Кирилл Медведев. Владимир Кантор. "...Есть европейская держава"


				12.03.1998

"...Есть европейская держава"

Владимир Кантор

Россия: трудный путь к цивилизации / Исторические очерки. - М.: РОССПЭН, 1997. - 480 с.; ISBN 5-86004-106-3.

Тысячу лет познание России откладывалось. Мешали войны, революции, смуты, "мирное строительство". Мешала вера в "особенную стать" и сомнительная радость пребывания в ирреальном пространстве мифа, лишавшего смысла любое логическое усилие на пути самоанализа. Возможность мыслить и познавать вслух - едва ли не единственное преимущество, дарованное нам временем. "Давно пора, ... мать, умом Россию понимать!" - примерно так, вопреки тютчевской формуле, давно превратившейся в эпитафию всякому посягнувшему на вековую тайну, видит свою задачу автор. Цель - изживание варварства и возвращение в лоно цивилизации. Метод - кропотливый анализ русской культурной почвы, насквозь пропитанной вязким веществом мифа.

Что есть изучение истории? а) "служение науке"; б) служение идеологии, в) форма эскапизма; г) средство от усталости, разочарования и беспамятства; д) и т. д. Исходный посыл: история - не сказочная страна и не объект национального самолюбования. История - огромный бесформенный довесок к современной ситуации и ее, ситуации, объяснение. Проблема в том, чтобы извлечь из хаоса истории (и массы культурных свидетельств о ней) ряд закономерностей и направить историю по желанному нам руслу. "Противоположная направленность приведет к войне, тем самым обсуждать этот путь бессмысленно. Ядерный апокалипсис находится за пределами историософских конструкций". Вот максима, ставящая изучение истории на недосягаемый уровень актуальности. Ей служит и некоторое (до определенной степени неизбежное) спрямление автором исторической канвы - схема исторического развития России укладывается в абзац школьного учебника. Ибо на этом пути важно увидеть не все, что можно, а все, что нужно. А нужно увидеть вот что.

Русь, изначально тяготевшая к цивилизованному Западу, была "вычеркнута из европейского сознания" нашествием Степи. "Многие наши привычки идут оттуда". Отсутствие опыта владения частной собственностью и психологическое неприятие оной, идущее в том числе и от "монгольского права на землю". Военно-тираническая форма правления лишает третье сословие возможности развиться. Подмена права повинностью. "Архетип произвола". Антигородская направленность развития. Подавление личностного начала общинным. "Московский тип отношений" - обретение насилием легитимного характера. После Ивана Грозного, заявлявшего, что западные государи повелевают людям, а он - скотам, - "бунташный" XVII век, когда "некому стало повиноваться, стало быть, надо бунтовать" - по слову Ключевского. Затем - как "ответ на восстание стрельцов, пытавшихся свергнуть законного царя и разрушить начатки европеизации", - решительная попытка Петра I "сломать традиционное общество и вернуть Россию назад в Европу". Николай I "сызнова попытался обратить весь народ в войско", а страну в казарму с помощью одиозной доктрины "православия, самодержавия и народности". Работают "механизмы наказания за мысль, за намерение, за литературный текст". В 1917 году "второй раз (после монгольского ига. - К. М.) победила стихия". Революция - реакция архаического общества, пытавшегося отсрочить свою гибель. Сталинизм - "застывшая форма произвола". Перестройка - революция партаппарата, пожелавшего сохранить имущество и привилегии в условиях кризиса. "То, что происходит сегодня, только полоумными националистами называется сознательной вестернизацией, а на деле есть не что иное, как конвульсии старого государственного организма, пытающегося по-прежнему паразитировать на материальных богатствах огромного пространства".

Вехи истории - этапы развития "русской ментальности". Развеять сопутствующие ей легенды и понять, способна ли она (и желает ли?) воспринять достижения цивилизации, основной признак которой, по В. Кантору, - личностное, а не "роевое" начало. Оказывается - способна и желает. Но кто в России раньше и острее других осознал свою (а главное ее, России) западность? Народ? Правительство? Церковь? Литература. Явившаяся в XIX веке великая литература была ответом на петровские реформы и обнаружила истинную ориентацию наконец-то осознавшей себя русской культуры - ориентацию на Запад. Вопреки извечному российскому стремлению к территориальным пространствам, литература бросилась на не изведанные доселе пространства духовные. Зафиксировав (в положительном или отрицательном контексте) основные координаты русской ментальности. Например, непривычка к наследству - развившись из факторов социальных, она превратилась в "неуважение к отеческим гробам" (по Пушкину) и привела к "существованию вне истории", что и является (по Кантору) основной характеристикой варварского этапа развития. Неспособность и нежелание добывать богатство усердным трудом (все равно отнимут), а лишь "по щучьему велению". Нигилизм, диагностированная Достоевским "болезнь русской души". Артистическая сущность (антипод мистической и мещанской), "многодушная", беспочвенная, сполна проявившаяся в Григории Распутине, в мироощущении русской духовной элиты начала ХХ века и приведшая в конечном итоге к революции (Федор Степун).

