Олег Генисаретский. Джеймс Бьюдженталь. Наука быть живым / Диалоги между пациентами и терапевтом в гуманистической психотерапии.


				12.06.98

Джеймс Бьюдженталь.
Наука быть живым / Диалоги между пациентами и терапевтом в гуманистической психотерапии.

М.: "Независимая фирма КЛАСС", 1998. - 336 с. Серия "Библиотека психологии и психотерапии".

Неисчислимое чувство, или Помощь для самопомощи

Предлагаемая вниманию читателя книга Дж. Бьюдженталя принадлежит к достаточно обширному уже кругу психотерапевтической словесности, которая, в свою очередь, входит в еще более широкое поле гуманитарной литературы и заметно раздвинула в нашем веке его границы.

В таком качестве книга эта могла бы заинтересовать не только тех, кто посвятил себя психотерапии или психологии, но и всех, не вполне уверовавших в нигилистический припев о конце "человеческого, слишком человеческого" в человеке. Да вот беда: тексты, выходящие под рубрикой "психотерапия", не очень-то воспринимаются у нас - критикой и читателями - именно как словесность, как род литературы, по своим намерениям обращенной не только к специалистам или "лицам с психологическими проблемами", но к гуманитарному люду любых профессиональных цехов и регионов культуры. Странно в этом бесчувствии к ценностям литературного жанра то, что мало-мальски оригинальные книги по психотерапии, психологической культуре, психофантастике исчезают с прилавков с завидной скоростью. Стало быть, читаются.

И недаром: отменное чтиво!

Во-первых, потому, что значительный пласт его - это истории встреч и опыта перемен, причем во многих и разных смыслах слова "история". Истории, случившиеся, состоявшиеся с человеком и заставившие его что-либо в жизни (и в себе) изменить; истории, рассказанные, показанные, разыгранные в ходе терапевтической сессии (один на один с терапевтом или в присутствии терапевтической группы); истории, поведанные нам, читателям, автором-психотерапевтом, преследовавшим свои научные, творческие и гуманитарные цели. Истории, в которых - как то всегда с историями и бывает - поэзия и правда, вымысел и реальность, намерение и безыскусность сплетаются столь же по обыкновениям жизни, сколь и по законам литературного жанра.

Во-вторых, это истории, увиденные и показанные всегда в очень определенной, заранее оговоренной концептуальной и процедурной оптике, в силу которой самое заурядное событие, переживание, отношение повседневной жизни становится настолько выпуклым и стереоскопичным, что может быть еще раз перепережито и перепроверено, опытно исследовано и в опыте же изменено, получив при этом достоинство сознанности и ничего не потеряв в своей жизненной конкретности.

Присущие терапевтическому процессу качества концептуальности, процедурности и сознаваемости (рефлексивности), а также то, что он протекает как серия событий "здесь" и "сейчас", в значительной мере инсценированных и подвергающихся анализу, сближают психотерапевтическую словесность с самыми радикальными формами художественного и социокультурного авангарда. При желании можно было бы даже сказать, что современная психотерапия состоит к традиционной и классической психологии в том же именно отношении, в каком авангард - к народному и классическому искусству. Может быть, это и не комплимент психотерапии, но уж точно констатация ее со-природности искусству.

В-третьих, современное искусство и психотерапию объединяет также и общий вектор их движения от "сильных", требовательных форм авангарда, характерных для культуры 20-х и 60-х годов, - к "слабым" его формам, иначе говоря, к "поставангардизму" с присущим ему выравниванием в правах самых разных культур, духовных традиций, исторических эпох, стилей жизни, а также вниманием к разнообразию свойственных им образов человечности.

Психотерапия опознается при этом скорее как дитя антропологической революции ¹, лежащей в основе современной культуры, как одна из самых показательных гуманитарных практик, чем как наследница феноменологии, экзистенциализма, структурализма или иных направлений философской мысли, с которыми она разделяет некоторые концептуальные схемы.

У психотерапии свой путь в околесице гуманитарных проблем современности, свой голос и своя интеллектуальная стать. И, в частности, своя система экзистенциальных и культурных ценностей, иногда - не слишком обязательно - называемых "внутренними", "личностными", "субъектными", "архетипическими" или просто "психическими", но определенно составляющими автономное и легко опознаваемое ценностное ядро. Вокруг него постепенно кристаллизуется та своеобразная экзистенциальная прагматика психотерапии, то присущее ей многообразие мотивов и целей обращения к психотерапевтическому праксису - к самореализации, личностному росту, душевно-телесной цельности, человеческой подлинности и совершенству, - которое А. Маслоу удачно окрестил "евпсихией" ², что по-русски могло бы звучать как "благодушие".

Нет ничего удивительного, что по молодости своего профессионализма (в его современном виде) психотерапия выражает самосознавание собственного пути и собственной стати чаще всего проектно и символически, обращаясь к той или иной базовой метафоре (как то делает и наш автор, не обинуясь говорящий о "шестом чувстве"). Впрочем, как раз в случае психотерапии опора на метафору не дает повода к упреку в методологической некорректности, ибо метафора проработана здесь как вполне правомочный элемент профессиональной коммуникации всех участников психотерапевтического процесса.

