Марк Анжено. Взрыв апокалипсических настроений


				24.09.98

Взрыв апокалипсических настроений

Марк Анжено

Сумеречно-сумрачный прогноз - жанр французской культуры восьмидесятых-девяностых двадцатого века

Во французской интеллектуальной культуре дешифраторы знамений нашего времени и составители прогнозов - как правило, мрачных - на ближайшее будущее традиционно играют важную роль. Множество интеллектуалов, профессоров и писателей рано или поздно испытывают соблазн сформулировать собственное глобальное видение и дать оценку происходящего. На основании хроники текущих событий и интерпретации знамений времени они, как правило, предсказывают неизбежную грядущую катастрофу.

Жанр глобальных прогнозов и сумеречно-сумрачное видение мира

Те немногочисленные попадания в точку, которые случаются у "прогнозистов", в конечном итоге нейтрализуются двумя формами самолюбования, внутренне присущими данному жанру. Во-первых, это древняя "философствующая" претензия на глобальную интерпретацию хода истории, даже если он, с точки зрения эссеиста, склоняется в нежелательную сторону упадка тех нравственных и гражданских ценностей и институтов, которые составляют "идентичность" Франции и определяют ее место в мире (здесь-то и происходит сумеречно-сумрачное перевоплощение великой парадигмы Прогресса, восходящей к Кондорсе). Второй такой формой является непреодолимое стремление интерпретировать современное положение дел в духе "больше никогда" или "всё в прошлом" (Never more) - стоически, ностальгически или злопыхательски дешифровывать провозвещаемый конец, неизбежную и близкую гибель основ.

С начала восьмидесятых годов двадцатого столетия эссе в жанре сумеречного, закатного видения хода истории и конца двадцатого века стали заметным явлением. Каждый месяц появлялось по одному-два эссе такого рода; в итоге сформировался целый сектор книготорговли, на удивление процветающий на фоне общего "кризиса книги". Публицисты "конца", как "левые", так и "прогрессисты", неизменно и неотвратимо приходят к императивам "нравственного перевооружения", диалектического возврата к аксиомам, навеянным идеей "непоколебимой Франции"; голлистская это Франция, якобинская, социалистическая, марксистская или христианская - на данном этапе не важно.

Сумеречно-сумрачный эссеист высказывает мрачный взгляд на будущее, он усматривает и предрекает утрату тех ориентиров и ценностей, что французы считали незыблемыми, конец институтов и обычаев, которые они привыкли непосредственно связывать с французской "идентичностью". Здесь не всегда удается удержаться от злобствования (а еще труднее избежать упрощенчества ностальгии) перед лицом краха привычных ценностей и тех гибельных изменений, которые буквально на глазах обесценивают устройчивые коллективные убеждения, стирают старые границы, размывают представления о "нормальном" ходе вещей.

Интерпретация знамений

Представляется, что в основе эссе-предсказания лежит примитивная эпистемология: познание мира при помощи расшифровки знамений времени. Эссе-предсказание использует человеческую способность к эсхатологической тоске. Современные эссеисты, подобно древним пророкам, ищут указания на неотвратимо приближающийся апокалипсис в незначительных событиях, представляющихся им полными смысла, - в знамениях, подтверждающих рефрен "больше никогда". В мире не просто меняющемся, но меняющемся в сторону полной невразумительности для рационально мыслящего человека, каковым является эссеист, он в мучительной растерянности ищет единения со своим читателем; он считает новое сомнительным или даже возмутительным с этической точки зрения и квазинемыслимым - с рациональной.

Взрыв апокалипсических настроений

Давайте представим себе всех провозвестников конца восьмидесятых годов и их идеи: тут, конечно же, и "конец идеологий", и "прощание с пролетариатом" с разных флангов, "нищета идеологии" (Ален Дюамель), "конец социального" (Бодрийяр и другие), "конец политики", "конец демократии" (Геенно etc), утверждение "общества пустоты" (И. Барель), "власти эфемерности", наступление "сумерек долга" (Жиль Липовецки), эры "симулякров" и в конечном счете исчезновение реальности (Бодрийяр и его последователи), "упадок индивидуализма" (приход "эпохи племен", Маффесоли), "затмение общества" ("Невидимое общество", Ален Турен), победа "варварства" (сам термин происходит от знаменитой альтернативы Энгельса и Карла Каутского "социализм или варварство", Мишель Анри), прогресс "нечеловеческого" и конец прогресса (Лиотар), погружение в "конец темного века" (название эссе Макса Галло). Все это венчает неолиберальная эсхатология в образе "Конца истории" (Фрэнсис Фукуяма и его французские комментаторы из Debat, L’Esprit и других изданий).

