 |
 |
|
 |
|
|
|
|
 |
    |
2.11.98 |
 |
 |
|||
 |
 |
 |
|||||
 |
 |
   |
|||||
|
 |
|
|
|
|
||
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
2.11.98 |
|
|
|||
|
|
|
|||||
|
|
|
|||||
|
|
|
|
|
|
||
К открытию истории русской литературы
Ефим Курганов
На протяжении ряда лет, буксуя и мороча очевидцев утомительной тавтологией в аудиториях, то смолкая, то вспыхивая вновь с каким-то старческим упорством, обсуждаются новые концепции гуманитарных дисциплин. Действительно, к тому есть все основания. Катастрофический слом всех идеологических нормативов, отсутствие и потеря жестких критериев влекут к тотальному пересмотру. И что же? Каждый исследователь, автор программы или составитель учебника спешит прежде всего заявить о новаторском подходе, предлагающем новую смысловую парадигму. В дальнейшем мы намерены искать и отбирать из необъятного множества псевдоноваторской научной продукции подлинно ценные, по-настоящему проективные работы, таким образом выстраивая свой образовательный контекст РЖ.
Сегодня мы представляем уникальную, на наш взгляд, работу, практически неизвестную специалистам и просто читателям. Она существует пока в виде разрозненных фрагментов, опубликованных в журналах, и отдельного малотиражного издания - книжицы "Опояз и Арзамас" (Спб.,1998). Все это войдет в книгу "Сравнительные жизнеописания" (она выйдет в Таллине в 1999 году), которую автор, Ефим Курганов, именует новой историей русской литературы. Ефим Курганов открыл, на наш взгляд, абсолютно новый для работ такого рода проективный принцип: метод описания контекстов, позволяющий по-новому "собрать" и выстроить культурные эпохи. Кроме того, книга обладает целым спектром внутренних сюжетов, столь редким сегодня для пишущих. Вот как это выглядит в окончательном варианте:
Часть первая: Античный контекст
1. Тютчев и античный способ философствования.
2. Блок и первые стоики.Часть вторая: Восточный контекст
1. Розанов и Ветхозаветный мир.
2. Венедикт Ерофеев и Василий Розанов.Часть третья: Европейский контекст
1. Высоцкий и Шекспир.Часть четвертая: В пространстве русской литературы
1. Виктор Пелевин и волшебно-сказовая повесть ХVIII века.
2. Сюжет Бориса и Глеба в русской литературе и истории.
3. Хармс и феномен юродства.
4. Вагинов и Батюшков.
5. Бродский и Баратынский.
6. Галич и Некрасов.
7. Кузмин и Тредиаковский.
8. Татьяна Ларина и плач Ярославны.
9. Булгаков и Гоголь.
10. Довлатов и Чехов.
11. Андрей Платонов и Лесков.
12. Шаламов и Достоевский.
13. Опояз и Арзамас.Каждая из главок в то же время - самостоятельный проект-книжица; они живут общей жизнью, скрепленной всем замыслом, но и достаточно автономны по отношению к целому. В дальнейшем мы собираемся знакомить читателя с отдельными фрагментами, предваряющими публикацию, а кроме того, редакция РЖ готова пойти навстречу читательским ожиданиям и опубликовать главы, руководствуясь читательским выбором.
От автора
То, что я сейчас предлагаю вниманию читателей, - это не история русской литературы как таковая, а скорее приглашение к созданию историй русской литературы. Практически все пишущие используют одну и ту же модель - хронологически-стадиальную. Скучно иметь один-единственный взгляд на историю литературы. Всех нас очень много, и мы все такие разные, а на историю литературы мы почему-то должны смотреть одинаково, выстраивая цепочку классицизм - романтизм - реализм - модернизм - постмодернизм.
Хочется попробовать чего-то другого. Давно настала пора освежить старые схемы и взглянуть на литературный процесс, имея в виду фиксирование не внешних, а внутренних связей. Более того, хочется, чтобы читатель не следовал за готовыми схемами, а выстраивал свою собственную историю литературы.
Убежден, что историй литературы должно быть много и все они должны быть разные, должны строиться на разных системах отсчета. Для меня важно именно утверждение этой идеи.
На своих сближениях я отнюдь не настаиваю - это своего рода рабочие модели. Кроме того, я ведь не просто сближаю те или иные имена, а обозначаю звенья той или иной реально существующей традиции (Бродский и Баратынский - элегическая линия, Чехов и Довлатов - линия анекдота и т.д.. Главное для меня - отказ от направлений, которые поэтапно (по Гегелю и Марксу) сменяют друг друга. Эта логическая схема красива и эффектна, но очень мало имеет отношения к реальному литературному процессу.
И в жизни так все время происходит - одновременное сосуществование различных художественных систем. Так, Тютчев оказался мыслителем античного (точнее, доплатоновского типа, вещавшим, как пифия, строившим свою систему в разговорах; а Блок - стоиком; а Розанов ощущал себя библейским пророком. И все это абсолютно естественно. Гораздо неестественнее то, что мы делали и делаем на каждом шагу, распределяя писателей по резервациям направлений. Это не проясняет, а запутывает и искажает реальную картину литературного движения.
Поэтому для меня прежде всего важно не сблизить, скажем, Кузмина и Тредиаковского, Хармса и русских юродивых, Галича и Некрасова, Шаламова и Достоевского, а пробить стену, нарушить инерцию литературоведческого мышления.
Настаиваю на том, что эта книга не есть сборник статей. Не берусь, правда, называть ее и монографией. Что же в таком случае укрылось под заглавием Сравнительные жизнеописания?
Выделяя ряд ключевых пар (Бродский-Баратынский, Kузмин-Тредиаковский, Довлатов-Чехов, Галич-Некрасов, Ерофеев-Розанов и т.д., я прежде всего хотел нащупать ту или иную линию литературного развития (элегическую, салонную, линию анекдота и т.д..), развертывая ее или хотя бы просто обозначая, что тоже немаловажно. Главное было поставить рядом, даже столкнуть личности, за которыми вырисовывается некая реальная культурно-историческая тенденция.
Отказавшись от хронологического принципа, я, тем не менее, пытался избежать произвольных сближений. В то же время для меня было небезразлично то обстоятельство, что сближение имен, скажем, Варлама Шаламова и Федора Достоевского или Венедикта Ерофеева и Василия Розанова кое в чем нарушает инерцию сложившихся представлений о русском литературном процессе. Убежден, что такую инерцию просто необходимо преодолевать. Углы зрения постоянно должны меняться. Отсутствие смены углов зрения превращает филологию в стоячее болото.
Соположение внутренне близких имен, принадлежащих различным культурно-временным рядам, как мне кажется, как раз и дает возможность высветить неожиданные и вместе с тем совершенно реальные углы зрения на историю литературы. Я все время помнил точное наблюдение Б. И. Бурсова:
Великий человек обогащает исторический процесс, а встреча его с другим великим человеком ярче оттеняет значение каждого из них 1 .
Вместе с тем менее всего мне хотелось бы сравнивать или тем более приравнивать друг к другу личности писателей 2 (например, Булгакова и Гоголя, или Галича и Некрасова, ведь каждый из них создал свою особую систему измерения, а если ее нет, то фактически нет и писателя.
Дело именно во встрече, во взаимном притяжении тех или иных художественных миров, притяжении абсолютно естественном и органичном, хотя и имеющем очень мало общего с хронологической последовательностью.
Закономерность и даже неизбежность таких встреч с исключительной точностью была определена в Каббале:
В духовном мире, где нет расстояния, близость определяется совпадением действий и мыслей (взаимной близостью, взаимной любовью 3.
Однако весь круг данных соображений был актуализирован в процессе экспонирования материала, так сказать, с попутным ветром. Общий же смысл самой работы виделся и видится мне совсем в ином.
История литературы, как правило, строится через последовательно разворачиваемые ряды, через шеренги имен, и, в общем-то, достаточно случайные шеренги, ибо взаимоположение имен традиционно определяется прежде всего факторами достаточно внешними (временем рождения писателя и т. п., а не структурной близостью.
Фактически история литературы получается случайной, внутренне не мотивированной; в ее пределах, как правило, рядом оказывается то, что по сути не должно быть рядом. Между тем, формальность традиционной истории литературы как-то не очень принято замечать. В качестве исключения выделю то обстоятельство, что В. Н. Топоров в работе K вопросу о циклах в истории литературы не только точно, но и резко констатировал:
Наиболее обычное членение по векам, удобное прежде всего в прагматически-классификационном плане, с точки зрения истории литературы, строго говоря, несостоятельно 4 .
Однако на деле и В. Н. Топоров все-таки не отказался от хронологического принципа построения истории литературы - он просто попытался его модифицировать через теорию временных узлов:
...В качестве разъяснения некоторых положений общего характера, выдвинутых выше, предлагается сравнительный анализ трех узлов (стыки XVII - XVIII вв., XVIII - XIX и XIX - XX вв. по нескольким параметрам, имеющим непосредственное отношение к истории литературы или так или иначе предопределивших конфигурацию последующих циклов 5 .