Итак, шестое чувство, под которым автор, следуя складывающейся на наших глазах психотерапевтической концептуалистике, подразумевает внутреннее сознавание. Чувство, современным человеком то ли уже потерянное, то ли еще не найденное. И непременно вожделеемое.

Работу понимания того, в чем состоит смысл гипотетической потребности в этом чувстве для современного человека, равно как и объяснение, что за механизм производства субъективности в нашем мире заставляет ученого-психолога и практика-психотерапевта полагать эту потребность объективной, - автор возлагает на нас с вами, уважаемый читатель.

Последуем в этом автору, не забывшему подчеркнуть "важность нашего утраченного чувства, внутреннего осознавания, которое позволяет каждому из нас жить с более истинным пониманием своей уникальной природы" и напомнившему, что "это утраченное чувство есть прямой путь к наиболее глубокому постижению смысла бытия и вселенной". Отнесемся с доверием и к такому суждению: "Когда я полностью сознаю свое бытие - включая свои чувства относительно своего способа существования и того, как я в действительности хочу жить, - настоящая работа заканчивается".

Но в тот момент, когда автор обратится прямо к нашему внутреннему сознаванию (чувствованию и пониманию), заметим: тут речь начинает идти уже не о психотерапии как помогающей профессии, а о той возможной самопомощи, которую только мы сами могли бы себе оказать; и не о той или иной профессиональной роли психотерапевта, а о нем как о новоявленном культурном герое, поверх цеховых барьеров обращающемся к каждому из "людей доброй воли". И к этому голосу в хоре современной культуры, по моему ощущению времени, стоит отнюдь не поверхностно прислушаться.

Покуда мы соглашаемся с тем, что "психотерапия на самом деле есть ускоренный образовательный процесс, направленный на то, чтобы достичь зрелости, задержавшейся на двадцать, тридцать или более лет из-за попыток жить с детским отношением к жизни", мы остаемся в пределах вполне понятного для молодой профессии просветительского пафоса. А вот когда нам говорят, что "сознавание является фундаментальной природой человеческой жизни", мы - именно как "интеллигентные читатели" - вправе прибегнуть к своей онтологической интуиции (убеждениям или вере) и задаться вопросом о правомерности подобной гуманитарной интервенции в круг жизни и самопонимание каждого из нас.

И тут приоткроется одно скрытое допущение, которое стоило бы сформулировать явно.

Среди профессиональных, культурных и экзистенциальных ролей, с которыми мы имеем дело в психотерапевтическом поле, есть три позиции: супервизора, имеющего опыт нуждающегося в помощи клиента и помогающего терапевта; концептуалиста, владеющего теоретическими средствами наблюдения и анализа психотерапевтического процесса; и того не имеющего пока устойчивого имени персонажа, косвенной речью именуемого обычно словами с приставкой "само" (тот "сам", кто считается носителем и предметом самосознавания, самопонимания, самоотношения, самодействия, саморазвития и самопомощи в этом далеко не простом и не легком деле). Эти три позиции объединяет то, что по сути они являются автопозициями, между которыми разворачивается процесс рефлексивной автокоммуникации и обмен какими-то странными энергиями и символическими продуктами, причем происходит все это непосредственно в пространстве культуры, на ее сценах и экранах, а не на площадках профессионального психотерапевтического цеха.

Далее, когда один из этих персонажей, психотерапевт - ввиду особой психической одаренности и/или большого профессионального опыта - получает преимущество перформативности, когда все его поведенческие жесты начинают удовлетворять принятым в психотерапевтическом сообществе критериям экзистенциальной прагматики, он вступает на поле автопсихопоэзиса и получает (или захватывает?) роль не просто выдающегося представителя профессионального цеха, но и культурного героя, претендующего на своеобразное антропологическое авторство, на творчество (или возрождение) новых фигур человечности ³.

Эта новая роль психотерапевта в театре культуры является условием и своеобразия психотерапевтической словесности, и нарастающего интереса к ней. Случаи из повседневной профессиональной практики превращаются тут в экзистенциальные истории, а сопровождающее их сознавание привходит в совокупный опыт антропологического воображения.

Непомерные претензии? Или одна из реалий наблюдаемой психологической культуры? Еще одна форма психофантастики или психологически реалистичное упование? Духовная провокация, как выражался в сходных обстоятельствах начала века С. Н. Булгаков, или искренние показания внутреннего сознавания?

На эти вопросы оставлено отвечать нам самим. Даже самая замечательная психотерапевтическая словесность тут только "помощь для самопомощи"!

Олег Генисаретский

Примечания:

¹ О содержании и основополагающем значении антропологической революции см.: Ионин Л. Г. Социология культуры. М., "Логос", 1996, с. 23-24.

² Маслоу А. Дальние пределы человеческой психики. М., "Евразия", 1997, с. 238-250.

³ Генисаретский О. И. Окрест вершин: антропологическое воображение и перфективный праксис // Совершенный человек. Теология и философия образа. М., Валент, 1997, с. 261-290.

Библиотеки психологической литературы

www.rtsnet.ru/tc/emp/satin/psychology/books.htm

www.nsu.ru/psych/internet