбы, две картины мгновенно склеились в одну: межи выжили людей. Может, несколько поколений тому назад.

...Невысокие, протянувшиеся на мили изгороди Долины Антилоп повествуют печальную историю калифорнийского фермерства. В годы недавней засухи были введены драконовские цены на воду; ситуация ухудшалась с каждым годом, подумывали о запрете на выращивание водоемких культур, клевера, риса. Меры объявлялись "чрезвычайными", но, как часто бывает, засуха ушла, а цены остались, теперь их по-сталински снижают, объявляя каждый сбитый цент "победой прогрессивных сил". Да и сами изгороди ой-ой-ой какие кусучие! В первые годы этого века любой пришелец мог застолбить в Монтане столько земли, сколько хочет, практически бесплатно; единственным условием ставилось ограждение новой недвижимости, и многие фермеры разорялись на изгородях, так и не проложив первой борозды. Стоимость воды, помноженная на затраты по ограждению такой территории, означает агробизнес. Чей? Скорее всего, кого-то из нефтяных гигантов, они любят диверсифицироваться в сельское хозяйство. Компьютерные конгломераты тоже не чураются подстраховкой "индустрии будущего", отсталыми говядиной и сметаной, bit & bite! От пасторали исходит дух болезни.

Прошу прощения, если вам это не интересно. У нас тоже не многие задумываются о происхождении булки и масла. Боюсь, в следующем поколении шутка станет явью, большинство будет думать, будто мясо выращивают в холодильниках гастрономов. И не то страшно, что забвение основ жизни ведет к культурной и национальной дегенерации - чему быть, того не миновать; и даже не тупоумие монополий со всегдашней угрозой подвести все многообразие жизни под ихний квартальный знаменатель. Обидно, что ни за хрен собачий транжирится самый драгоценный капитал цивилизации, самые ее умные и дельные люди - фермеры. О нет, во мне трудно обнаружить даже одну молекулу народничества! Но я буквально сатанею, читая оптимистические прогнозы академического и журналистского быдла о "снижении занятости в сельскохозяйственном секторе"! Слова-то какие! По ним и экономика, где палка изгороди стоит дороже фунта мяса. Мы, разумеется, счастливы тому, что еда в Америке самая дешевая в мире, но изнанка у дешевизны - ой, дорогущая, ой опасная! Мне не раз доводилось слушать фермеров, в основном по радио, куда они звонят, чтобы высказаться по актуальным для них вопросам, и не было за все годы случая, чтобы я не поражался их знаниям, здравому пониманию сложнейших проблем, грамотности. Фермер сам-один и за агронома, и механика, и инженера, и финансиста, и комбайнера, и селекционера. Он соединяет в себе производителя с бизнесменом, назовите мне хоть один элемент жизни, который бы не касался его впрямую?! А как иначе может выживать человек в стране, где починка пишущей машинки стоит двух новых, где каждый норовит снять пенку с чужой глупости и лени, где уже около десяти лет мирриады государственных учреждений, их адвокаты, городская общественность ведут ревностную борьбу за тушканчика против человека? Враз заглотнут - и запивать не станут! Согнали на экономическую обочину - и теперь чешут в затылке: как нам сохранить семейные ценности в обществе?! Спросите у телепродюсеров, имбецилы!

Стоп. Подъезжаем к Цветочному заповеднику. Разливанное оранжевое море, маки, как свечки в воскресной испанской церкви, мерцают чистым холодным светом. Идти по тропинке скучно, напрямую - боязно: а вдруг нечаянно наступишь на один из шедевров! Спутница моя ведет себя подозрительно, не пляшет, не танцует, не призывает тотчас, еще не осмотревшись, пойти "вон туда", в холмы... Что так? - Я мечтала увидеть их распущенными, - уныло говорит она, - а сейчас глубокий заполдень, они свернулись... - Да что ты, божественно! - возражаю я, наперед зная, что с женами спорят только ничего не понявшие и ничему не научившиеся. Я предлагаю прогуляться к дальней поляне, где белое с желтым и оранжевым образуют причудливую цветовую вязь. Земля под ногами хрупкая, ломкая, видать, El Nino вмешался в дела пустыни совсем недавно, и я уже жалею, что мы тревожим наст, надо было пойти по тропинке...

Не мытьем, так катаньем - согласитесь, господа, мужчины - слабейшая, хрупкая и глупая половина человеческого рода! - вдруг она оборачивается и как бы невзначай предлагает сейчас же рвануть через пустыню. - Ты ведь любишь сумерки, представляешь, какими через час будут очертания?! Я наивно заглатываю наживку. Twilight-момент замешательства, когда солнце уже твердо решило закатываться, но еще топчется на месте, мешкает, собирая световые пожитки, подчищая по закромам тюбики закатной палитры; на полчаса, час формы освобождаются от избытка света, игры теней, облака перестают вмешиваться в земные дела, цвета наливаются глубиной, каждый контур одевает нимб и во всем является дух незамутненной прекрасной бесконечности. И где он прекраснее, чем в пустыне, с ее скупыми, точными абрисами, удивительно чистыми цветовыми тонами?! Кто бы подумал, не горы, не готика секвойных лесов, но - пустыни Американского Запада станут внутренне заповедными для двух пришельцев из украинской лесостепи и чухонского Севера?! С первого взгляда зашлось родимое, и до сих пор непонятно почему. И никогда не уходящее сожаление: почему в прежней жизни не было этого острого переживания травы, песка, деревьев? Столько лет, почитай, половину жизни не видел, не слышал, не сознавал. Возраст? Да я не молодым уехал... Смотрел, но не видел? Или дело в поздно пришедшей соразмерности человеческого со внеположенным ему, выход на подлинно высокие абстракции, не "Россию", "литературу", "всемирную историю", а нечто абсолютное по запредельности воображения, но вместе с тем чувственное, и потому поднимающее на-гора высшие инстинкты вида, которые так неловко облекаются в слова Заветами и Писаниями, внутреннее отождествление с каким-нибудь камешком старше тебя на миллионы лет, поразительной симметрии былинкой, тленной как прах, но от которой исходит эон непрерывно возобновляющегося совершенства? Или все проще - повезло: искал - и дожил, а что, почему, зачем - не моего и ничьего ума дело?

О, сумерки пустыни! Как поминутно истаивает, покрывается бело-сизой вуалью близлежащее пространство бурых кочек, как медленно, словно в медовом вару, растворяются изломы ветвей Joshua trees, как возжигаются на горизонте - один над другим - нимбы горных силуэтов! Но вот наступает мгновенье, тьма подает руку свету, в этом слиянии небо и земля обретают единство акварельнейшей нежности, и нет уже ни цвета, ни тонов, ни пропасти между пиками Техачапских вершин и прикрывающих их от ожогов зонтиков-облаков, ни меня, ни вас, и это единственное бессмертие, какое дано человеку. Секундой позже его уже не будет.

© Русский Журнал, 1998

russ@russ.ru