21.03.1998

Мэтр французского структурализма Мишель Фуко, сам себя, правда, никогда к структуралистам не относивший, так как полагал, что описывает динамику истории, а не статику структуры, может быть назван, пожалуй, самым публикуемым на русском из числа современных европейских философов. Буквально за последние несколько лет вышли "Слова и вещи" (СПб., 1994), "Археология знания" (Киев, 1996), "Воля к истине" (М., 1996), "История безумия в классическую эпоху" (М., 1997), о которой речь пойдет ниже, и это не считая менее фундаментальных исследований и отдельных статей. Первая книга Фуко в переводе на русский появилась еще в 1977 году. И это вполне оправданно, поскольку его работы составляют как бы непрерывный цикл, эпопею формирования современного человека и требуют для адекватной оценки целостного восприятия.

К идее воссоздания генеалогии современного человека философ пришел не сразу. Он начинал как марксист и даже около трех лет состоял в Коммунистической партии Франции. Возможно, здесь сказалось не столько влияние Маркса, сколько Гегеля, и, конечно, общих для молодых интеллектуалов послевоенной Франции умонастроений. От Гегеля, несомненно, происходит стремление Фуко описать именно динамику формирования современного человека, с его особым типом мышления и особенной мифологией. З.А. Сокулер, автор вступительной статьи к "Истории безумия в классическую эпоху", точно подметила и связь построений Фуко с идеями Ницше, скорее формальную, чем содержательную. Изучая работу Ницше "К генеалогии морали", Фуко обратил внимание на саму постановку вопроса, на идею генеалогии, на попытку описать мораль не традиционным образом, не как нечто изначально присущее человеку и характеризующее его сущность, а как исторически обусловленный способ отношения к миру. Именно исследование наиболее свойственных современной европейской культуре явлений в их становлении и создает надтекстуальное единство основных произведений Мишеля Фуко.

Большинство его работ связано с гносеологией, или, точнее, с критической историей наук. Даже пафос первого тома "Истории сексуальности" (это "Воля к знанию", вошедшая в упоминавшийся выше сборник "Воля к истине"), несомненно, гносеологический. "История безумия в классическую эпоху"- это тоже история науки, история становления психиатрии. Основная часть исследования посвящена периоду примерно с шестнадцатого по восемнадцатый век - именно этот отрезок понимает Фуко под классической эпохой. Но в целом книга охватывает гораздо более длительный этап - с конца средневековья, когда сумасшедшие считались скорее просветленными, чем больными, и до начала девятнадцатого века, времени появления первых психиатрических лечебниц, когда безумие начало приобретать свой современный статус. История психиатрии - это история безумия, история формирования в общественном сознании понятия сумасшествия как болезни, долгая и непростая.

Выбор понятия безумия в качестве объекта анализа не случаен. С конца девятнадцатого века, с появлением Ницше и Жерара де Нерваля (которых часто упоминает Фуко), дискурс безумия ворвался в европейскую культуру и за следующее столетие почти вытеснил из нее дискурс рациональности. Кстати, тема безумия всегда присутствовала в европейской литературе, и Фуко отслеживает ее развитие. Пожалуй, пик интереса к безумию литература пережила еще до Ницше, в эпоху романтизма, и как тут не вспомнить "Серапионовых братьев" Гофмана. Целые вереницы безумцев проходят перед читателями Гофмана, и, не будучи, вроде бы, основными героями, именно они связывают разрозненные новеллы в единое целое романа. А до этого были еще безумцы Шекспира. Правда, следует учесть, что все это - речи о безумцах, время речей безумцев в культуре наступило после Ницше. Но дело даже не в этом, а в роли, которую безумие как мифологема, постоянно изменяясь, играло и продолжает играть в сознании европейского человека. С развитием психологии роль эта только возросла, и для многих, пытающихся формулировать сущность человека разумного в двадцатом веке, единственно возможным стало апофатическое определение от противного, через безумие. Фуко пишет: "Под психологией мы понимаем определенное явление, присущее западному миру начиная с XIX в., - тот монолитный постулат, который был определен современным человеком, но который определяет и его самого: человеческое бытие не характеризуется через некое отношение к истине, но наделено присущей ему и только ему, открытой вовне и одновременно потаенной, собственной истиной.

