Ян Шенкман. Владимир Шинкарев. Максим и Федор. Папуас из Гондураса. Домашний еж. Митьки.


				10.03.1998

Максим и Федор. Папуас из Гондураса. Домашний еж. Митьки

Владимир Шинкарев

СПб.: Новый Геликон, 1996. - 352 с., ил. Серия "Петербургская проза"; тираж 5 000 экз.; ISBN 5-87145-015-6.

Любая цельная мифология в наше время просто обречена на успех. В ходу Борхес и Толкин, Стругацкие и Довлатов...

Если б какой-нибудь довлатовский забулдыга ожил и стал писать романы, один из них, безусловно, назывался бы "Максим и Федор". Это не наезд. Скорей комплимент. Так поэтические опусы малоприятного капитана Лебядкина аукнулись в литературе целым направлением - ОБЭРИУ.

Будущие звезды питерского рока - Майк, Цой, БГ - уже в восьмидесятом пользовались текстами Шинкарева как цитатником. Митьков тогда не было и в помине. Идея такого образа жизни, такой ментальности, таких стереотипов поведения не просто витала в воздухе - она и есть основа любого мифа. Ведь мифы, как учат на филфаках, отличаются друг от друга лишь разновидностями сюжета да национальными особенностями. Шинкаревские герои похожи одновременно на Гаргантюа и на Обломова, на Веничку и на Илью Муромца...

Теперь о самом тексте. "Максим и Федор" - эклектичная по жанру и абсурдная по сути история двух бодхисатв, заплутавших в четырех стенах российского алкоголизма. Алкоголь и безделье - основные занятия шинкаревских героев. Однако если пьяные и безработные персонажи Довлатова в тех же ситуациях бешено рефлексируют, Максим и его странные друзья несут свою карму с достоинством новых святых.

Благородная беспомощность, с которой они относятся к жизни, разрушает защитные механизмы и раскрывает все существо их чудесному ли, отвратительному, но всегда настоящему будущему. Удивление не сходит с их лиц. Сосредоточенность на мимолетном заставляет их умирать каждый день и при этом жить вечно.

"Чтобы творение осталось в вечности, не нужно доводить его до конца", - говорит Федор, отстояв длиннющую очередь к пивному ларьку и отказываясь от пива. Странным образом афоризм этот напомнил мне концепции обэриутов. "Вещь должна быть бесконечной и прерываться лишь потому, что появляется ощущение: того, что сказано, довольно", - считали они.

Итак, мифологизируется все: от застолья до похмелья, от чужих стихов до подробностей родного города...

Можно загибать пальцы, перечисляя реминисценции: марксизм, дзенские коаны, Достоевский, Серебряный век, бессмертные произведения соцреализма, Булгаков... Это только на первый взгляд. Только на первый взгляд книга очень литературна. Любой постмодернист охотно подписался бы под столь лаконичным и отвязным цитированием мировой культуры.

И все же, думаю, "Максим и Федор" - не-литература. Не-литература в высоком смысле. В конце концов Лао-цзы, Книгу Мертвых, "Повесть временных лет", дневники Хармса или тексты "Битлз" тоже язык не поворачивается назвать литературой...

"Митьки одеваются во что попало, но ни в коем случае не попсово", - эта старая истина легко применима к шинкаревской прозе. Внешний литературный лоск отсутствует почти начисто. Можно подумать, что у этой прозы нет ни автора, ни читателя. Лишь герои. Автор не просто отстранен от своих персонажей, а, похоже, вообще удален из текста. Как будто мы имеем дело с анонимным апокрифом древней секты, как будто история эта началась задолго до того, как мы взяли в руки книгу - и продолжится, когда мы ее закроем...

Сам Шинкарев назвал "Максима и Федора" "вещью в трех частях". Крутой жанровый замес (афоризмы, стихи, притчи, новеллы, дневниковые записи, экзистенциальные пьесы, киносценарий, публицистика, даже исповедь...), намеренный отказ от морали, показное пренебрежение к собственному тексту, самоирония и лубочность стиля - все это отвлекает нас от литературы в сторону... как бы лучше сказать... искусства. Акцент ставится на невысказанном, основной прием - фигура умолчания. Самое время процитировать:

"Если человек ест в темноте, хоть и называется темноед, это ничего".
"Надо верить жизни, она умнее. Вплоть до того, что - как выйдет, так и ладно". А теперь заглянем в одну старую книгу: "Смерть для того поставлена в конце жизни, чтобы удобнее к ней приготовиться".
"Глядя на мир, нельзя не удивляться!"
"Скрывая истину от друзей, кому ты откроешься?"

Правда, похоже? Главное отличие Максима и Федора от Пруткова: они, пожалуй, терпимей Козьмы, тоньше, что ли. Или я ошибаюсь?..

Семнадцать лет, как закончена эта вещь. Принципиально изменились цены, названия улиц, городов, да и вообще условия жизни. Многое обернулось своей противоположностью. Митьки перестали пить. Некоторые из них упорно трудятся. И только Максим с Федором по-прежнему шагают мимо нас - похмельные, смущенно улыбающиеся. Вне времени.

"Максим и Федор" - по-моему, главное в шинкаревской книге. Кроме того, присутствуют:

"Папуас из Гондураса". Фантасмагория, спровоцированная просмотром ТВ на пьяную голову. Лорд Хронь, гренадеры, гражданская война, Булат Окуджава, соревнования по перепою... И под занавес - пять абзацев душераздирающей авторской исповеди. Телевизор можно было и не включать...

"Домашний еж" - сказка для самых маленьких. С легким эротическим уклоном и - классически - двумя вариантами концовки.

И наконец - "Митьки". "В рассказе нет никакой насмешки, а если есть усмешка, то - добрая", - успокаивает Шинкарев своих героев. Миф, породивший митьков, и митьки, породившие этот миф, встречаются и непринужденно беседуют. Между делом Шинкарев дает искусствоведческий анализ, объясняет, "почему митьки не сексуальны", предлагает "окончательную систему мирозданья", рассказывает старые байки... Апокриф, примечания к явлению, которое уже состоялось. Читать все это дело очень приятно. Тем более что за текстом встают физиономии с той самой "доброй усмешкой".

"Победа - истина подлецов" - это из "Жены керосинщика" Кайдановского. "Митьки всегда в проигрыше... и этим они завоюют мир", - откликается Митя Шагин. Сказано не для красного словца. Завершить книгу публикацией злобной антимитьковской статьи (Евг. Баринов. Митьки: часть тринадцатая) - жест ослепительного благородства. Я не знаю, завоюют ли митьки мир тем, что никого не хотят победить, но читательские симпатии - наверняка. Незлобливым юмором и честным отношением к миру, в котором живут. А если он нехорош - так что же: "Пускай Художник, паразит, // другой пейзаж изобразит".

Ян Шенкман
Полный список книжных обзоров Книга на вчера

Новости электронных библиотек