Избранность взятого материала выводит на свет условность авторских построений. Текст отчетливо монологичен. Макет российской истории грозит рассыпаться в прах при первой попытке диалога. Можно ли (при декларируемом морально-этическом подходе к истории) оправдывать жестокость и произвол Петра I его западническими устремлениями? Не является ли отсутствие критического подхода к традиции, ее механическая эксплуатация приметой как раз культуры традиционной, то есть варварской? Намерение структурировать русскую литературу и философию по принципу причастности к культуре западной приводит к ее крайней схематизации и сугубо формальному разделению. Так, на страницах книги появляются "поэт-мистагог Вячеслав Иванов" и "певец антиправовой русской социальной психологии Гумилев". Кропотливый поиск союзников приводит к одностороннему альянсу с кем угодно. С Флоренским или Томасом Манном. С Есениным, Лотманом или Фрейдом.

Занятая позиция при этом безошибочна - не политик и не историк. Человек культуры. Иногда напоминающий пародийный образ учителя в момент разбора контрольных работ. "Вот здесь вот Хомяков молодец, а вот тут вот он такого понаписал, что даже и читать неприлично. Блок "почувствовал, что Россия стала степью", а вот в "Двенадцати" явно перемудрил. Вот Лев Гумилев, так тот, кажется, вообще ничего не понял. Ай-ай-ай! Такие родители!..".

Факт налицо - труд Владимира Кантора способен практически с первых строк настроить против себя любого читателя. Прочный союз науки и публицистики. Рафинированный интеллигент-ученый "убирает" своих потенциальных оппонентов с уверенностью завзятого колумниста. Патриот? Почвенник? Славянофил? "Искус национализма <...> обрекал на гибельный путь". Демократ? "Демократия стала оценочным критерием деятельности нынешних правителей. И этого критерия большинство из них не выдерживает". Адепт православия? Монархист? "Сервильное православие с его казенной верой...". "Династия Романовых была поставлена на трон в результате воровского заговора". "Евразийцы перечеркивают национальную память". Явная декларативность этих вроде бы обоснованных выпадов предоставляет, к сожалению, все карты желающим оппонировать.

Позиция человека культуры - возможность грамотно разрушить миф. Что и является насущной необходимостью. Основной объект - русская идея. Не варварское глумление, а аккуратное, "for the sake of science", препарирование ее трупа - прерогатива автора. Корень русской идеи - "комплекс неполноценности, переходящий в манию величия". Мифы религиозные, официальные, социальные. "Единство партии и народа такой же миф, как и православие, самодержавие, народность". Порочный круг русской истории - царская династия, "спустя три столетия расстрелянная так же, "по-воровски", как и была коронована". "Народ отрекся от православия" - Сергей Булгаков... Автор борется и с мифами иного рода, после перестроечного митингового бума прочно занявшими место в умах либералов. Пытается снять с Маркса и Энгельса (как выразителей все-таки западного, "цивилизованного" мышления) ответственность за 1917 год в России: "Маркс в России - только имя без содержания". Или реабилитировать Чернышевского ("один из самых трагических мыслителей России"), что в свете изгнания романа "Что делать?" чуть ли не из истории литературы вообще кажется вполне оправданным.

Книга Владимира Кантора - учебник для недоучившегося в институте политика, недочитавшего второй том "Мертвых душ" экономиста, давно (четыре века!) оторванного от жизни адепта православия, тешащего свое национальное и религиозное тщеславие одиозными теориями ("Москва - третий Рим!"). Структура текста максимально удобна для запоминания. Система противопоставлений: город - деревня, Европа - Азия, цивилизация - стихия, западничество - славянофильство, свобода - произвол, язычество - христианство. Пространство и время. Многочисленные параллели: "институт комиссарства - иновариант баскачества". Основные постулаты повторяются несколько раз, с примерами из литературы. Вот Есенин, "выразитель русской народной ментальности": "Наше едва остывшее кочевье мне не нравится. Мне нравится цивилизация".

Кажется, книгу Кантора можно ввести в качестве обязательного учебника истории для ну, скажем, десятого класса. Построения автора убедительны, материал самоценен - вот история, вот литература, вот сегодняшняя политическая ситуация. Его книга может заменить учебник, газету и хрестоматию. Именно заменить, иначе и в первом, и во втором, и в третьем случаях любознательный школьник прочтет, не дай Бог, что-нибудь не то. Вроде реплики того же Есенина: "здесь (на Западе. - К. М.) такая гадость, однообразие, такая духовная нищета, что блевать хочется", которая наряду с цитатой про еврейских девушек стала, кажется, такой же хрестоматийной, как "не жалею, не зову, не плачу". С поэтами не сговориться. Они могут повернуться к позитивисту-историку спиной в самый неподходящий момент. Литераторы, вроде бы призванные десакрализовывать "все понятия и учреждения", зачастую сами справляются с ролью мифотворца лучше любого "учреждения". Или сами оборачиваются мифом. Куда как соблазнительно видеть в Пушкине (ссылки на него наиболее часты в книге) верного и постоянного союзника, этакую константу русского гуманизма, "гений всеотзывчивого, всеевропейского поэта". Чем глубже литература, тем проще обрести в ней единомышленника. Поскребите Пушкина - найдете все, что захотите.

Кирилл Медведев
Полный список книжных обзоров Книга на вчера

Новости электронных библиотек