Франция, ты лишилась своей литературы!

И вот тут (О! Дух Виктора Гюго, дух Анатоля Франса!) речь заходит и о "конце французской литературы" (Даниэль Сальнав, Lettre mortes, или Анри Рашимов, "Конец великого писателя").

"Конец темного века", или Путешествие Макса Галло на край ночи

Эссе Макса Галло "Манифест конца темного века", опубликованное в 1989 году, попадает в разряд "волюнтаристских".

Век завершается, констатирует Галло, система коммунистического деспотизма рушится, в то время как неолиберальный капитализм как будто бы торжествует победу. Однако действительно ли это конец истории? Повсеместно распространены бедность, расизм, фанатизм, насилие, наркомания. Усугубляется неравенство. Растут безработица и государственный долг. Какие аналитические инструменты помогут нам сегодня постичь противоречия нашего мира, охваченного кризисом? Радикальное средство, предлагаемое Галло, может показаться странным для бывшего социал-демократа. Он задается вопросом: а не пришло ли время для нового прочтения Маркса? Не идола, послужившего оправданием для диктаторов, спешит оговориться Галло, а мыслителя, анализировавшего сложную систему капитализма, философа свободы и прав личности, восставшей против отчуждения. Маркс умер. Теперь мы должны заставить вновь заговорить его идеи, наши идеи, выработать новый "Манифест" для наступающего "конца темного века". Сила тех, кто противостоит мировой системе, проистекает из того, что ежедневно люди переживают противоречивый опыт: с одной стороны, фантастические возможности современной эпохи, а с другой - тупики, в которых застревает и теряется человек. "Однако всегда бывает достаточно нескольких химических сочетаний, а иногда даже одного, чтобы весь казавшийся очевидным ход эволюции, чье направление представлялось четко предначертанным, вдруг поломался и пошел по другому пути. Да здравствует эта творческая свобода, да здравствует этот источник! Людям нечего терять, кроме своих цепей, человечеству - кроме своих гноящихся язв, кроме неравенства, которое гнетет и убивает ради выгоды немногих. Предстоит построить мир, освобожденный от своей предыстории. Люди всех стран, озабоченные будущим человечества, соединяйтесь!"

"Что осталось от нашей борьбы?"

Полтора десятка лет участники событий шестьдесят восьмого каялись и всячески открещивались от сумбурных утопий своей юности. В сущности они были привилегированным поколением, поколением baby-boomers. Элен Фонтано ностальгически вопрошает: "Что осталось от нашей борьбы (демонстраций)?". События восьмидесятых разворачиваются на фоне всеобщего разочарования и коллективного предательства. Победа столь любимых ею левых сил стала для нее символом скуки, властолюбия и ренегатства.

Конец идеологий

"Франция больше не верит в великие тоталитарные утопии, она больше не поддается искупительным эсхатологиям", - говорит Ален Дюамель во "Французских страхах". Очевидно, именно со смерти "великих текстов", великих воинственных надежд, которые дожили почти до конца двадцатого века, все и начинается. Французы больше не верят в эти химеры, что скорее радует либерала Дюамеля, но, лишенные иллюзий и коллективных проектов, они испытывают страх...

"Конец" великих идеологий, как к нему ни относись, в восьмидесятые годы стал всеми признанной истиной. Все согласны, что наступил конец "революционной" борьбы, "экзотических утопий" (Куба Че Гевары или Кампучия Пол Пота), конец "великих текстов" - этих обобщений прошлого, настоящего и будущего, предшествующих практическому разрешению "загадки" несчастья человечества. Однако здесь согласие и заканчивается, поскольку одни радуются решительному отказу от "великих иллюзий" и грандиозных массовых движений, а другие, для которых социализм, несмотря ни на что, остается путеводной звездой во мраке смутных времен, безутешны.

