Стойкий интерес отечественной публики к классической японской культуре необъясним. Трудно представить себе нечто более противоположное традиционному русскому стилю мышления, способу видения мира и кругу проблем, чем эта культура...

Мурасаки - не настоящее имя писательницы, настоящего мы не знаем. Мурасаки - имя героини наиболее известного ее произведения, "Повести о блистательном принце Гэндзи" (Мурасаки Сикибу, "Повесть о Гэндзи", М., Наука, 1991-1992, четыре главы ранее публиковались в сборнике "Классическая проза Дальнего Востока", М.: Художественная литература, 1975). Теперь и полный текст знаменитого дневника Мурасаки переведен на русский.

Время писательницы - конец десятого - начало одиннадцатого века - время в истории феодальной Японии относительно спокойное, если вообще можно считать спокойным тот или иной период средневековья. По крайней мере никакие особые смуты тогда Японию не потрясали, и двор императора наслаждался всеми теми прелестями мирного существования, которые считались достойными людей благородных, - празднествами, вином, живописью и поэзией. Мурасаки была фрейлиной императрицы, своей дальней родственницы, и, по некоторым сведениям, любовницей ее отца, всемогущего тогда министра Митинага. Хотя это, вероятно, неправда - слишком хорошо отзывается писательница в дневнике, который для публикации не предназначался и, следовательно, в котором она могла не стесняться, о законной супруге министра.

Японские аристократы той поры выработали совершенно особый способ отношения к миру. Хотя эстетика "грустного очарования вещей" сложилась несколько позже, истоки ее стоит искать именно в культуре феодалов начала одиннадцатого столетия. Мир образованного человека создавался массой разнообразных предписаний религиозного, этического и эстетического характера, всякое действие было строго регламентировано, и в первую очередь это касалось тех, кто был причастен к сложной системе императорского двора. (Существует анекдот, правда относящийся к тринадцатому веку, о приверженности японцев традициям: говорят, когда самураи столкнулись с монголами, их больше всего поразили две вещи: что монголы сражаются, не сходя с коней, и что они могут вдвоем напасть на одного.) Этот мир был сужен до предела, ценность представляло собой только то, что находилось в зоне видимости. Мысли о будущем редко тревожили придворных, дневник Мурасаки - тому свидетельство. Они жили настоящим, стремясь сделать каждое мгновение жизни максимально насыщенным. Их мир был миром поэзии, каждый благородный человек должен был сочинять стихи не только на японском, но и на китайском языке, уметь вставить в речь классическую цитату и с полуслова понимать литературный намек, содержащийся в речи собеседника.

Все это касалось по преимуществу мужчин. Женщинам быть образованными не полагалось. В этом плане судьба Мурасаки - исключение. Она была дочерью прославленного знатока литературы, знала китайский, хорошо разбиралась в классике (впрочем, это причинило ей немало неприятностей, о которых она рассказывает в дневнике). Однако Мурасаки была не единственной писательницей в тогдашней Японии. Не менее знаменита ее современница Сэй-сенагон, чьи "Записки у изголовья" также переведены на русский. Обе женщины, кстати, сказали друг о друге немало колкостей - которые, разумеется, есть и в дневнике.

Но вряд ли дневник Мурасаки привлекал до сих пор чье-либо внимание, кроме, конечно, внимания филологов-ориенталистов, если бы главное его достоинство заключалось в инсинуациях в адрес Сэй-сенагон. Читателя завораживает прозрачный, изысканно простой стиль писательницы, ее бесхитростный на первый взгляд рассказ о жизни двора на протяжении двух лет, о рождении наследника престола, о празднествах, перемежаемый воспоминаниями детства и меткими характеристиками современников, а чаще - современниц. Мир дневника так же ограничен, как мир всей японской аристократии. Сейчас это кажется странным, но писательница крайне редко сталкивалась с людьми, не относившимися к придворной среде, даже встреча со служанками повергает ее в изумление. Но это вполне компенсируется подчеркнутым вниманием к деталям. Мурасаки не пропускает ни одной мелочи, замечает все, что только может заметить, в частности то, чего никогда не заметил бы писатель-мужчина: рисунок на костюме придворной дамы, например, более того - его уместность в настоящий момент. Люди, с которыми сталкивала ее жизнь, становятся живыми и для читателя, он словно встречается с ними - почти через тысячу лет - в стране, о которой Мурасаки никогда ничего не слышала. Дневник - это целая галерея портретов: император, императрица, наследники, всесильные министры, придворные кавалеры и дамы, служанки и танцовщицы.

Но дневник Мурасаки - не только правдивый рассказ о жизни императорского двора. Прозрачность этой прозы, лаконичность и точность позволяют воспринимать ее как поэзию. Сама Мурасаки, кстати, тоже писала стихи, некоторые ее пятистишия попали в дневник. Проза ее красива особой, отчасти искусственной красивостью навсегда исчезнувшего мира и печальна в силу литературной традиции и ряда причин личного свойства. Но писательница хотела отогнать от себя эту печаль: "Пора забыть о печалях - нет в них смысла, а грех - большой" (с. 71).

Иван Давыдов

Книга на вчера: