Александра Финогенова. Эдмонда Шарль-Ру. Моя непостижимая Шанель


				23.06.98

Эдмонда Шарль-Ру
Моя непостижимая Шанель

М.: Прогресс - Смоленск: Русич, 1997.

Мадам Эдмонда Шарль-Ру позволила себе несколько преувеличить "роль личности в истории" и одновременно несправедливо принизить научную цену своего скрупулезного исследования, дав ему столь "любительское" и непритязательно лаконичное название - оно к лицу скорее чисто женским дневниковым трогательным заметкам "о моей любимой школьной подружке Коко", заслуживающим внимания разве что благодаря этой самой трогательности. Очевидно не таковы данные "заметки", что по объему, что по содержанию, насыщенные "до неприличия" всевозможными подробностями, фактами, свидетельствами... И вовсе не о Шанель, с какой стати? Так, об эпохе. Эпохе Упадка - Бунтарства - Новизны ради Новизны, всего разом - или провала. Да, допустим, Шанель повезло родиться и пробиться в нужное время в нужном месте; но так ли это "неповторимо"? В этом - первое и, пожалуй, последнее, даже пикантно трогательное в своем одиночестве прегрешение, да и то вполне объяснимое той самой девичьей влюбленностью уже не в подругу, а в эталон другого, взрослого мира - классную даму, мадемуазель совершенство (почему-то вечную мадемуазель...) Именно лишь как один возможный результат жесткого естественного отбора этого мира - почти в стиле "унисекс", боготворимом самой "боготворимой", и вырастает субтильная фигурка Шанель в своего рода Символ, Зеркало какой-нибудь революции - умонастроений, нравов, одежды наконец.

Этот авантюрный бытописательный роман (уж воспользуемся точной литературоведческой терминологией) начинается, как и полагается, задолго до появления на свет героини, с подробного копания в ее довольно темном, по ее же вине, происхождении: не любила будущая г-жа Шанель, знаете ли, суровой грубой правды, а предпочитала мистификацию в любом виде. Скажите на милость, ну какая разница при ее-то деньгах, положении и дерзости взглядов, что вышла она из самого что ни на есть народа, ведь можно было этим даже "гордиться" - посмотрите, мол, какая я "селф-мэйд-вумэн"... Так нет же, она прибегает к намекам здесь, приукрашает там, вплоть до начала своей далеко не романтичной юности, проходившей между модной мастерской, содержавшейся ею в клане, в пае с безропотными сестрами, и еще более модным, но без особых претензий кабаре, где она пыталась что-то попевать, поплясывать без особого, честно говоря, таланта. Да, но с какими планами! Вырваться и еще раз вырваться - на волю, что означало вверх, в круг тех, кто лениво хлопал, когда она в сотый раз затягивала свой "визитный" шлягер "Коко-коко". Вырваться, ворваться и доказать. Иначе к чему все эти поездки в замки, поместья и просто на прогулки. Понятно, к чему - чтобы стать "незаконной" одного из... Скажете, цель не из высоких? Но незаконная незаконной рознь. Так и случилось при знакомстве с Бальсаном, неординарным представителем элиты, притом также имевшем тайный гложущий изъян темного происхождения. Так или иначе, пара состоялась; их тянуло друг к другу: молодые, ультрасовременные и готовые рисковать всем на свете, включая и самих себя, - просто ради особого вида извращенности и страсти к черному юмору, порой граничащего с самоубийством. Кстати, эта "жертвенность", распространяемая на близких, но уже "использованных" людей, присущая принципам жизнеустройства Шанель (и многими подмеченная), истекает именно оттуда, из мест обитания новых аристократов, столь же отличных от старого поколения, сколь и средства их передвижения - порода, подточенная изнутри. Здесь ли сформировалась нерушимая заповедь Коко: рассчитывай только на себя. Независимость, распространившаяся и на призвание: мой стиль, узнаваемый, непохожий, неизменный. Может, поэтому преемник Бальсана, знаменитый Бой, женившись на "благородной" и благопристойной, немедленно заскучал; не разойдясь с Шанель до конца, он навсегда останется для нее "настоящей любовью". И деловым партнером.