"Страна, где рождается будущее", как сталинская пропаганда напыщенно именовала Советский Союз, теперь для всей французской интеллигенции восьмидесятых представляет собой в целом итог негативный, а может быть, и преступный: таково общее мнение, сложившееся за десятилетие с начала восьмидесятых до бурных событий 1991 года, когда сам СССР в одночасье и без сопротивления исчез с политической карты мира. "Прошлое иллюзии" - так назвал Франсуа Фюре свою работу о великих коммунистических надеждах. Но за этой "надеждой на Восток", рухнувшей с грубой наглядностью, стоит великая идея социальной справедливости, появившаяся на Западе в 30-е годы прошлого столетия, как и само слово "социализм", которое потихоньку уходит, погружаясь в идеологическое прошлое.

Ален Дюамель, или Французские страхи

Ален Дюамель в своих работах "Комплекс Астерикса" и "Французские страхи" констатирует "конец идеологий". Франция переживает нищету и крах идеологии. Впрочем, крах постиг и единственную имеющуюся идеологию - революционный социализм. Все классические социальные "проекты" потеряли жизненную силу, без особой грусти утверждает Дюамель. Однако в результате французам остаются лишь "политика-спектакль", а также ужасные проблемы - иммиграция, преступность, распад семьи. Едва ли не главная из них - "страх упадка" самой Франции.

"Французское общество переживает тяжелейший период. Все его убеждения, ориентиры, традиции, модели понимания шатаются, колеблются и дрожат". Всё новые и новые авторы, рисуя картины будущего, оживляют страх французского общества перед растущей американизацией и примитивизацией искусства жить.

Конец левых

Жак Жюйяр в своей работе "Дух свободы" все-таки оставляет надежду. "Коммунизм мертв, а с ним и все представительство левых сил, их борьбы, этики, будущего. Уф! Но недостаточно лишь радоваться реваншу Леона Блума. Необходимо всё начать сначала, заново создать левые силы, отвечающие требованиям современности. Коммунизм мертв. Именно сейчас или никогда можно попытаться начать подлинную критику капитализма".

Ален Турен, напротив, считает, что в восьмидесятые годы мы вступили в период постсоциализма. "Почему в мире, охваченном изменениями, только политическая модель левых должна оставаться неизменной? Во имя чего необходимо продолжать стремиться к построению "истинного" социализма - так и не получившего настоящего определения, - в то время как столько людей стремятся сбежать из социализма реального? Лучше принять меры, чтобы социализм окончательно остался в прошлом, не появляясь больше ни в настоящем, ни в будущем. <...> Исходной точкой должен стать анализ социального поведения. Какие социальные концепции играют сегодня главную роль, занимая место, еще недавно принадлежавшее рабочему движению? Кто им противостоит? Только ответив на эти вопросы, левые силы смогут освободиться от мертвых политических и идеологических форм. Другого пути нет, поскольку мы уже вступили в эпоху постсоциализма", - утверждает Турен.

Жан Бодрийяр, или Конец "социального"

Левое движение мертво, потому что больше не существует его боевой конь - социальный вопрос, или "социальное". Жан Бодрийяр констатирует конец "социального" в импульсивном эссе, проникнутом предчувствием заката и конца. В "Гибельных стратегиях" Бодрийяр продемонстрировал также конец великой идеи исторического прогресса Современной эпохи, от Кондорсе до Маркса, идеи Смысла истории. "Молчаливое большинство" явно пришло на смену пролетариату, громогласно выдвигавшему свои требования. "Молчаливое большинство - все существующие системы основываются на этой неясной аморфной сущности, материализующейся лишь в статистических данных, проявляющейся лишь в форме социологических опросов. Составляющие его массы не являются хорошим проводником ни политического, ни социального, ни вообще какого-либо смысла. Они всё пропускают через себя, от всего намагничиваются, но всё это рассеивается в них без следа".

Конец демократии

В эпоху существования тоталитарного Врага Жан-Франсуа Ревель в "Как умирают демократии" предрек, что смерть западной демократии явится следствием свойственных ей слабостей, выгодных так называемому социалистическому лагерю. Лагерь этот рухнул в одночасье, однако у демократии остались внутренние враги, и это не избавило ее от разного рода страхов. Жан-Мари Геенно все эти страхи объединил и то, что получилось, назвал попросту "концом демократии". А Бодрийяр в своем третьем некрологе демократическим и прогрессистским иллюзиям - "Божественные левые" - делает вывод о победе политики-спектакля, политики-опроса, немотствующего "молчаливого большинства", с одной стороны, и профессиональных манипуляторов общественным сознанием - с другой.

Паскаль Брюкнер, говоря в эссе "Демократическая меланхолия" об "исходе истории", пытается осмыслить "обременительную победу" демократии. Дело в том, что демократия - по Черчиллю, "наименее плохая" из возможных общественных систем - не может вдохновлять. "Мы вступили в эпоху демократической меланхолии. <...> Ибо демократия отвратительна: она противоречит самым непосредственным глубинным инстинктам человека, состоящим в стремлении подавлять, угнетать и порабощать других. В лагере правых сил победа демократии вызывает "страх перед ее способностью разрушать коммюнотарные (общинные) связи <...>. В ультралевом крыле - раздражение ее медлительностью, неприемлемой вялостью".

Режи Дебре, или Конец республики

Режи Дебре - известный левый идеолог третьего мира, побывавший в боливийских застенках, ставший символом левого "национализма" и в конечном итоге левого голлизма, - считает, что якобинская Французская республика переживает свой конец. Постоянно повторяемое заклинание "Да здравствует Республика!" свидетельствует о страхе перед этим крушением, которое будет также и крахом французской идентичности (тем, что идеологи праволиберального крыла неcколько позднее с радостью назовут "концом французской исключительности").

Тихо и незаметно, без речей и фанфар, власть в обществе захватили враги Республики. Это прежде всего Деньги и Имидж. Их союз вытеснил прежний альянс Трона и Церкви. Соединяя богатство с известностью, углубляя неравенство в доходах неравенством в общественной значимости, альянс этот подрывает сами основания для республиканской гордости: незаинтересованность и анонимность, способствующие подчинению личных аппетитов и тщеславия интересам общества. Республика - это не просто один из возможных политических режимов. Это идеал, за который необходимо бороться.

Анализ прогрессирующего размягчения идеологии: "мягкая идеология"

Конец идеологий одни, уставшие от надрывного массового энтузиазма, воспринимают со вздохом облегчения, другие же - как начало эпохи размягчения мозга и всеобщего маразма. "Времена жесткие, идеи мягкие", - утверждает Фр.-Бернард Юиг в своей работе "Мягкая идеология" (1987). Он выступает против самой идеологии "конца идеологий", против "политической дискуссии, лишенной идей и проектов". В шестидесятые и семидесятые годы левые протестовали и обличали, а правые управляли. Сегодня все "демонстрируют один и тот же вид: улыбающаяся и прагматичная современность, просвещенный, но суровый морализм. Они проповедуют и исповедуют менеджмент и права человека".

Можно бесконечно цитировать высказывания такого рода - они создают устойчивый басистый фон в нестройном хоре французского социально-политического дискурса.

Мишель Маффесоли: конец индивида, или Эпоха племен

Мишель Маффесоли и его единомышленники считают, что "племенное" и микрообщинное вытесняют гражданское и общественное, причем на смену идеологии правых приходит спрос на "иную правую" идеологию, которая представляет собой не что иное, как погружение в теплую стоячую лужу вместе со "своими". Обществу нарциссизма и гражданской апатии соответствует некая безболезненная постмораль - мораль, в буквальном смысле "лишенная долга, обязанностей и наказаний". В одном из поздних эссе Жиль Липовецки назовет эту ситуацию "сумерками долга".

Алан Финкелькраут, или Конец культуры

В вызвавшей большой резонанс статье "Разгром мысли" (1987) А. Финкелькраут показывает: замещенная пошлым эрзацем, идея культуры гибнет. Потому что истинная культура, несомненно, предполагает мысль и осмысленность. Конечно, никто уже больше не тянется к револьверу, услышав слово "культура". Но сегодня множатся ряды тех, кто - будь то борцы за Современность или поборники плюрализма, - услышав слово "мысль", выхватывает револьвер за "свою" культуру. Финкелькраут посвятил всю книгу вопросу: как это произошло?

Конец Школы (и образовательной культуры)

В 1987 году Аллан Блум в своем бестселлере "Конец американского сознания" объявил о крушении американской системы высшего образования под ударами феминизма и движения за политкорректность, о конце общей и литературной культуры в США.

Пьер Барнли заявляет, что "школы больше не существует". Школа дает только азы грамотности. Система изучения философии в лицеях переживает упадок. Практически отсутствует обучение литературе: "состояние, в котором находится преподавание словесности в школе, следует признать плачевным. Что касается театральной, кинематографической культуры <...> все предстоит строить заново". "Вопросы морали и нравственности институт образования игнорирует совершенно. Он полностью погружен в проблему крушения прописных истин. Школа стала пространством вне морали, нравственно неопределенным, где одно и то же событие может оцениваться то так, то эдак, то строго, то снисходительно. Больше нет ориентиров, с которыми можно было бы сверяться".

