23.12.98

Соглядатай

Митьки: эпоха постклассицизма

Может, оно чуть грустно, что возмужавшие Митьки отряхнули прах авангардов от ног своих. А в то же время - фотоплакатным манером подкинув десятки бескозырок на заборе Гоголевского бульвара в дни преславного 850-летия, Митьки уж не могли освободиться от странного очарования, с каким сопряжено всякое сближение с тенью Николая Васильевича.

Так или иначе, но, впутавшись в очередную московскую "панаму" под названием Парк Искусств (что между индустриальным ящиком ЦДХ и фигурой церетельного Командора), столь дорогие моему сердцу Митьки - хотя и не в полном составе, зато усиленные Маратом Гельманом и Григорием Ревзиным, - подошли к делу с обычной для себя серьезностью.

На обложке рыхловатого полукартона, отдаленно напоминающего сборники поэзии времен военного коммунизма, начертано: Маниловский проект.

Под названием - в алфавитном строю - список авторов: Константин Бытынков, Марат Гельман, Николай Гоголь, Татьяна Гурова, Сергей Лобанов, Николай Полисский, Григорий Ревзин, Сергей Ткаченко.

И это правда.

Внутри обложки - 4 страницы текста, с нежностью написанного Ревзиным, с постскриптумом твердой руки Гуровой.

"... Итак, ведомые непроясненным, но сильным чувством, зодчие наши перестроили центр Москвы, и сами не знают, почему. Целью настоящей статьи является попытка ответа на этот вопрос".

"... Связать эти три желания может психоаналитическое объяснение. Так сказать, башня, ну и само собой подземелье, а мост как соединение. Но психоанализ универсален, мало ли чего можно им объяснить. А перед нами налицо конкретная эстетическая программа".

В этой точке появляется Манилов.

"... Нет смысла говорить о том, что все три мощнейших желания современной московской архитектуры присутствуют в "маниловском тексте". В теории архитектуры принято говорить о "витрувианской триаде" (польза, прочность, красота), по аналогии с этим мы сегодня во весь голос можем сказать о маниловской триаде: башня, мост, подземный ход".

"... Все это позволяет нам считать, что статья "Об архитектуре нынешнего времени" является протографом "маниловского текста"".

"... Итак, прежде всего единственной задачей архитектуры является красота. Гоголь-Манилов нигде не говорит о функции архитектуры... По Гоголю-Манилову, архитектуру надо создавать, чтобы поразить воображение и заставить испытать высокие чувства. Спрашивается, не этой ли логикой руководствуются московские власти, строя "Охотный ряд", Сити или перекрывая крышей Гостиный двор. Вопрос риторический, ответ утвердительный..."

Я бы и дальше цитировал, еще охотнее перепечатал бы послание целиком, но тогда недостанет места для собственно экшн. Экшн же отличалась нежною грустью. Время действия - 17 декабря 1998 года, 18:30-20:00, - иными словами, над Москвой вечерняя тьма уже простерла покрывало, а, вследствие редкой прозрачности воздуха, акция обрела необходимую полноту. Дело в том, что место действия отличалось неординарностью чрезвычайной - стеклянная башня по-над глыбой ТОКО-банка, что на Краснопресненской набережной, дом 6. Погоды также благоприятствовали акции, ибо, по причине оттепели, в "бельведере", взлезать в который можно исключительно по приставному трапу и через люк в полу, было почти тепло. За стеклами "бельведера" сияли башни: Останкинская - верстах в пятнадцати, МГУ, неожиданно обнятый кустистыми башенками отеля "Украина", излюбленная чечулинская "шишечка" на Белом Доме (на каковой дом оказался, при взгляде сверху, наведен крест в круге рекламы чего-то швейцарского, подобно прицелу)...

Много чего было видно, и стало ясно, что еще немножко инвестиционных усилий, и Москва въявь станет воплощением мечты Н.В.Гоголя, родившейся в его истомленном далековатостью от России сознании при лицезрении одного из известных листов Пиранези, что, впрочем, упомянутый сочинитель с малоросским лукавством не захотел отметить, тем самым несколько преступив почтение к авторскому праву.

Пили чай, закусывая баранками и домашними пирожками. Беседовали о величии Манилова, идеи которого непременно проинвестировал бы Павел Иванович Чичиков, когда б Гоголь не впал в малодушие, пожегши написанное. Сфотографировались вместе, держа в руках "Маниловский проект", словно партитуру оперы, каковую Манилов с Чичиковым непременно сочинили бы, дозволь им судьба поселиться рядом.

Вот и вся экшн.

Трудно заниматься искусством, когда Москва, распростертая под "бельведером" ТОКО-банка, сама являет собой соборное осуществление маниловской концепции экшн-арта. Ежели, в полном согласии с умонастроением декаданса, самое среда/жизнь становится chef d'oevre, осколкам самостоящего искусства остается одно - есть баранки и в славной компании наслаждаться ощущением бытия.

