Для русского читателя "Бессмертие" может стать весьма обидной книгой. И дело не столько в иронии в адрес славянской души, в свое время надежно сохраненной как от средневековой схоластики, так и от Ренессанса. В поле зрения Кундеры попадает все - улыбки американских президентов, разбитые женой Гете очки, шляпа Бетховена, кролик Сальвадора Дали, - кроме того, что может потешить русское национальное самолюбие. Ленин, Сталин, Солженицын - как ком в горле. Достоевский и Толстой - исключительно в контексте рассуждений о внекоитальном пространстве европейских историй о великой любви. Россия упорно выносится за скобки.

Но это - лишь приманка.

Один из любимейших предметов Кундеры - эпизод, его способность отразиться от стен бытия эхом, по богатству звучания превосходящим любой мыслимый оркестр. Хотя роман был написан в 1988-м, русское ухо улавливает в нем множество эпизодических мелодий, в которых легко узнаются темы отечественной современности. А поскольку Кундера пишет преимущественно о Европе, то доверчивый русский читатель должен с удовольствием ощущать себя европейцем. Лучше сказать: если уж больным, то больным по-европейски, зараженным типично европейским вирусом.

Темы и в самом деле подозрительно знакомы. "Право камеры" - фотокамеры, кинокамеры, скрытой камеры, укрепленной в самом остроумном месте - право, которое, будучи вознесено надо всеми остальными правами, изменило, по Кундере, абсолютно все. Проблема не только в том, что объектив превращает жизнь во всеобщую оргию, в которой все принимают участие, но также и во внезапно открывшемся свойстве человека исчезать за своим образом. В памяти останется (обретет бессмертие) то, что было подсмотрено, остальное же, каким бы прекрасным (или ужасным) оно ни было, из бессмертия не то чтобы изгоняется - выпадает по дороге.

"Власть и искусство" - бессмертные: правитель родины Гете, герцог Веймарский Карл-Август и Наполеон, предлагающий Гете написать пьесу об Эрфуртской встрече, посвятив ее императору Александру. Суть темы не в том, что власти помимо пушечного мяса требуется еще и восхищение духовных авторитетов, и чем крупнее масштаб последних, тем лучше. Речь здесь идет о соотношении двух давно известных форм взаимодействия власти и искусства - меценатства и клиентизма, практики признания и практики служения. Забавно, что обе формы способны мирно сосуществовать и развиваться настолько параллельно, что подчас их друг от друга и не отличить. Здесь, по Кундере, мерилом является бессмертие: "Докучных" Мольер написал по заказу, для празднества, устраиваемого его патроном Никола Фуке (генеральный контролер финансов Франции, позднее обвиненный в заговоре и в расхищении казны и умерший в заключении).

"Власть" - для Кундеры она не столько в самых циничных ее проявлениях - полиции и диктатуре, - сколько (в этом он близок Мишелю Фуко) в соотношениях сил. Власть - имя сложной стратегической ситуации, наконец, не всеохватность, но исхождение отовсюду. Инстинкт бессмертия, открытый Кундерой, как раз и заставляет бессмертного Наполеона приглашать к себе бессмертного Гете, а с другой стороны, тот же инстинкт понуждает Беттину Брентано публиковать (тщательно отредактировав) "Переписку Гете с ребенком", создавать для вечности свой образ, Imago. Имагология - термин, придуманный Кундерой для одного из наиболее тонких механизмов власти, для самого современного проявления инстинкта бессмертия. Бессмертие, по Кундере, бывает великим и смешным. Последнее - стать бессмертным, будучи застигнутым за чем-нибудь непристойным. Первое вызываются обеспечить имагологи, специалисты по созданию образа. И даже более того: они работают на одного политика, и он остается неколебим, но не работают на другого, и тому приходится довольствоваться смешным бессмертием любителя сомнительных развлечений. Влияя буквально на все, от политических взглядов до эстетического вкуса, имагология в то же время остается искусством поверхности. "Политик зависит от журналиста. Имаголог требует от журналиста, чтобы его газета (телевизионный канал, радиостанция) соответствовала духу имагологической системы данного момента".

В этих симптомах отечественный анамнез распознается без особого труда. Здесь бы и успокоиться, получив от европейца Кундеры всевременное европейское гражданство. И все-таки, почему Кундера так не хочет смотреть в сторону России? Ответ в романе "Невыносимая легкость бытия", напечатанном в той же "Иностранке". Кундера уже писал о русских - образца 1968 года в Праге. Ловушка захлопывается в самый волнующий момент интеграции. У чешских девушек было только одно оружие против советских танков - стройные ноги, которых (не только по Кундере) в России не видели уже 300 лет.

Кирилл Куталов

Книга на вчера: