Русский Журнал
Win Mac
Содержание Unix
6.01.1998
Чтение
Отзывы
Владимир Тучков Яркевич и интеллигенция
Архивист



Читать рассказы Яркевича интересно до двадцатой страницы. Потом нещадно эксплуатируемый автором прием сравнения дерьма с конфеткой начинает утомлять своей монотонностью. Невольно спрашиваешь себя: зачем он нужен, этот Яркевич, когда уже изобретен текстовый процессор? Вполне хватило бы какой-нибудь старенькой 386-й модели IBM PC.

Публицистические опусы Яркевича интересно читать как раз с двадцатой страницы, когда несколько стихает авторский зубовный скрежет. С этого момента в его творениях начинают появляться свежие оригинальные образы. Разве это не здорово, например, высказать идею о трансформации толстых литературных журналов в алкогольные напитки? Водка "Знамя", коньяк "Новый мир", портвейн "Октябрь", пиво "Дружба народов"... И ведь как интонационно тонко автор названия журналов связал с типом продукта! Ведь может же, когда захочет! А то всё: "Я и Окуджава", "Я и Солженицын"... Я бы на его месте склеивал первые половинки рассказов со вторыми половинками статей, цены бы таким произведениям не было.

До сих пор речь шла о форме, которая на нынешнем этапе развития литературы гораздо интереснее содержания. Но коль статья публицистическая, то придется, переборов в себе эстетские рефлексы, поговорить и о нем.

С этой точки зрения Игорь Яркевич предстает как крупнейший мистик и метафизик современности. В его противопоставлении "литература - интеллигенция" в понятие "литература" я более-менее врубаюсь. Но что такое "интеллигенция", сейчас, в конце ХХ века, навряд ли ответит хоть один из живущих на земле мудрецов. То ли это тайный рыцарский орден, то ли внедрившиеся в русскую действительность гуманоиды, то ли фантазия галлюцинирующего от шаманских грибов сознания, то ли сон Веры Павловны, записанный на языке психоанализа, то ли летучая эманация... Никто не знает - Яркевич знает.

Даже духовный учитель Яркевича Виктор Ерофеев не возьмется интеллигенцию пером описать. Когда-то Ерофеев, будучи все-таки литературоведом, то есть человеком, уважительно относящимся к терминологии, напечатал разгромную статью в "Литературной газете". Времена были горячие, "Литературку" еще с раскрытыми ртами читали, публикация, как и предполагалось, наделала много шума, а Виктор Ерофеев стал еще более знаменит. В той статье он обрушился с уничтожительной критикой на всю советскую литературу, и в частности на ее либеральное шестидесятническое крыло. Про интеллигенцию же Ерофеев промолчал, поскольку это прозвучало бы слишком антинаучно. А так все понятно, и ясно, кто такие шестидесятники, поскольку названы конкретные фамилии. Но ежели Яркевич, скажем, начнет на конституционном суде давать показания против нынешней интеллигенции, то большой конфуз произойдет. В протоколе вместо фамилий и адресов будет записано: "Те, которые Белинского читают".



Поэтому отнесемся к той части яркевичского текста, где речь об интеллигенции, как к темному месту рукописи, которое, быть может, в грядущих веках истолкует народившийся гений нового типа о трех полушариях головного мозга. Существует, конечно, правительственная формула, согласно которой интеллигенция - это те, кто в указанное сверху время встречаются с президентом страны. То бишь шестидесятники. А потому сосредоточимся на литературе шестидесятников и их толстых журналах и на современной актуальной литературе и ее тонюсеньких альманахах.

Введем для удобства два определения. "Старая литература" - это то, что написано и пишется литераторами шестидесятнической либеральной формации, которые вели себя по отношению к советским властям с абстрактно-человеческой точки зрения вполне достойно. "Новая литература" - это литература современная, актуальная, не привлекающая внимание читателя к этической стороне мира. Действительно, пусть этикой милиция занимается.