Декаданс-2
Журнал "Мир дизайна". Осень, 1998. Санкт-Петербург.
www.BestRussia.com/net/Worldesign

Нынешний декаданс уж тем решительно отличается от первого, что насквозь интеллектуален. Коль скоро философия превратилась в один лишь комментарий к истории философии, а искусство, большей частью, в пространный и вместе клочковатый комментарий к истории искусств, то немногим собственно художникам остается одно: размышлять на всех им доступных языках. Только что, на выставке Михаила Филиппова - того из "бумажных архитекторов", кто изысканно владеет акварелью (теперь и строит иногда) - иной бывший "бумажник", Илья Уткин, презентовал мне эссе под названием Time of Monster. В финале небольшого текста читаешь: "Я считаю new classicism - современной архитектурой, главная суть которой выражается не в определенной форме объема, в фасаде или в необыкновенной фантазии художника, а в архитектуре человеческой среды. Я за классические отношения между богом и человеком, человеком и природой, мужчиной и женщиной, между людьми и государством, человеком и машиной, между архитектором и заказчиком... Пусть все не так просто и однозначно, но для меня, "неоклассика", - это путь возвращения домой после долгих странствий и начало новых исканий..."

И ведь это написано всерьез, без намека на стеб. Журнал таков же.

Как уж и где ООО "Сезар" раздобыло немалые деньги на издание "международного ежеквартального иллюстрированного журнала по всем направлениям дизайна и визуальных искусств", пусть останется тайною не столь коммерческой, сколь концептуально-художественной. Слово "международный" в микро-аннотации журнала - тоже всерьез. Едва ли не впервые здесь, у нас, журнал издается людьми, которые опять, как и сто лет назад, естественным, как дыхание, образом ощущают себя органической частью общемирового процесса художественной деятельности.

В журнале много чего - очень разного и объединенного разве что достаточно высоким уровнем профессионализма. Выделить из ряда захотелось три материала, за каждым из которых просматривается целый пласт смыслов.

Первая профессиональная публикация памятника Казанове, установленного в начале года в Венеции к открытию фестиваля. Честно говоря, есть, чем гордиться. Поставить монумент у Палаццо Дожей, рядом с колоннами Пьяцетты, - высочайшая честь без каких-либо оговорок. То, что эта честь оказана русскому художнику Михаилу Шемякину на пару с архитектором Вячеславом Бухаевым, что гранитные детали были выполнены в Петербурге, а в Венеции только собраны, то, что - редчайший случай - обычно ядовитые европейские критики на этот раз были единодушно в восторге, наполняет душу нешумной радостью. К именам Бродского и Шнитке (об исполнителях разговор особый - их много) в самом конце века прибавилось имя Шемякина, как в свое время к именам Рахманинова и Толстого добавились имена Кандинского или Малевича.

Как скульптор Шемякин прогрессирует сложно: блистательный Петр у собора в крепости, но чуть "лобовые" сфинксы. Интересная, но, может, не без переусложненности композиция памятника зодчим Петербурга, и вот теперь - Казанова, на мой взгляд, вещь безукоризненная. Как в фигуре Петра Шемякин разыграл известного эрмитажного истукана с восковой парсуною Растрелли Старшего, так здесь в основе замысла - кадр из фильма Феллини. Многогрудые, как Артемида Эфесская, химеры, изящная фигура Казановы в тревожащем танцевальном па с куклой в кринолине, бронзовые барельефы и балясины балюстрады, ничего прямо не повторяющие, но, безусловно, венецианские - все это до мельчайшей детали замечательно служит опровержением доктрины торжества косноязычия и интуитивизма, якобы единственно выражающих подлинную одаренность.

Цивилизованность таланта - налицо. Очень "бродская" вещь. Если угодно, то и "шнитковская".

Второй материал - статья Юрия Аввакумова "Кино и архитектура", центрированная смыслово на самой эффектной из архитектурных композиций 98-го года - Музее Гуггенхайма в Бильбао. Мне архитектура Франка Гери, честно говоря, ненавистна. Она - из тех самых монстров, пришествие которых ужаснуло Илью Уткина. Аввакумов констатирует: "Мельников, конечно, пророк, но и он не мог предположить тогда, что стоимость "фильма" сравняется со сметой на здание уже при его жизни. "Война и Мир" Бондарчука стоила нескольких рабочих клубов. "Титаник" с его 300-миллионным бюджетом стоит двух музеев современного искусства... "Титаник" посмотрел миллиард зрителей во всем мире; в первый месяц работы музей в Бильбао посетило 100 тысяч - всеиспанский рекорд. Легко сосчитать, что такими темпами Гуггенхайм обгонит и перегонит "Титаник" только к концу третьего тысячелетия".