Я убежден, что настала пора решительного отхода от инерции укладки материала по векам. Историю литературы нужно строить не только по рядам, а и по гнездам; не только формально, но и концептуально; не только по принципу кто за кем, но и по принципу кто с кем.
Собственно, возможна любая история литературы. Непреложным условием ее является наличие некой системы отсчета. При этом отталкиваться можно и от жанровых критериев, мотивов, идей, проблем, личности автора, то есть, фактически от чего угодно, лишь бы был реальный угол зрения, который помог бы осветить в определенном ракурсе историю литературы.
Универсальная (единая история литературы мне представляется с трудом. А вот появление разных историй литературы, каждая из которых по-своему правомерна, кажется мне и естественным, и органичным. Прежде всего, важен ракурс. Без него истории литературы нет, а есть лишь груда разрозненных фактов.
Парадоксально, может быть, но открытию закономерностей литературного развития должна предшествовать резкая сфокусированность подхода. Пока исследователем не определен свой угол зрения, вход в подлинную историю литературы остается закрытым. И это не случайность, а неизбежность, ибо вытекает из общих принципов научного мышления. Напомню наблюдение, которое было сделано в свое время Анри Бергсоном и до сих пор не утеряло своей актуальности:
Ни один из них (законов физического мира - Е.К.) в отдельности не имеет объективной реальности; каждый закон создан ученым, рассматривавшим вещи в единой плоскости, выделившим известные переменные величины, пользовавшимся известными условными единицами измерения. Тем не менее, существует присущий материи объективный порядок, приближающийся к математическому... 6 ;
и далее:
Наша наука имеет случайный характер соответственно выбранным ею переменным и соотносительно последовательному порядку, в котором она ставит проблемы; тем не менее, она оказывается успешной. Значит, она в целом могла бы быть совсем иною и все же оказаться успешной. Это произошло бы именно потому, что никакая определенная система математических законов не лежит в основе природы, что вообще математика просто указывает на направление, в котором оказывается материя 7 .
Я попытался прочертить, вычленяя опорные звенья, несколько линий, которые в целом ряде моментов определяли и определяют бытие русской литературы. На самом деле линий таких гораздо больше. Но мнe хотелось бы не столько объять необъятное (хотя, конечно, неплохо бы захватить побольше материала, выявить как можно больше линий литературного развития), сколько апробировать и утвердить принцип.
Это впоследствии даст возможность описать если и не все реально существующие линии литературного развития (тут возможно сколь угодное количество самых разнообразных комбинаций), то хотя бы выявить основной корпус, который регулярно будет уточняться и расширяться.
Само движение литературы выявляет внутренние линии, которые или оказываются забытыми, или вообще не ощущаются как таковые. Поэтому история литературы под воздействием текущего литературного процесса постоянно должна обновляться, обнаруживаться в новых своих качествах, то есть в качествах, которые невооруженному взгляду прежде не были видны.
В каждой культурной ситуации наличествует весь необъятный набор направлений, но в форме скорее потенциальной. Kаждая эпоха отбирает свои доминирующие линии. При смене же культурной ситуации начинают высвечиваться линии, которые прежде как бы и не ощущались, но это еще не значит, что их не было, просто они структурно не выделялись.
Поэтому не поверхностное, а глубинное постижение истории литературы станет возможным лишь в том случае, если держать в голове основной набор заложенных направлений, пусть многие из них и находятся в подполье, не маркируясь эстетическим сознанием эпохи. Если этого не сделать, последующий взлет тех или иных линий будет казаться случайным, необъяснимым и даже просто непонятным.
Итак, описание основного набора направлений литературного развития представляется абсолютно необходимым. Без такого описания невозможно построить научную историю литературы, более того, без него невозможно представить объективную картину художественного творчества. Пока не задействовано, не пущено в оборот такое описание, легко различается листва, но с трудом можно увидеть корни, с налету усваиваются доминантные явления, а вот подспудно таящиеся, но, тем не менее, вполне реальные тенденции - с величайшим напряжением.
Наметкой, черновым подступом к созданию таблицы моделей, столкновение и пересечение которых и образовало феномен русской литературы, и является предлагаемая работа.
Ефим Курганов
Примечания:
1 Бурсов Б. И. Личность Достоевского. - Л., 1974 г. - с. 136.
|
 |
 |
|
|
 |
|
|
||||
|
|
| © Русский Журнал, 1998 |  |
russ@russ.ru |