Трудно спорить с автором, когда он констатирует смерть старой литературы. Поставленные в ней в свое время вопросы и найденные на них ответы нынче звучат как китайская речь на митинге патриотических сил. Понятно, что когда-то читатели тащились от намеков на то, что второй секретарь горкома козел, а Шариков олицетворяет революционный класс. Но как и куда применить теперь эти знания, добытые потом и кровью в боях с цензорами и редакторами? Можно, конечно, попытаться второго секретаря перелицевать в председателя думского комитета, а Шарикова - в нового русского. Ну и что? Про то в газетах куда более литературно пишут. Так что критическая функция старой литературы пересохла и отпала, как картофельная ботва поздней осенью.

Говорить о ее воспитательной функции и вообще как-то стыдно, причем стыдиться надо в первую очередь не мне, не Яркевичу, а тем самым воспитателям-шестидесятникам. Однако они не только говорят, но и горячо доказывают, что когда толстые журналы, в которых они людей к свету звали, выходили большими тиражами, то и морально-нравственный климат в стране был лучше, чем сейчас. Причем эти речи о прежней нравственности и нынешней безнравственности они очень гармонично сочетают с несением пошлейшей ахинеи на всевозможных теле-шоу. Оно и понятно, против телережиссера не попрешь - он вдыхает рекламную жизнь в умершее тело.

Именно поэтому, как справедливо замечает господин Яркевич, интеллигенции шестидесятники видятся главными героями сегодняшнего дня. Но поскольку нам абсолютно непонятно, кто же такая интеллигенция - миф или галлюцинация, то из этого следует вывод, что коль видит шестидесятников главными героями трансцендентная субстанция, то нам, людям нормальным, имеющим имена и профессии, шестидесятники в таком обличье невидимы. Мы же способны видеть их такими, каковы они на самом деле: несчастными, внутренне растерянными людьми, которые вынуждены теперь служить черт его знает кому. Если же господин Яркевич утверждает противоположное, то, значит, он обладает сверхъестественным зрением. И, возможно, сам является этой самой интеллигенцией. Но об этом потом.

А вот то, что он сын родной шестидесятников, я заявляю с полной уверенностью. Во-первых, он, как и завещал великий Фрейд, намерен обрушить всесокрушающий топор на голову отца родного со всей мощью сыновней ненависти. Тут, замечу, сокрыт прекрасный материал для диссертации.

Во-вторых, хоть автор гневной отповеди и перечислил все ненавистные ему толстые журналы, про один он сказать забыл. Думается, умышленно, поскольку не только активно в нем публикуется, но и регулярно получает из рук главного редактора Александра Глезера премии за творческие заслуги. Называется журнал "Стрелец". В нем печатается преимущественно шестидесятническая проза, как отечественная, так и эмигрантская, проза, бичующая идиотизм прошлой жизни и неприглядные стороны настоящего. Одним словом, дидактики там предостаточно. Довольно часто звучат и вопросы "Что делать?" и "Кто виноват?". Однако ничего, печатается Яркевич под одной обложкой со Львом Аннинским, хотя круче шестидесятника отыскать сложно. И никакой биологической несовместимости.

В-третьих, хоть он и до смерти боится Евтушенко, но очень похож на него своей очаровательной жаждой сказать про себя что-нибудь такое, чтобы у читателя челюсть отвисла. Этакий безотчетный нарциссизм. Старший товарищ говорит: "Сидим мы как-то с Джоном Кеннеди, все уже выпито, консьержку будить не решаемся, и тут я ему говорю: Джон!.." Младший товарищ примерно с той же целью вторит старшему: "В интервью "Нью-Йорк Таймс" я сказал..." Кого же из них надо бояться больше - Евтушенко или Яркевича? Наверное, более молодого и мускулистого.