Маркетинговый подвиг страны басков, музей в Бильбао, ставит точку в истории сколько-нибудь традиционной архитектуры (не исключая прежние авангарды). Это шоу-в-себе, вполне сыгранное с выставленным в нем монументальным авангардом (особенно забавно видеть в том же номере журнала стокгольмский музей - образец сознательного самоуничижения современного архитектора).

Аввакумов пишет все лучше. Тот самый Аввакумов, что, как один из пионеров "бумажной архитектуры" и вместе ее летописец, столь полно представлен в этом номере журнала собственными своими работами, смахивает на персональную выставку. Чем эфемернее надежды воплотить хоть одну из его композиций в материале, в задуманных габаритах, тем явственнее проступает склонность к литературе художника, наиболее изысканной реализацией которого пока что я счел бы "Долгий ящик русской архитектуры", впервые демонстрировавшийся опять-таки в Венеции.

Наконец, третье - интервью с Юрием Соболевым, hommage художнику, встретившему в Царском Селе семидесятилетие, что и факт, и абсурд вместе, поскольку этот человек состариться не может, не умеет. Вот уже лет семь он делит год между деревней в Швейцарии, где сооружает графические листы, используя изощренную до необычайности технику ремесленной печати, и Запасным дворцом в Царском Селе, где "...если брать визуальную, а не театральную часть, то у нас учат пара-театральным формам - перформансу и инсталляции".

У меня особые основания для фиксации внимания на этом интервью. В 65-м году Соболев, тогда художник журнала "Декоративное искусство", макетировал изобразительный ряд моей статьи о дизайн-стиле фирмы "Оливетти", едва ли не первой в череде профессионально отстроенных публикаций о дизайне в нашей стране. В 73-м Соболев, тогда главный художник журнала "Знание - Сила", пригласил меня делать макет и иллюстрации к этому журналу, бывшему в те поры одним из оазисов относительно вольного печатания, и мы проработали бок о бок лет семь. В 95-м Соболев свел меня с бизнесменами и градоначальством Царского Села (хоть оно тридцать три раза именуйся "город Пушкин", а все - Царское Село), чтобы предпринять безуспешную попытку отстроить программу развития этого забавного посада, живущего в феодальной зависимости от музея-заповедника...

Соболев - живая история второго советского авангарда. Пока он действует, пока действует Эрнст Неизвестный, этот второй авангард все еще не стал только историей. И то, что журнал ввязал интервью с Юрием Соболевым в одну цепочку с Шемякиным и Гери, как ничто иное подтверждает исходную квалификацию (в прямом исходном смысле, т.е. установление качества): у второго российского декаданса есть все шансы ничем не уступить "бенуа-дягилевскому". Как и в случае того fin de siecle, это будет вполне осознано и оценено по истечении первого десятилетия XXI века.

Вячеслав Глазычев

"Четвертый лишний"

Признаться, впервые за все время моих хождений в театры я видел, как трое актеров раскланиваются на аплодисменты, в то время как четвертый участник спектакля продолжает раскачиваться в петле за тонкой занавеской. Воистину - "Четвертый лишний"!

Именно так назывался спектакль, поставленный по роману В.Пелевина "Чапаев и Пустота" киевским Центром современного искусства "Дах". Его премьерный показ состоялся перед московской публикой 19 декабря в Культурном центре - музее Высоцкого на Таганке в рамках фестиваля Центра современной драматургии "По направлению к школе".

Всякий читавший роман может, естественно, подумать, что речь идет о Петре, Чапаеве и Анне. Но после "пролога" - стихотворного диалога "Раскольникова" и "Старухи" - оказывается, что трое, о которых пойдет речь, - это Володин, Колян и Шурик, бандиты, забравшиеся в лес, чтобы отведать галлюциногенных грибков и, как помнит читатель, беседующие о внутреннем прокуроре и вечном кайфе.

Впрочем, по словам режиссера и автора инсценировки Владислава Троицкого, бандиты - это такая же условность, как стаканы воды, которые пьют актеры вместо наркотиков. Главное для него - не золотые цепи и малиновые пиджаки, а философская беседа трех интеллигентных людей. А что бандитским языком говорят - ну что ж, не удивляемся же мы на сцене, скажем, белому пятистопному ямбу.

Беседа же удалась режиссеру вполне: спектакль полон прекрасных находок. Чего стОит одно только горловое пение Володина, под которое Коляна на наших глазах начинает выкручивать, как кобру под факирскую дудочку! Прочие же находки нет смысла пересказывать: их надо было видеть.