"Варварство" и "нечеловеческое": в поисках слов

Работы, которые мы только что рассмотрели, посвящены нынешнему положению дел во Франции. Некоторые исследователи рассматривают проблему гораздо шире, бросая взгляд на всю человеческую цивилизацию. Здесь оценки и прогнозы еще мрачнее - Шпенглер со своим "Закатом Европы" сегодня показался бы оптимистом.

Жан-Франсуа Лиотар, который также интеллектуально сформировался в рамках левого молодежного движения, продолжил свое знаменитое "Состояние постмодерна" работой "Нечеловеческое" о проблемах негуманного. Люди оказываются вовлеченными в нечеловеческое развитие, которое в ситуации, когда исчезла всякая человеческая альтернатива, как политическая, так и философская, никто не решается назвать прогрессом. Процесс "большого взрыва" Нечеловеческого, которого не хотел никто, развивается фатально и неконтролируемо.

Постмодерн 1888 года: конец света Эдуарда Дрюмона

Вернемся на сто с лишним назад. В конце 1888 года Эдуард Дрюмон, автор нашумевшей "Еврейской Франции", публикует столь же нашумевшее эссе под названием "Конец света", в котором предрекает "евреизированному" и совершенно разложившемуся обществу гибель. Он рассматривает знаки полного извращения всех ценностей (Эйфелева башня) и сползания французской цивилизации в эпоху видимостей: "...общая мнимость - вот свойство нашего времени". Не правда ли, похоже на Бодрийяра? Вещая с трибуны современной социологии и одновременно рядясь в тогу пророка, Дрюмон в самом начале книги предсказывает скорую гибель принцу Рудольфу Габсбургскому, распутнику и "другу евреев". Это пророчество сбылось несколько месяцев спустя - 31 января 1889-го в Майерлинге. Работа Дрюмона имела невероятный успех: менее чем за год было продано полтораста тысяч экземпляров.

Итак: больше века назад прорицатели морально-социального декаданса и апокалипсиса образовали интеллектуальное крыло буланжистского и антисемитского движения, "протофашизма". Общественное настроение, нараставшее во Франции во времена декаданса, в предшествовавшую им эпоху "конца века" было подхвачено новыми правыми - профашистскими силами, которые ждали скорейшего прихода "нового порядка", чтобы справиться с хаосом и распадом ценностей. Парадигма была следующей: на смену "больному" обществу, ослабленному "миазмами" иудаизма, должно прийти "здоровое" общество, объединившееся вокруг Вождя. "Народ", который сохранит свое нравственное здоровье, полагаясь на Вождя, спасет Францию, падшую жертвой предательства еврейской и евреизированной буржуазии: "Собравшись вокруг ложа пурпура и тлена, на котором умирает это разложившееся общество, Народ ждет".

А вскоре последовала знаменитая "Панама". Скандальный крах "Всеобщей компании межокеанского канала" в феврале 1889 года подтвердил стократ пророчества конца республики, конца общества и чудовищной морали "конца века".

От одного конца века к другому

Углубленный сравнительный анализ текстов детально подтверждает повторение в наши дни тех же способов интерпретации современной ситуации, порождаемых тем же самым извращенным сознанием. Под воздействием ряда "модернизационных" шоков проявляются то же настроение разочарования, потери ориентиров, подспудной озлобленности, та же легкость глобальных прогнозов и апокалипсических обобщений на основании мрачных событий, превращенных в знамения времени. Все это образует одну и ту же ложную когнитивную схему.

Речь не идет о том, чтобы взамен одиночества "прекраснодушных" индивидов нашего времени предложить фаталистически-нигилистическое единство без выбора перед лицом всего, что бы ни случилось, - некий примитивный принцип, в соответствии с которым все социальные изменения превращаются в "суд над миром". Быть гедонистами в обществе пустоты и довольствоваться симулякрами... Двойная ошибка: я утверждаю, что в рамках идеологии одна форма извращенного сознания всегда дополняется другой формой, противоположной и дополняющей, а также отчужденной. В обоих случаях как встревоженный пессимист, так и наивный простак не делают главного: они даже не пытаются увидеть мир таким, какой он есть на самом деле, а не черным или белым.

Новости электронных библиотек

Монокль

Пегас Light

russ@russ.ru