И тут возникает вполне законный вопрос: "Зачем же он их ругает, топором размахивает?" Не только ведь чтобы почтить таким образом память великого Фрейда. Не только и не столько. Сверхзадача Яркевича заключается в том, чтобы, как и учитель Виктор Ерофеев, нашуметь-наскандалить и стать знаменитым. Учитель шестидесятников приложил, ученик решил мифической гидре интеллигенции головы рубить. Однако поезд уже давно ушел и все это напоминает махание кулаками вослед красным хвостовым огням. Нынче положение в обществе таково, что борьба антиинтеллигентов с интеллигентами никого не интересует. Когда Ерофеев гневом изволили разразиться, то шестидесятническая литература еще пользовалась популярностью и заменяла людям церковь, публичный дом и библиотеку. Нынче народные интересы расползлись, словно нефть по воде. Кому давай политику, кому бизнес, кому мыльные оперы, кто от футбола по-прежнему балдеет, кто - в детектив с головой, кто на рыбалку, кто за чтение современных французских интеллектуалов... Кто-то даже Яркевича читает. Короче, сформировалось вполне горизонтальное общество, где верх и низ определяет лишь Уголовный кодекс, а не мнение Игоря Яркевича, Владимира Тучкова, Бориса Ельцина или какого-либо иного индивидуума.

Кстати, свое место под солнцем нашла и современная литература. Хоть Букеровская премия и консервативна, но ее все-таки получили Андрей Сергеев, Сергей Гандлевский, Виктор Пелевин. Это радует. Причем последних двух выдвигали на премию пресловутые толстые журналы. А Андрея Сергеева - "Новое литературное обозрение", которое интересуется именно актуальной литературой, а не героями вчерашних дней.

У читателя возникает вполне резонный вопрос: "А что же такое современная актуальная литература? То ли, что о ней рассказал Яркевич?" Навряд ли. Он утверждает, что интеллигенция не может показать обществу половой член, а современный писатель может. Коль мы пришли к тому, что интеллигенция - сверхъестественная субстанция, то неизвестно, что у нее есть, а чего нет. Так что и обвинять ее в неспособности репрезентации чего-либо некорректно. Точно так же некорректно вменять в обязанность каждому современному писателю публичный эксгибиционизм. Ну нравится Яркевичу - так это его частное дело. Думается, водораздел проходит не по линии полового члена, а в сфере мышления и чувствования. Есть многое на свете, друг Горацио, достойное репрезентации. Если это не так, то прошу не считать меня актуальным и современным.

Но Яркевич настаивает на члене. И это ему выгодно, поскольку вымирающий где-нибудь в "Литературке" критик-шестидесятник, прочтя у Яркевича нечто новенькое, радостно хватается за перо, чтобы выплеснуть на бумагу самые дорогие для себя слова: "Исчадие ада, ниспровергатель устоев, литературный выродок и т.д.". Все это очень забавно. Потому что именно этот самый критик и сделал Яркевичу имя. Яркевичу без него никак нельзя, тут своего рода литературный симбиоз. Игорь Яркевич был бы крайне удручен, исчезни в одночасье все толстые журналы и туповатые критики.

И тут наш автор не одинок и, что самое печальное, не нов. Подобную стратегию внедрения в коллективное сознание через средства массовой информации используют многие современные художники. Художникам тут проще, поскольку именно они придумали жанр перформанса. В последнее время эпатирующие перформансы в большом ходу. Скажем, Александр Бренер приходит в Пушкинский музей и гадит, в физиологическом смысле этого слова, перед картиной Рембрандта. Или он же при огромном скоплении публики мастурбирует на прыжковой вышке бассейна. Последний его перформанс все-таки подпал под статью уголовного кодекса. В Амстердамском музее он нарисовал аэрозольной краской знак доллара на "Сером квадрате" Малевича. Посадили на десять месяцев.

Куда более осмысленны и отважны действия Олега Кулика, который буквально рискует собственным телом. Например, в Берлине он проводил акцию "Собака Павлова". Целый месяц жил в вольере нагишом, передвигался на четвереньках, ел из миски собачьи концентраты, не пользуясь для этого ни только ложкой, но и руками, справлял нужду лишь когда его выгуливали. При этом некая "ассистентка" постоянно исследовала его при помощи медицинских приборов и заносила данные эксперимента в лабораторный журнал. Апофеозом акции была встреча Кулика с дюжиной полицейских собак. Причем он сам спровоцировал неравный бой. Бедные дойч-собаки, видя ЭТО в первый и, хочется верить, в последний раз, с места двинуться не могли от страха и лишь защищались, закрывая головы лапами. А Кулик в ярости кусал, кусал, кусал, периодически сплевывая шерсть.

Подобные поступки деятелей современного изобразительного искусства очень привлекательны для СМИ: телевизионщики с большой радостью снимают их, газетчики фотографируют и пишут статьи для разделов курьезов либо светской жизни. Более серьезные издания анализируют подобные действия, выискивают в них подтексты и мифологемы и публикуют серьезные статьи. При этом организуется максимальная шумиха, и имена художников запоминаются, неважно в каком контексте.

Что могут противопоставить вербальный Яркевич и близкие ему по устремлениям писатели такому размаху, такой мощи художественного экстремального жеста? Раз двадцать пять использовать в рассказе слово "хуй"? А потом, в знак протеста против замены оного точками, наблевать на стол редактора? Или разразиться гневной статьей о том, что не только толстые, но и глянцевые журналы никак не могут избавиться от ярма духовности. Увы, статья эта произведет впечатление не разорвавшейся бомбы, а лопнувшего воздушного шарика. Да, вербальность в нашей стране всегда отступала перед визуальностью, и читатели предпочитали книжку с картинками книжке без оных.

Сердитые литераторы заведомо проигрывают сердитым художникам, поскольку они работают с разными материалами. Можно описать половой член словами, однако изображенный маслом на холсте он будет гораздо внушительней. А ежели взять ненавистную моему оппоненту душу, то ее кистью запечатлеть не удается, а лишь только при помощи слов. И в этом состоит трагедия актуальной русской литературы, как ее представляет Игорь Яркевич.

Однако существуют и другие ее формы, с которыми работают, например, Николай Байтов, Виктор Пелевин, Андрей Сергеев, Лев Рубинштейн, Нина Садур, Всеволод Некрасов, Генрих Сапгир, Игорь Холин... Покойные Евгений Харитонов, Венедикт Ерофеев... Да-да, именно Ерофеев, хоть Яркевич в порыве тотального уничтожения окружающего пространства, антагонистичного себе любимому, и низвел его до состояния люмпен-шестидесятника и соц-артиста.

Тут он передергивает. Не следовало бы забывать, что шестидесятник - это не возрастная категория. И ни в коем случае нельзя сваливать в одну кучу всех тех, кто родился в 30-е годы, стал активно писать в 60-е и кому сейчас 60 с хвостиком. Шестидесятник - это тот, чье поле деятельности лежало в зазоре между постановлениями ЦК КПСС в идеологической сфере и собственными представлениями автора о свободе творчества. Как правило, свобода эта принимала уродливые формы и сводилась к кукишу, показываемому в кармане властям предержащим, от которых зависело, сумеет ли тот или иной писатель нормально функционировать в союзписательской машине, публиковаться, ездить "в загранку", жить в Переделкино, отдыхать в Коктебеле, пить в ресторане ЦДЛ, пользоваться литфондовской поликлиникой. В общем и целом деятельность шестидесятников можно охарактеризовать как "пропагандирование советских духовных ценностей, критика отдельных недостатков, тормозящих претворение в жизнь исторических решений XX и XXII съездов КПСС". Несмотря на закавычивание, тут нет никакой иронии. Потом, когда советская власть впала в маразм, шестидесятники на нее смертельно обиделись и начали выражать свой протест не при помощи слов, а мимикой и многозначительными вздохами. Что же касается их видения мира, то оно постулирует прямую, можно сказать линейную, зависимость человеческого счастья от социального устройства общества. Яркевич совершенно прав в том, что шестидесятники интеллектуально находятся на уровне развития XIX века. Однако за это их не расстреливать надо, а по-человечески пожалеть.

Но есть и другие шестидесятилетние пишущие люди, которых относить к шестидесятникам никак нельзя. Я имею в виду не диссидентов, а выходцев из андеграунда, где в свое время зародилась современная актуальная литература. (Не с Яркевича она пошла и не с "его" поколения - это уж точно.) Тут можно назвать множество имен тех, кому в отношениях с СМИ повезло меньше, чем новым сердитым. Чертков, Красовицкий, Сатуновский, Некрасов... Так вот Венедикт Ерофеев отнюдь не люмпен-шестидесятник, хоть и работал кабельщиком, и не последователь поп-арта, а именно представитель современной литературы. Но в его прозе есть не только телесность, но и пророчество: предсказание собственной мучительной кончины. У одних есть связь с... как бы это выразиться понепафосней... с мировым информационным банком. У других эта способность атрофировалась, отчего они начинают злиться на Ерофеева, хватать в дворницкой топор и бежать к старухе-процентщице. Но при помощи подобной хирургической операции себя не переделаешь, из шкуры твари дрожащей не выберешься.

Однако такие много бед могут натворить. Вместо того чтобы построить свой телеграф, свою почту, свои вокзалы, зарятся на чужие, захватывают их и не знают потом, как ими распорядиться. Именно так относятся новые сердитые литераторы и к толстым журналам, и к глянцевым. Выкинуть оттуда прогнивших шестидесятников к чертовой матери и взять журналы в свои прогрессивные руки! Запретить печататься Евтушенко и Войновичу! Издать полное собрание сочинений Константина Вагинова тиражом 100 000 000 экземпляров!..

Навряд ли этого прекрасного писателя прочтут и сто тысяч. Прискорбно, конечно, но актуальная литература никогда не сравнится в популярности ни с розовым романом, ни с детективом, ни с триллером. Ну а когда новые сердитые начнут печатать в толстых журналах себя любимых, то их тираж падет, как поголовье крупного рогатого скота во время эпидемии сибирской язвы... Упаси нас Господи от очередного передела мира, пусть даже и в литературной сфере. Просто надо строить свои почту и телеграф, создавать свои альманахи, журналы и специальные газеты. Как, например, это делает Дмитрий Кузьмин, основавший союз молодых литераторов "Вавилон". И завоевывать своих читателей. Если писатель не чурбан безмозглый и бесчувственный, то они у него появятся в достаточном количестве, несмотря на происки злобных шестидесятников.

И последнее наблюдение, порожденное сравнением стилистики критического письма Игоря Яркевича и Виссариона Белинского. Построение придаточных предложений, обилие глаголов повелительного наклонения, сатирические пассажи, неоправданное количество риторических вопросов - все это у двух авторов очень похоже. Ну а стилистика, как известно, - зеркало мышления. А значит, можно сделать вполне объективный вывод, что Яркевич - этого Белинский сегодня, а Белинский - Яркевич вчера.

С другой стороны, ничего не зная об интеллигенции конца ХХ века, мы имеем достаточно сведений об интеллигенции века прошлого, к которой принадлежал Белинский. Следовательно, Игорь Яркевич является полномочным представителем интеллигенции прошлого века в современной России. Получается, что он борется сам с собой. А это отнюдь не самокритика, а стремление вытеснить собственные комплексы, характерное, кстати, и для всей его прозы.



В начало страницы
Русский Журнал. 6.01.1998. Владимир Тучков. Яркевич и интеллигенция.
http://www.russ.ru/journal/chtenie/98-01-06/tuchk.htm
Пишите нам: russ@russ.ru