На состоявшемся обсуждении театральщики, из которых в основном состоял зрительный зал, напирали на то, что в спектакле при всей разработанности постановочного языка существует проблема внутреннего единства. Действительно, "трое" в спектакле - это не только три персонажа, но и три автора использованных текстов: Пелевин, Достоевский и Ницше. Но если отрывок из "Заратустры" возникает по прямой ссылке из пелевинского текста в виде цитаты-монолога, не прерывающего действия, то Достоевский разворачивается в целый самостоятельный фрагмент из двух сцен: "приватной" беседы Раскольникова с Порфирием Петровичем и сцены Раскольникова с Соней, когда тот сознается в убийстве.

Надо отдать должное режиссеру: он сумел найти и протянуть от Пелевина к Достоевскому параллели, не всегда различимые даже при внимательном чтении "Чапаева...". Так, слова Коляна о том, что " в себя самого стрелять - правда крыша поедет" неожиданно продолжают классическую фразу Родиона Романовича: "Это ж я не старушонку, я себя убил!", - а рассуждения о "внутреннем прокуроре", с которым лучше не связываться, естественным образом переходят в совет Сони Раскольникову "объявиться" на Сенной площади... И - удивительное дело! - ироничное игровое действо вдруг наполняется в этих сценах подлинным переживанием, заставляющим зрителя затаить дыхание, а, с другой стороны, неповторимый шизоидный стиль Достоевского воспринимается порой как изысканнейший сюр, не хуже распальцованного Ницше: "...все гимнастикой собираюсь лечиться; там, говорят, статские, действительные статские и даже тайные советники охотно через веревочку прыгают-с; вон оно как, наука-то, в нашем веке-с..."

Из программки следовало, что повешенный или повесившийся в финале персонаж, о котором я уже упоминал - это и есть тот самый Четвертый, что "тихо прется". Значит, бандиты все-таки грохнули своего Бога? Режиссер на послеспектаклевом обсуждении подтвердил: да, именно так и следует понимать. Остается, правда, неясным, как понимать это понимание применительно к нынешним российским обстоятельствам.

Впрочем, произведение искусства, как известно, способно порой генерировать новые смыслы, не предусмотренные его создателем. Так, высказанное вслух предположение, что капуста, которую по воле режиссера рубит для засолки Порфирий Петрович, принимая Раскольникова - это отсылка к той "капусте", что "срубают" с фирм рэкетиры, вызвало ехидный комплимент Бориса Юхананова, что, мол, русский зритель - великий герменевтик.

Пусть так. Внимательный зритель имел возможность лишний раз убедиться, что Пелевин далеко выходит за рамки просто постмодернизма: он интересен не тем, что лепит цитату на цитату и прочее, а тем, что колючим современным языком, "через губу", продолжает все тот же разговор, что вот уже более ста лет ведет русская литература.

Но странное дело: практически все выступавшие, с самого Юхананова начиная, говорили, как само собой разумеющееся, что тексты Пелевина они не воспринимают и читать не могут. Получалось почти классически: "Роман я не читал, но скажу..." Особенно трогательно было это слышать от деятелей "нового театра", горячо заявляющих о своем новом театральном языке.

• Другой мой текст о "Чапаеве..."

Михаил Визель

Куклы для состоятельных детей

В детстве у меня была кукла. Большая, мягкая, гэдээровская. У нее были круглые голубые глаза и светлые пышные волосы. У нее даже была соска для рта. Она была бесспорно лучше жестких пластиковых советских кукол и даже лучше Барби. Кукла была настолько хороша, что я продолжала играть в нее лет до 10.

Галерея Вахтанговъ доказывает, что кое-кто продолжает играть в куклы и выйдя из младшего школьного возраста. На Второй международной выставке художественных кукол в ЦДХ представлены лучшие достижения куклодеяния и куклотворчества.

Иностранные кукольники специализируются на изготовлении "настоящих девочек". В платьицах, с правильными голливудскими улыбками, пухленьких и румяных. Есть экземпляры в натуральную величину, есть - с ладошку, но с сохранением мельчайших черт лица и деталей гардероба. Особо впечатлительные посетители норовят заговорить с игрушечными младенцами. С большим пиететом они относятся к пластиковым творениям Сусанны Пфистер (Германия). Ее гольфист, авиатор и Дед Мороз выполнены в сверхреалистической манере с одинаковыми гипертрофированно морщинистыми лицами.

