Ян Шенкман. Терентьевский сборник

Терентьевский сборник

Терентьевский сборник /Под общ.ред. С.Кудрявцева. - М.: Гилея, 1996. - 320 с.; 500 экз.; ISBN 5-85302-047-1.

Терентьевский сборник (второй) /Под общ. ред. С.Кудрявцева. - М.: Гилея, 1998. - 400 с.; 500 экз.; ISBN 5-87987-001-4.

Игорь Терентьев - не самая известная, но, безусловно, колоритнейшая фигура авангарда двадцатых. Поэт-заумник, учитель и соратник Хармса, драматург, теоретик и реформатор авангардной сцены, оппонент Мейерхольда в трактовке гоголевского "Ревизора" и, наконец, - гражданин ГУЛАГа, режиссер лагерного театра...

Репрессии, жертвами которых стали многие авангардисты, - следствие не столько крамольного характера их деятельности, сколько поливариантности мышления, неприемлемой для монолитного и однозначно правого Государства. Любопытны и парадоксальны политические воззрения этих людей. Александр Введенский, например, считал себя монархистом, так как верил, что при наследственной монархии у власти может случайно оказаться и порядочный человек. А Терентьев полагал мастерами режиссуры Ленина и Дзержинского, очевидно, имея в виду спектакль, который мастера поставили в Октябре семнадцатого.

Первый терентьевский сборник открывается статьей Александра Бренера. Интеллигентская культура, о которой он пишет, в силу социальных и прочих причин монополизировала концептуальную деятельность в России, присвоила себе право на историческую справедливость. Смутные времена всегда выявляли неподлинность такого подхода. Когда каждый подавал голос, правд оказывалось столько, что голова шла кругом. Творчество Терентьева и есть, по всей видимости, продукт этого "головокруженья". Мне симпатичны радикальные идеи Бренера, но кто бы мог подумать, что он станет осуществлять их таким странным, если верить средствам массовой информации, способом?

Мы уже знаем, что симультанное (одновременное и несинхронное) чтение было изобретено дадаистами, коллаж - Энди Уорхолом, шумовая музыка - Джоном Кейджем, а концепции, по которым все это создается, восходят к Анри Бергсону. Иерархия, казалось бы, давно и надежно выстроена. И вдруг оказывается, что нечто подобное творилось и у нас, в России, во всём своеобразии и безумии послереволюционного десятилетия. Это, пожалуй, один из немногих прецедентов в истории русской культуры, позволяющий избавиться от комплекса вторичности: кое в чем мы многих даже опередили. Оказывается, культура не такая вещь, которую может прервать извержение Везувия или диктатура пролетариата. Ведь она (культура) обитает не в "памятниках архитектуры и искусства", а главным образом в языке. Причём язык здесь играет роль не признака национальной принадлежности, а документа тайной жизни сознания.

Метаязык, который использовал Терентьев, беспредметен и выражает в первую очередь эмоциональный баланс собеседников. Так возникает диалог в сократовском понимании этого слова. Беседа, нацеленная не на выяснение правоты, а на сам процесс говорения…

Производит впечатление опыт структурного изложения Борисом Констриктором терентьевской трагедии "Iордано Бруно". Не потому, что текст Констриктора лучше терентьевского. Нет, конечно. Просто он снимает с трагедии архивный налет и не повторяет оригинал, а развивает, оживляет его. Ролан Барт говорил, что глубоко понять чужой текст можно, лишь переписав его от руки. Нечто подобное получилось и у Констриктора. Из его структурного пересказа видно, что невнятица реплик терентьевских персонажей призвана не удивлять, а отсылать к сакральным источникам: Евангелию, буддистским канонам, великим географическим открытиям, достоевской слезе и хлебниковской концепции мирсконца. Планетарный характер каждого действия органично подводит нас к магически закольцованной ремарке: "на крик "идёт человечество" возвращается". Это ремарка к реплике: ОВТСЕЧЕВОЛЕЧТЕДИ. Реплика - без лица, ниоткуда. В оригинале - непереводимая игра слов. А что еще скажешь от имени всего человечества?..

