27.01.99

Соглядатай

"Быть или не быть...": "Гамлет", трагедия, версия". Пост. Гарольда Стрелкова. Продюсерский центр телекомпании "АГА".

За последний год в Москве это как минимум пятый "Гамлет". Мы не пресытились - так и должно быть, Шекспира надо смотреть, а не читать. По сравнению с предшественниками, этот "Гамлет" малоизвестен и малопрестижен: сборный, но не звездный состав, молодой режиссер (в афише кокетливо написано "режиссер будет объявлен особо"), играют в Российском молодежном театре - большая сцена начисто лишает спектакль возможной элитарности. Кажется, что он и делался для титульного зрителя этого театра, для старшеклассников. Декорация, бутафория, костюмы - Клавдий и Гертруда в красном, Лаэрт и Офелия в белом, Гамлет в черном. Основательно, узнаваемо и немного старомодно. Какие-то почти архивные мизансцены вперемежку с полупопсовыми современными приемами. Перекроенный текст - не привычно проскальзывающий мимо уха пастернаковский перевод, а грубый, вещный, плотский. Примитивная комедия, с легкостью превращающаяся в драму и обратно. Для кого это все делалось, чьи глаза ожидались? Но чем дальше смотришь, тем меньше думаешь о том - для кого.

Гамлета, Клавдия и Призрака играет один актер - Сергей Колтаков. Более всего он известен, кажется, по фильму Хотиненко "Зеркало для героя". Един в трех лицах - это слишком, конечно, хотя "в двух" уже не раз было. Это не дает разобраться, что к чему, это ограничивает возможности режиссера, это заостряет внимание на внешних эффектах... Кому принадлежала идея - актеру или режиссеру, была ли вообще идея и какова она - все это понять сначала невозможно, а потом уже не нужно. Пружина распрямляется медленно, но неуклонно. До середины первого действия зритель скучает - несерьезно, нелогично, недостаточно ярко. Потом, пожалуй, в сцене "Мышеловки", когда Гамлет разыгрывает интермедию перед "почтеннейшей публикой", настоящая публика с изумлением обнаруживает, что Колтаков, оказывается, прекрасный комический актер - но непонятно, к чему это. Потом из темных углов появляется что-то огромное - и так на бешеной скорости несется уже до самого конца.

Гамлет страшен - это то, в чем мы боялись признаться себе - он страшен в своей неостановимой, беспощадной жестокости. Он сеет зло спокойно и свободно, без объяснения и оправдания. Он может быть любым - таким, каким захочет в этот момент. Для него не существует преград, он материализует свои мысли. Его свобода - и свобода актера - поразительна.

Он начинает аморфным, невнятным очкариком. Ему, кажется, все равно - его не слишком интересует, что происходит в этой дикой, варварской стране. Он - весь в себе, он - тихий студент, оторвавшийся от своих деревенских родственников. Ему не из-за чего и не из-за кого переживать. Братья были слишком похожи. Клавдий - недалекий, слабохарактерный человек. Призрак - полуживотное, идиот, взволнованно ловящий светляка, сжимающий в руке фаллический меч, озабоченный только бабой. Лаэрт и Офелия - радостные дурачки. Полоний - опереточный толстяк, Горацио - дрожащее ничтожество. Гертруда - абсолютно безвольная, заторможенная, перебрасываемая как вещь чужими руками. Здесь все скучно, глупо и пошло - люди, может быть, и хорошие, даже скорее - хорошие, но не интересные. Здесь ничего не происходит и не может произойти - до тех пор, пока Гамлет не начинает играть.

Гамлет всюду - его голос, живой и записанный на пленку, звучит то справа, то слева, то сзади. Королева не видит того, с кем говорит, Полоний не видит, кто его убивает. И тут же Гамлет - видимый, живой, почти домашний. И призрак, вышедший из него, чтобы поймать светляка - так в кино чудовище выходит из человека, раздирая его грудную клетку. И растерянный, не знающий, что ему делать, Клавдий. У каждого из них свой голос - и еще ясный, радостный голос петрушечника, играющего для детей свой самый лучший спектакль. Что с ним происходит, понять нельзя. Он просто желает - и осуществляет свои желания. Он живет, наконец.

Гамлет привозит на тележке тело Полония Офелии - и катает по сцене эту игрушечную тележку до тех пор, пока намертво не загоняет Офелию в безумие. Безумие безоговорочное, механистическое, в котором невозможно сомневаться. Гамлет появляется на кладбище - монументальный, холодный, и не касается рукой черепа Йорика, а вонзает острие туда, "где некогда двигались губы, которые я целовал сам не знаю сколько раз", - и медленно, как трофей, демонстрирует его. А через минуту этим же мечом походя закалывает могильщика - зачем ему жить? Впрочем, и могильщик, и Горацио дрожат с первой секунды - они чувствуют призрака. Это был призрак, каменный гость - но не призрак отца, а, кажется, призрак самого Гамлета.

Когда убит последний, Лаэрт, убит, как только встретился на пути - происходит очередное чудо. На гроб с мертвой царевной, в котором спит Офелия, Колтаков выставляет кукольный театр - и разыгрывает "акт последний". В какую-то минуту все наполняется невообразимым счастьем. Зритель хохочет, очнувшись наконец - это же была просто сказка! Раек! Петрушка поколотил полисмена! И тут он ложится животом на стол, улыбается в еще не отсмеявшийся зал, и начинает монолог, о котором уже все забыли. О том, что терпеть ему более невозможно.

На поклоны Колтаков вышел с пузатой фальстафовской бутылочкой и пил из нее. Хотел пить и пил. Актер на сцене может позволить себе все, что ему угодно.

Ксения Зорина

© Русский Журнал, 1998

russ@russ.ru