Отечественные мастера отдают предпочтение сказочным персонажам, балеринам, красавицам, национальным типажам (обязательно в полушубке и валенках), а также портретам. Именно фигурки реальных людей - труппа спектакля "Горе от ума" Олега Меньшикова в полном составе - были преподнесены устроителями выставки как главное достижение российских куклоделов. Но значительно интереснее оказались герои Екатерины Соколовой, повсеместно проросшие искусственными цветами, согнувшиеся в нелепых позах в окружении стружек, безделушек и коряг.Загадочный Дима ПЖ (все работы, как явствует из табличек, "собраны тиражом 1 экз.") соорудил "Гагарина" (нечто согнувшееся в три погибели при дощечке с проволочками), из серии "Люди-птицы" (птица-женщина отличается выдающимся бюстом), "Голого короля" (в воздухе парят мантия, туфли, трость и корона) и массу других психоделических, объектов. Не менее таинственная Анна А порадовала сюжетными композициями - "Юный орнитолог", "Красная шапочка среднего возраста", "Незнакомка".Но самые сумасшедшие вещи сделаны из совершенно "некукольных" материалов - льна и текстиля. "Добрый дух", "Бабка-Ежка на прогулке" - льняные шедевры описанию не поддаются. А "мягкие скульптуры" Ольги Андрияновой представляют собой нечто среднее между ироническими портретами и куклами для мультфильмов: Пушкин за сочинением стихов ("Болдинская осень"), Н.В.Гоголь, Бес с Бесенком из "Сказки о попе и работнике Балде", Барон Мюнхгаузен, Жанна (в смысле Д'Арк) и "Звуки Му" (не совсем, правда, понятно, кто герой - Мамонов или Герасим).

Почти все экспонаты выставки продаются. Самая дорогая кукла стоит около 50 тысяч долларов.

Почти Венецианский карнавал

"Стул парадный!" - объявляет ведущая. - "Вносите стул!" В зал входит девушка в изящном черно-белом платье, улыбается. Стула нет. Она поворачивается, и мы видим, что ее спина - это, на самом деле, спинка стула, а юбка - сиденье. На смену "Стула" в зал с грохотом влетает черный "Иероглиф". У "Иероглифа" только одна нога, да и та на большой платформе, и, не удержав равновесия, он падает. Его тут же закрывают три картонные разноцветные "Птицы" в шлемах летчиков. Они устраивают настоящее воздушное сражение, в ходе которого достается и зрителям. За шумными птицами совсем не видно скромной белой "Коломбины" и пестрого лоскутного "Пажа карнавала". Зато без внимания не оставлена самая философская работа - "Ветер странствий" с огромным глобусом на голове.

Традицию устраивать маскарады на Новый год впервые ввел Петр I. Именно согласно его указу, стены домов стали украшать еловыми ветками, у стен Кремля выставляли бочки с бесплатным пивом, а всему народу было велено поздравлять друг друга с Новым годом. Большинство из этих новшеств были калькой с западных традиций, но если с XVIII века елки стали нам как родные, да и от дармового пива никто не откажется, то праздничный маскарад претерпел целый ряд фатальных изменений и остался лишь в виде утренника в детском саду.

Театральный музей имени Бахрушина совместно с галереей Ольги Хлебниковой решил изменить положение дел. На их призыв отозвались более тридцати молодых столичных художников, и в начале декабря среди них был проведен конкурс на лучший карнавальный костюм. Результаты которого мы и можем видеть на выставке "Маскарад в театре и жизни".

"Мы уже взрослые люди," - кротко замечает заведующая театральной галереей музея Нина Федорова. - "И знаем, что если хочется праздника, то нужно его делать самим." У обеих галерей получилось не просто "сделать праздник", но и заразить им других. Сюда можно приходить с детьми, с любимым, с бумагой и карандашом для срисовки эскизов. Чтобы потом пойти домой и встреть Новый год в подобающем виде. Желательно в желтом. Сразу после того, как пробьет двенадцать, необходимо влезть на стол или подоконник, три раза мяукнуть и быстро сгрызть морковку. Ведь 1999 - год желтого кота или кролика.

Галя Фоминова

Истина где-то там

В дни предрождественского голодания галерея "Москоу Файн Арт" представила проект художника Андрея Филиппова "Пост". Как и следовало ожидать, в большом количестве присутствовала духовная пища. На полотнах из красного цикла живут весьма странные создания, а голубом небе мириады двуглавых орлов выстроились в слово "Господи". Черная оконная рама украшена такими же орлами. На полу - круг и в нем крест, выложенный из уменьшенных вариантов настенных картин. Иными словами, выставочный зал оформлен в строгом концептуальном порядке, дабы подготовленный зритель имел возможность приобщиться к не слишком очевидным размышлениям художника Филиппова на разнообразные теологические темы, относящиеся к христианскому иконопочитанию и проблеме Образа.

И в этом, вероятно, есть много интересного, но я почему-то увидел в творениях Филиппова сюжеты хотя и духовные, но несколько иного свойства. Пост - это не только "пост", т.е. отказ от принятия пищи по религиозным соображения, но и "post" - приставка, без которой было бы невозможно существование многих поистине глубокомысленных и нужных слов. Так вот, "пост #2" означает "после чего-то", и если применить это значение к работе Филиппова, то возникает дополнительный смысл, а сама работа приобретает значение своеобразного пророчества.