Второй сборник вышел у составителей, если так можно сказать, не совсем терентьевским. Сфера поиска и анализа стала значительно шире. В нее попали Ильязд, Крученых, Малевич, Татлин, движение Э.Т.И. и швейцарская рок-группа "Йелло". Иначе говоря, сделана попытка представить авангард как процесс. Впрочем, на мой взгляд, дело пока ограничилось локальными исследованиями и публикациями. Среди последних - пьеса Крученых "Мост" и ранние тексты Ильязда.

Исследования же грешат некоторым академизмом, что вполне естественно для филологического сборника тиражом пятьсот экземпляров, но противоречит, я думаю, самому духу двадцатых. Перечислю некоторые названия статей: "Типографика футуристов на взгляд типографа", "Загадка "Белого Китая" Велимира Хлебникова", "Тело и язык в текстах Тристана Тцара и Александра Введенского". Они красноречиво говорят о том, что центральное место в статьях занимает анализ методов авангардного искусства, его специфических приемов, техники письма - то есть вещей, заведомо неглавных в действительно художественном тексте.

Согласен, анагард по своей природе рассудочен, рационален, склонен к теоретическим построениям. Но есть в нем некая составляющая, которая оживляет сухую теорию, составляющая, без которой авангард невозможен. Назовем ее словом "драйв". Именно об этом, как я понял, текст Е.Бобринской "Теория моментального слова А.Крученых". Андре Бретон называл это автоматизмом. Можно определить это и иначе, цитатой из Бориса Гребенщикова: "Едва ли я могу сказать, как это заставляет меня, просит меня - двигаться дальше". Движение дальше, однако, идет через силу.

Сказывается во втором сборнике отсутствие Александра Бренера. Его, если так можно выразиться, нишу занимают сразу два текста: "Пиши, обэбиобившись" Ры Никоновой-Таршис и "Манифест движения Э.Т.И." Как на грех, оба очень традиционны. Несмотря на то, что традиция эта - традиция авангарда. И язык до боли знакомый. А главное - не свой, заемный язык. Ры Никонова временами напоминает Сашу Соколова ("В ожидании Нобеля"). Но там был именно Соколов, а здесь - безликий поставангардный текст.

Это, конечно, не значит, что современная трактовка авангарда изначально обречена на провал. Одной из наиболее удачных попыток такой трактовки кажется мне альбом "Жилец вершин" (Хвост & Аукцыон), появившийся, кстати, одновременно с первым терентьевским сборником.

"Жилец" - не результат сложения старого текста и современного исполнителя, а абсолютно новое произведение. Тот случай, когда из песни слов не выкинешь и микрофон соседу не передашь. На память приходят голос старенького Берроуза в композициях Тома Уэйтса и перформансы Пригова с ансамблем Марка Пекарского...

Прослушав "Жильца вершин", Виктор Владимирович был бы сильно удивлён, но, мне кажется, ему бы понравилось. Безмятежный саксофон, салат из экзотических флейт, шаманские барабаны - таков Хлебников образца девяносто шестого. Значит - "Зангези жив, // Это была неумная шутка". Манифесту Э.Т.И. повезло менее, чем Зангези. Он скорее мертв. Не слишком умная шутка: заменить реалии дадаистского манифеста на конкретику постсоветских времен. Что получилось в итоге? Эдакий музей авангарда, мемориал футуризма и дадаизма. Но времена, как поет Боб Дилан, меняются…

Времена, конечно, меняются. Тогда почему для нас так важны авангардные экзерсисы двадцатых? Думаю, потому, что авангардное и традиционное в культуре периодически чередуются. И логично было бы ожидать наступления новых двадцатых. Ведь время в конце концов лишь меняет антураж и дает новый исторический опыт. Но оно бессильно отменить те эмоции, на которых строится авангард. Эмоции, которые не дают ему состариться и умереть.

В предисловии к первому сборнику редактор Сергей Кудрявцев пригласил к сотрудничеству любителей и знатоков русского авангарда. Хочется верить, что такие люди найдутся не только среди профессиональных филологов.

Ян Шенкман