Русский Журнал
Win Mac
Содержание Unix
Dos
9.10.1997
Отзывы
Сергей Ромашко Три Москвы Вальтера Беньямина
Архивист



Вальтер Беньямин трижды писал о Москве. Первый раз - зимой 1926-1927 года, когда он блуждал по этому загадочному для него заснеженному городу, испытывая его жутковатое притяжение, а вечерами заносил в дневник торопливые, порой путающиеся строчки. Второй раз - уже дома, в начале 1927 года, - когда превращал свои дневниковые записи и еще свежие впечатления в очень изящный, но полный скрытого напряжения, словно парение над бездной, очерк "Москва". Третий раз - год спустя, когда писал рецензию на альбом фотографий Москвы, вышедший в Германии.

Каждый раз текст сжимался: дневник - это небольшая книга, вместившая все без разбора. Для очерка материалы были уже тщательно отфильтрованы, и размер его достаточно обычен для журнальных путевых заметок. Наконец, вся рецензия вместилась по существу в одну фразу. Мельница психики не перестает перемалывать пережитое, по мере удаления память все больше уплотняет впечатления - и вот два напряженных московских месяца Беньямина отчеканились в эти отрывистые, компактные характеристики, произнесенные на одном дыхании.

Дневник и очерк уже опубликованы по-русски, осталось открыть для русского читателя этот маленький, но очень страстный - вопреки довольно формальному жанру краткой рецензии - эпилог путешествия, в котором угадываются многие эпизоды "Московского дневника", однако сублимированные, просветленные временной дистанцией.


А. А. Сидоров. Москва. 200 иллюстраций. Берлин: Альбертус-ферлаг, 1928 (Серия "Лица городов").

"Итак, вот они: бесконечно тянущиеся улицы предместий со щербатыми рядами штакетника; фигуры от никчемных памятников, аллегорически разбитых в фильме Пудовкина железным шаром; задавленные куполами колокольни, добрая сотня из двух тысяч, церковки самой старой части Кремля, похожие на избушки русалок, которые там, должно быть, обитали, прежде чем этот тишайший и величественнейший холм был раскорчеван под постройки; храм Спасителя, непроницаемый, как лик монарха, неумолимый, как сердце властителя; бесчисленные стаи парусиновых палаток, опускающихся в базарные дни на Арбат и Сухаревскую площадь, и сама Сухарева башня - эта гигантская изразцовая печь, которую нельзя натопить; пустынные, беспокойные площади, к которым пришвартовались и стоят, покачиваясь на якоре, московские вокзалы; здания Моссельпрома и Госторга из стеклянно-бетонных блоков - первый "самострой" большевиков; Страстная площадь с ее монастырем-копилкой, Красная площадь, в которую со всех сторон вливается русская степь и волнами разбивается о кремлевскую стену, и сама эта стена с ее величественными зубцами, в которых, как в лице русской женщины, соединяются очарование и грубость, новые рекламные плакаты новой Москвы - курящий мусульманин, авто и кинозвезды в натуральную величину, которые в этих "архитектурных прериях" выстраиваются вереницей, как у нас вдоль железной дороги, и снова силуэты Кремля, который небо посыпает снегом старательней и вернее, чем какое-либо другое место на земле; и кремлевские ворота, которые крепче всех ворот Европы умели замыкать в своих проемах трепет и ужас, река Москва, у берегов которой город смотрится более приветливо, словно деревенская девушка подходя к зеркалу, дома профсоюзов, фабрики, универмаги, фасады которых в красные праздники становятся красным настенным календарем пролетариата; деревенские церкви пригородов, словно крыши, аккуратно опущенные в высокую траву, и купола храма Василия Блаженного - большая деревянная степная деревня без окон и дверей; Исторический музей, который здесь вдруг выглядит по-московски и только в самой Москве походит на Шарлоттенбург, Тверская, чьи тесные магазинчики - окаменевшие рыночные палатки; дачи, летние домики за городом, покосившиеся заборчики которых скорее зазывают, чем отвергают пришельцев, и дачи зимой, спящие глубже и печальнее, чем самое заснеженное поле и самое одинокое кладбище. И на всех этих изображениях - люди, маленькие и смазанные или рельефные и большие - люди, которые создавали и бесчестили, предавали и благоустраивали, любили и поносили этот город, плотная или разреженная масса, которая захватывала его или была захвачена им, которая поет и мерзнет в парках и на площадях, голодает и плачет навзрыд, ликует и марширует и из которой вышли те люди, которые острым, пристальным взглядом посмотрели в лицо своей родине, в результате чего и появилась эта совершенно замечательная книга."

Вальтер Беньямин




В начало страницы
Русский Журнал. 9.10.1997. Сергей Ромашко. Три Москвы Вальтера Беньямина.
http://www.russ.ru/journal/chtenie/97-10-09/romash.htm
Пишите нам: russ@russ.ru