В построениях Филиппова настойчиво проглядывает Апокалипсис, и не предполагаемый, а реально свершившийся. Художник изобразил некоторые аспекты ситуации "после катастрофы". Разумеется, в момент планетарного хаоса явления физического характера будут иметь не самое большое значение, поэтому несколько полотен, на которых изображены странные предметы в багровых тонах, оказываются лишь фоном, или, как буквально начертано на одном из полотен этой серии (там цветет нечто агавообразное, но с явными признаками радиоактивной мутации), знаменуют vanitas.

Красноватая агава (кто знает, может быть, в ней скрывается слегка измененный lophophora williamsii, то есть кактус пейот) - пропуск в следующую сферу, иррациональную с точки зрения "до катастрофы", но единственно возможную в эпоху "пост". В этом духовном мире, который отныне слился с материальным, хоровод душ принимает очертания слова "Господи". (Здесь необходимо отметить, что коль скоро Филиппов - русский художник, то и рассуждает он о русских душах, которые представляются ему в образе черненьких двуглавых орлов. Такие микроскопические символы национальной государственности in memoriam Даниила Андреева можно назвать атрибутами Верховного Синклита России.)

В соответствии с этой доктриной, объясняются и "окно в никуда" (в действительности оно ведет в совершенно определенные сферы), и солярный знак, который отныне наполнен не только смыслом, но и визуальным содержанием-подсказкой. Впрочем, в эпоху Пост едва ли останется много атеистов, и убеждать в реальности видений Пророка Филиппова никого не придется.

КОАП, или Кто виноват?

В американском (да и в общемировом) кинематографе проблема авторских прав разработана самым тщательным образом. В соответствии с законом, "своим" фильм могут назвать автор сценария, режиссер и композитор, то есть те, кто отвечает собственно за творческую часть.

Выставка Рауфа Мамедова "Тайная вечеря" (галерея Айдан Салаховой) к кинематографу имеет лишь косвенное отношение (по слухам, Мамедов планировал снимать кино), но оказывается поводом для разговора об авторских правах. В экспозиции - пятичастная фотография сцены из евангельской истории о тайной вечере. В холле - подготовительные фотографии и контрольные отпечатки, восходящие к другим сериям на аналогичные сюжеты. В качестве моделей для съемки Мамедов (в прошлом - врач психиатрической больницы) избрал даунов. Каждого актера сначала снимали отдельно, а потом фотографии обработали на компьютере и смонтировали в единую композицию. Поэтому похожие, как две капли воды, Пилат, Иуда и Христос не иллюзия, а осуществление режиссерского замысла: все три роли исполняет один и тот же актер. Это, как полагает художник, показывает, что главное в евангельской истории - "борьба внутри человека, борьба сознания, подсознания и бессознательного одной и той же личности". А выбор моделей Мамедов объясняет следующим образом: "Эмоционально дауны соответствуют уровню детей. Только без детской агрессивности и жестокости. Их доброта абсолютна".

Еще одна отличительная черта проекта - намеренная имитация композиций известных художников, которые обращались к этой теме - Леонардо да Винчи, Эль Греко, Николая Ге.

Выставка во всех отношениях замечательная. Но интересна еще и тем, что своим появлением выталкивает на арт-сцену занятную проблему, затрагивающую пресловутое авторское право. Дело в том, что эти же работы (только качеством похуже) в этом году уже экспонировались в галерее Гельмана. Только тогда их, якобы, сотворил не г-н Мамедов, а г-н Семенов. О г-не Мамедове в пространном комментарии к тогдашней выставке не было сказано ни слова. В предуведомлении к нынешнему проекту г-н Семенов, напротив, упомянут как один из художников в проекте режиссера-постановщика Мамедова. Кто же все-таки автор, кто имеет право ставить свою фамилию под работами? У Мамедова - негативы (контрольки есть на выставке) и, судя по всему, он - автор идеи, у Семенова - сливки, коль скоро тот первым вытащил шедевр на публику. В версии Гельмана-Семенова социальный пафос был очевиден (дауны - тоже люди, дееспособные граждане, более того, среди них встречаются талантливые художники). Версия Салаховой-Мамедова кажется более сдержанной в плане рассуждения об актерах ( у Мамедова они именно "модели" в понимании Робера Брессона), философской и отстраненной, то есть в ней присутствует та самая "идея", правом на которую обладает постановщик. Сопоставление можно продолжить, апеллируя к определенным личным качествам оппонентов. Но имеет ли смысл это делать, ведь обе версии уже "озвучены"? Остается только надеяться, что другие члены съемочной группы (фотограф, второй художник, компьютерщики и прочий техперсонал) не попытаются показать еще некоторое количество версий "Тайной вечери", благо галерей достаточно.

