Russian Journal winkoimacdos
1.02.99
Содержание
www.russ.ru www.russ.ru
образование архивпоискотзыв

Постмодерн: институции и внешнее обличье

Иван Симонис

Призывая к критическому демонтажу самих утопий Нового времени, постмодернизм, возможно, являет собой конец западной модели Истории. "Проблема не в том, как войти в историю, а в том, как из нее выбраться" (Уайт, 1987, с. 168). Поскольку постмодернизм отрицает великие мифы тоталитарных истин, он неизбежно ассоциируется с хаосом, порожденным утратой референций. Мы обвиняем его во всех грехах, но у него есть и достоинства. По некоторым причинам мы предпочитаем отстаивать мысль о том, что постмодернизм - не опасный взрыв, а напротив - возврат к практике жизни и к ответственности. Постмодернизм сопровождает смерть утопий и хорошо увязывается с самыми безвкусными проектами. Это возврат к практике жизни в самых повседневных ее проявлениях, возврат к любительским поделкам и ощущению разнородного. В то же время это возврат субъективного, возврат чувства, поскольку выразить его позволяет повседневное, возврат человечного. С тех пор, как мифы рухнули, История уже не имеет значения, чувство синхронизма уже не столь существенно, как прежде, но переход от одного поколения к следующему снова становится в центр рефлексии. Понимание эпохи постмодерна, регуманизация которой становится возможной с концом всякой надежды на "управление" человеком, ее опасности вызывают у людей большую тревогу, они просто требуют правдоподобного диагноза, который гарантировал бы временный характер болезни и подтверждения, что сам организм больного здоров. Мы думаем, что постмодернизм есть симптом здоровья.

Двойственность модерна

Запад до сих пор переживает последствия коперниковой революции. [...] Представления о мировом порядке требовали пересмотра, но под внешним прикрытием радикальных перемен все шло так, словно прежний порядок постоянно воспроизводился в самом лоне модерна. Как Земля по-прежнему оставалась в центре и все вращалось вокруг нее, так и субъект и его сознание ставились в центр и все вращалось вокруг них. Возникал поразительный парадокс: предшествующая космологическая модель поддерживалась прикрытием перемен, которые, казалось бы, должны были уводить от нее все дальше. И тем не менее мировой и общественный порядок оказались скомпрометированы. Пусть и при сопротивлении, но постепенно начала вырисовываться новая схема: находящийся в центре разумный индивидуум берет в свои руки будущее. Следовало подвергнуть критическому пересмотру прежний порядок по всем направлениям, восстановить и заново интерпретировать то, что возможно, демонтировать [остальное] и пуститься в смоделированное будущее, которое обеспечит всеобщее счастье. Постепенно, по истечении нескольких веков, западные общества перестроятся вокруг нового дискурса интеллектуалов (Бауманн, 1987), активно занимавшихся созданием необходимых правил, ставя во главу угла технический прогресс и индивидуального предпринимателя, который полагает, что отношения между людьми основаны на разуме, а их действия - на договоре.

Этот проект провалился, и ожесточенные попытки спасти или возродить его протянулись до нашей эпохи. Несмотря на предупредительные сигналы, наша приверженность модернистским проектам если и ослабела, то весьма ненамного. Марксисты и капиталисты расходятся в средствах, но и те и другие, будучи модернистами, вместе со всеми нами верят в лучшее будущее. Они одобряют демонтаж-разрушение всех социальных форм, не признаваемых модерном, и навязывают всему миру индивидуалистические и коммунитаристские верования.

Если говорить о политических фикциях, то количество фикций демократических, судя по всему, просто перехлестывает через край. Уже не приходится удивляться индивидуализму. Индивидуализм с неизбежностью привел к религии прав, которых каждый требует для себя. Государства, принимающие принцип ограничения власти, право и основывающие свою легитимность на демократических выборах, постепенно пришли к ключевому механизму "один полноправный гражданин - один голос". Даже легитимность денежного обращения в государстве базируется на индивиде. Вера в универсальные права человека прочно утвердилась и породила определенные практические следствия.

Соответственно, победил и homo economicus "по-английски", и он, со своей стороны, во имя экономического роста и ожидаемого в будущем богатства способствовал автономии индивида. Либеральная идеология капитализма в его английском варианте [...] провозглашает, что экономика тем здоровее, чем более она полагается на свободного человека, способного к самостоятельным экономическим инициативам.

Требования нового права означают победу дела демократии, "религии отныне обязательной", по словам Лежандра. У этих завоеваний есть и тревожная сторона. Восприятие рациональности прав индивида - а также бесчисленных выводов, которые она позволяет сделать - мне представляется скорее победой этой рациональности, чем победой индивида. Играя на собственной идентичности и на закреплении прав, которых индивид требует на основании этой рациональности, он, по-видимому, целиком и полностью поглощается тройственными доводами права, государства и экономики, а также попадает в зависимость от утопических - наиболее демагогических - заклинаний, наполненных самым тоталитарным и наименее индивидуалистическим содержанием. Сведение индивида к инструментальным и правовым основаниям приводит к тяжелым последствиям. Поначалу индивидуальная свобода задумывалась как некое смягчение свободно заключенного договора, но возникает вопрос: устраивает ли этот договор общество, заслуживает ли он сохранения как некая фундаментальная ценность? Что же касается индивидуализма, то современное государство, с какой стороны ни взять, оказалось в крайне унизительной ситуации, так как не в состоянии соответствовать тем ожиданиям, которые само и породило. Оно не может дать удовлетворительных ответов на рациональные индивидуалистические запросы.

По всей видимости, на развалинах Нового времени, откуда выветрились все верования, индивидуализм остался в одиночестве. Поскольку победили "Я", поскольку в центр социальной легитимности поставлены отношения этих "Я", поскольку эти "Я" были сожраны утопиями, нет ничего удивительного в том, что индивид решил, будто он вправе навязывать свою волю объективному миру. Но ситуация вывернулась наизнанку, парадокс стал противоречием: то, что, как предполагалось, должно было привести к гуманизму, привело к террору. "В мире объективного нет места субъекту, там его субъективность не имеет ни ценности, ни смысла" (Левин, 1988). Постмодернисты не ограничиваются требованием демонтировать модернистские проекты, как марксистские, так и капиталистические. Им вменяется в вину стремление добиться демонтажа культуры. "Мы оказались перед нагромождением следов и останков, а не перед глобальным устройством мира по рациональным и технологичным схемам" (Ваттимо, 1988).


© Русский Журнал, 1998 russ@russ.ru
www.russ.ru www.russ.ru