Последуем же за языком в его свободном течении: homo psychologicus - это прямой потомок homo mente captus" (с. 516). То есть человек психологический - прямой потомок человека безумного.

Фуко прослеживает все метаморфозы этой мифологемы. Первоначально средневековые безумцы - это люди Божьи, те самые нищие духом, которым (неточный перевод с греческого!) открылось царствие небесное. Мудрость мира сего, если вспомнить апостола Павла, есть безумие перед Господом, соответственно, по контрапозиции (а средневековые схоласты были большими мастерами в рассуждениях такого рода), безумие в мире есть высшая мудрость. Не случайно вплоть до начала классической эпохи в литературе и фольклоре безумец опровергает псевдомудрецов и оказывается носителем подлинной истины. Но постепенно оценка безумия меняется, и оно становится одним из пороков, а по мере утверждения рационализма и основным пороком, источником всех прочих. У Мольера безумец уже в лучшем случае симулянт, в худшем - негодяй, чаще же и то, и другое. И безумцы, наряду с преступниками, попадают в специально созданные заведения, которые не имели ничего общего с больницами, но много общего - с тюрьмами.

Не самая главная, но четко прослеживаемая на протяжении всей книги задача автора - критика традиционной истории психиатрии. Ее, как историю любой науки, принято описывать как постепенное накопление знаний, неспешный отказ от заблуждений, то есть прогресс, приведший в конечном итоге к возникновению лечебниц для умалишенных, а также современных методов лечения. По Фуко же, психиатрия (он предпочитает для обозначения ранних стадий развития этой науки термин "нозография") не нашла, а создала в безумце больного, постепенно формируя свою теоретическую базу, проделав путь не от наблюдений к обобщениям, а наоборот. Причем теории безумия были долгое время еще безумнее, чем объект, который они исследовали, как не без язвительности отмечает Фуко. Так, во времена господства механицизма врачи склонны были объяснять все явления человеческой психики движением "животных духов". "Как правило, животные духи относят к сфере восприятия. Димерброк ...утверждает, что они незримы, опровергая Бартолина, якобы видевшего их... Халер... утверждал, что они не имеют вкуса, и возражал Жану Паскалю, который попробовал их и нашел кислыми..." (с. 542). Среди причин безумия называли все, что угодно, в частности, чтение книг: "Девочка, которая десяти лет от роду читает, вместо того чтобы резвиться, в двадцать лет превратится не в добрую кормилицу, а в истеричку" (с. 370). Мысль, между прочим, довольно верная, и примеры, ее подтверждающие, ныне можно встретить на каждом шагу. Но вернемся к нашим безумцам.

Путь от безумца-преступника к безумцу-больному занял больше двухсот лет, только к концу восемнадцатого века кое-кто осознал, что их надо не наказывать, а лечить. Тогда же взамен цепей были изобретены смирительные рубашки. Но так ли уж сильно трансформировался статус безумца, если изоляция как основная мера борьбы с безумием осталась неизменной? Именно борьбы, и не важно, что составляет содержание этой борьбы - наказание или лечение. Безумец воспринимался как чужой, как источник постоянной угрозы в те века, когда он был преступником. Но изменилось ли что-то в его восприятии обществом, когда он стал больным? Фуко подчеркивает, что последняя глава его книги - еще не завершение истории. История безумия закончится тогда же, когда закончится история вообще.

Евсей Вайнер

Полный список книжных обзоров Книга на вчера

www.russ.ru

Содержание РЖ

Архив

Форумы

Антологии

Книга на завтра

Пушкин

Объявления

Досье

Бессрочная ссылка

Новости электронных библиотек

Монокль

Пегас Light

Русский университет

© Русский Журнал, 1998

russ@russ.ru