Впрочем, есть в этом "нарушении" устава "Клуба Охраны Авторских Прав" и свои плюсы. У Гельмана социальность проекта, действительно, была как-то слишком очевидна и мешала свободному волеизъявлению эстетического чувства (я, во всяком случае, столкнулся с такой проблемой). Свою роль здесь сыграли и "стены", то есть общая концепт-программа галереи. Вероятно, поэтому повторный просмотр "Вечери" на асоциальной территории Айдан Салаховой раскрыл совсем иные горизонты. Иными словами, нарушение несуществующего Устава - только на пользу. Но проблема все-таки остается: кто же истинный автор "Тайной вечери"?

Д-р Лернер

Рок-н-ролл этой ночью

17 и 18 декабря 1998 года культовая группа "Мумий Тролль" дала последние концерты в неизменном ДК им. Горбунова перед годовым перерывом, во время которого музыканты будут самосовершенствоваться и займутся, наконец, по слухам, записью нового альбома. За полтора года приморские выскочки вполне успешно покорили все возможные вершины, обретя поклонников(-ниц) как среди полупьяных тинэйджеров, так и среди молодых интеллектуалов (не путать с интеллигенцией и просто образованными людьми). Все вышеозначенные и присутствовали на финальных концертах. Концерты, несмотря на славу Лагутенко сотоварищи как шоуменов, представляли собой довольно серое зрелище. В первый день были представлены красная "Морская" и зеленая "Шамора" (вторая часть). Во второй - белая "Икра" и желтая "Шамора" (часть первая). Все два дня зрители не безрезультатно ждали лагутенковские несвоевременные поздравления "С Новым годом, крошка!". И дождались. Песенка стала единственным нововведением. В остальное эфирное время Илья делал точно. Делал ночью. Публика красиво восторгалась и неагрессивно танцевала. Как и положено, все песни зал пел вслух, а в раздевалках не хватало номерков. Словом, нормальные итоговые концерты нормальной супергруппы. Отчет за год сдан без единой ошибки. Перед концертами, первый из которых, кстати, задержался на час, на огромных экранах крутили рекламу продукции "Утекай звукозапись", среди которой - клип "Туманного стона". "Туманный стон" - братья по оружию, соратники, однополчане и односельчане героев эстрады. Еще одна команда из Владивостока, которой с легкой руки продюсера "МТ" Леонида Бурлакова, пророчат звездное будущее. В ней по совместительству играет басист из команды старшего брата Евгений Сдвиг Звиденный. Вот-вот ожидается альбом, который, естественно, выйдет на "Утекай rec."

К числу других сюрпризов можно также отнести отсутствие бэк-вокалистки Олеси Лященко. Возможно, поэтому сложилось впечатление что чего-то не хватает. Музыканты просто качественно отыграли известную до полутонов и первых слогов программу. Сам Лагутенко на пару с клавишником и саксофонистом Денисом Транским честно отпрыгали положенную концертную дозу дикого угара. Мэтр даже расстался с фирменным "морским" черным пиджачком. Это, кстати, стало одним из самых сильных моментов первого дня. Вторым моментом стало само появление на сцене группы - в клубах дыма и под нарастающий рокот инструментальной коды. Все эти проигрыши и концертные аранжировки принадлежат единственному московскому "мумию" - Транскому. Его пристрастия к электронной музыке (Транский beat) приятно разнообразили эти рождественские встречи. Сказываются трудовые будни, которые он периодически проводит в качестве ди-джея в клубе "Республика Beefeater". Такая вот музыка. В конце - на бис - "С Новым годом е-е-е!". Пусть на две недели раньше. Пустячок, а приятно. Словом, все произошло. А хотелось чего-то большего. Впрочем, все пожелания легко выносятся за скобки. "Мумий Тролль" давно уподобился магнитному полю, которое существует вне нас и наших представлений о нем. Как-то членораздельно говорить об этом еще невозможно, а выкрики типа супер-пупер-экстра-м-радио уже давно озвучены. Безусловно, "Мумий Тролль" - это не просто. Теперь осталось ждать нового альбома. Альбом будет решающим. Он расставит точки в вопросе об "МТ". Быть или не быть ему супергруппой, и не перестанет ли от Лагутенко исходить сияние. Похоже, Сам все прекрасно понимает, а потому и решил прикрыть концертную лавочку на год.

Михаил Котомин

DM - неконвертируемая валюта СССР

Depeche Mode для нашей страны во многом группа знаковая. В тогдашнем Союзе она была одно время самой популярной командой, если исключить, конечно, те регионы, которые считали, что самая популярная группа по-прежнему Modern Talking. Если для Запада DM всегда были и остаются звуками из периодически модернизирующихся телефонных трубок, то для нас они набрали практически культорологический статус. DM был первым в освобождающемся от совковости Союзе культом, осваивающим просторы западничества. И поэтому культ DM обладал чертами, во многом противоречащими друг другу. Огромнейшая популярность, а также несомненный статус поп-команды граничили с чувством свободы и некоей элитарностью. Понятно, для советского человека любая "кока-кола" была символом свободы, а элитарность была связана прежде всего с труднодоступностью записей (а у Depeche Mode, как будто специально, невероятнейшее число синглов и обработок). Любопытно другое: DM - группа, на самом деле, неплохая, но абсолютно не подготовленная к тому, что соцблок перестанет быть таковым. Эффект получился несколько странный: меланхолизирующие массы, рвущиеся к свободе.

И вот группа приехала к нам в сентябре с концертом и всем стало ясно, что DM - конечно, группа, детская и, по большей части, попсовая, но никогда никаким вагнерам, роллингам и томам уэйтсам не будут так громко скандировать: "Depeche Mode!" И вот спустя три месяца собралась группа людей, которые смогли добиться того, чтобы им тоже скандировали: "Depeche Mode!", - а точнее: "Депеш Мод!" Итак, российский трибьют DM, вышедший на прошлой неделе и претворяющий его концерт, состоявшийся 13 декабря в ДК им. Горбунова.

О таких исполнителях, как Найк Борзов, Интра, Анна, Jack Action и др., говорить много не приходится, поскольку песни ими просто перепеты, ни хорошо, ни плохо - неинтересно. В этот ряд можно было бы отнести и Гитарыstereo. Они, правда, спели Somebody веселее, чем это сделала Анна, но есть произведения, с самого начала абсолютно безысходные. Somebody относится именно к таким. Открывает сборник "Браво" с песней Little 15. "Браво" - несомненно, группа почетная, но - ох, уж этот Ленский. И где его только... Вокал неподражаем. Многим надолго запомнится это монструальное произношение звука [r].

Еще две команды имели все шансы на провал. Это - Tequilajazzz с Андреем Самсоновым и "Ульи". Однако этого не произошло. В первом случае, опасность была связана с тем, что выбрана была песня Condemnation. Одна из тех композиций, где Д.Гахен доказывает, что он, в общем-то, умеет петь. Ясно, что Ай-яй-яй, привыкший к речитативу, вряд ли бы это потянул. Но питерцы в очередной раз напомнили, что мозги - хорошая штука. Многошумящий и полногрудый госпел был превращен в скрипящую шарманку, вращаемую прокуренным Ай-яй-яйем. Концепция, ешь-то! "Ульи" же - изначально группа, какая-то пионерская и дико нудная. Но и они выкрутились. Question of Time исполнена ими в брутальной прямолинейно-деревенской обработке. Мегахит DM превращен в залихватский комбайнерский шлягер.

Очень неплохо выглядит ряд композиций, исполненных в легком электронном ключе. Это и "Эклектика" с Dangerous, и "Спутник 55" с Behind the Wheel и даже DJ Грув с Sometimes. Особенно хороши очень старые вещи DM, переписанные Arrival Project (Nothing to Fear) и Triplex Feat DJ Филипп (The San and the Rainfall).

Также любопытны своей безысходной оригинальностью более альтернативные команды: Thaivox (Little 15), Saw Angels (Strangelove), "Пелагея" (Home), "Куйбул" (Policy of Truth), Анна Морозова (The Bottom Line). Пан Гималайский так изменил Black Celebration, что все время кажется, что это уже совсем другая не "модовская" песня. Deadушки тоже много наворотили, но уж больно у них голос гнусавый. Они отличились также тем, что написали неплохой русский текст. У Ольги Инбер в I Feel You очень интересный саунд, напоминающий звуковое оформление к видеофильму, просмотренному в шестой копии в 88-м году.

Никогда не думал услышать Behind the Wheel, начинающийся словами: "Слухай мене". Однако на сборнике представлены и лингвистические меньшинства: Скрябiн с вышеуказанной композицией на украинском языке и "Девушкин Сон" с Enjoy the Silence - на французском.

Рацкевич. It's No Good. На общем фоне он бесспорно выглядит тяжеловесом-профессионалом среди пионеров. Замечательный ход с его стороны. Если в контексте уховской альтернативы он представляется скучным электронщиком с нудными экзерсисами, то, участвуя в подростковой альтернативе, у него есть шанс стать богом электроники.

Но несомненным лидером парада являются "Тараканы"! Из одной известной песни (Personal Jesus) они сделали совершенно новый хит. Чего они там накрутили - непонятно. Панки.

Денис Крюков

© Русский Журнал, 1998

russ@russ.ru