Затруднительно отделять факты реальные от скрупулезно добытых рассказчицей из фрагментов свидетельств, полустертых воспоминаний или из собственных умозаключений. Некоторым из них придается тем не менее определяющее значение в поворотах судеб разных героев. Это касается и чрезмерно насыщенного деталями изыскания о корнях и родственных связях Габриэль, и мотивов, подсказавших ей, что завтра моды - в серийности запахов, фасонов, аксессуаров, чего еще в годы ее юности не могла допустить ни одна мало-мальски претендующая на светскость особа. Ей же за каких-то лет десять удалось не то что привить, но полностью развенчав и растоптав низким каблуком прежние туалеты, наводившие на мысли о райских птицах из райских садов, вознестись в сонм Великих первооткрывателей, повернуть со всей мощью хрупких мозолистых пальчиков архимедов рычаг и перевернуть мир. Создав целый параллельный "мир моды", со своими законами, правительством, даже климатом (сезонами), где длина и ширина оказались гораздо важнее политики и войн.

Мировая война. Хаос, отчаяние, пир духа и особенно тела (во время чумы)... Катастрофы, однако, всегда кому-то на руку; и эта послужила расцвету главнейшего дела жизни Габриэль. Основы ее "империи", по выражению автора, теперь прочны и неуязвимы. Одеваться только у Шанель или как у Шанель! Иное означало принадлежать к смешной и безнадежно старомодной довоенной касте (правившей, кажется, чуть не сто лет назад, не ведающей о кино, авто и открытых коленках). Найдя струю, попав в нее и безошибочно ориентируясь в ней, Шанель научилась, не выходя из ее весьма ограниченных, самой созданных "берегов", заплывать в такие заводи... Первыми были эти удивительные русские, уникальным образом соединявшие мужиковатость бытовых привычек и вкусов с утонченнейшими волшебными идеями в области искусства. Тут Габриэль нашла на время все, чего ей тайно не хватало прежде, то есть полнейшую свободу творчества с единственным ограничением: никаких ограничений! Опыт дягилевских сезонов, перетекающих в тесное общение с французскими единоверцами их вдохновителя: Кокто, Стравинский, Пикассо, Реверди... Завораживающий рассказ о "славянских годах" Шанель занимает особое место как по объему, так и по богатейшему фактическому материалу, просто изобилующему именами и "случаями". Выделить бы его в самостоятельную книгу: такая суперпрофессиональная и добротная монография о парижском мировом культурном эпицентре пригодилась бы для изучения истории культуры, далеко выходящей за пределы жанра автобиографии отдельной представительницы этого грандиозного процесса.

А представительница снова неудовлетворена. "Мне очень быстро надоел его античный базар", - вот все, что она находит нужным сказать о сотрудничестве с Кокто при создании костюмов (вызвавших, между прочим, безумный восторг) к его постановкам. И снова поиски. В лице великого князя Дмитрия, затем герцога Вестминстерского она обретает учителей, не менее значительных, чем нужда и экономия; настал черед подлинной, не "кабарешной" роскоши, не изменившей стиль в корне, но завершившей его ароматом непринужденной изысканности, небрежного шика, отличающей все коллекции Шанель. Вот ее собственный афоризм о "знаке хорошего вкуса": "единственная цель роскоши - сделать простоту примечательной". Даже то, что она с уже привычной безжалостностью отмечала позже "интеллектуальную недостаточность" герцога (вспомним ее тягу-ненависть к повесам из высшего круга), не умаляет его роли в "англизации" стиля нарядов от Шанель той поры, стиля, вознесшего ее на очередной гребень успеха - и богатства. Она была "незаконной" уже не из необходимости. По состоятельности приближаясь к своим покровителям, она могла позволить себе выбирать сама. Апофеозом поисков становится знаменитый "Номер Пять", запах Ее и ее эпохи.

Поэтому когда разразилась Вторая мировая, никакие уговоры и лесть патриотов-соотечественников не заставили ее остаться в ожидании "скорейшей" победы. Знаем, проходили. На свой лад отметившись в первой, пережив забастовку в ателье в конце тридцатых (как смели эти девчонки так поступить с Ней!), она уже словно и не помнила о некоей девчонке из мастерской, падавшей с ног лет этак тридцать тому назад; опять это стремление забыть-перекроить прошлое... Что ей еще оставалось здесь? А тянуло к какой-нибудь сногсшибательной авантюре, которая не заставила себя ждать. Ни много ни мало - явиться ангелом-спасителем мира. Отправиться из немецкого логова (по поручению, исходившему через посредничество от самого Шелленберга) к самому старине Уинстону с предложениями сепаратных переговоров с Германией. Это был перебор. Миссия невыполнима, Черчилль вне досягаемости. И судьбы всего мира прекрасно устроились без горячего вмешательства Габриэль, как ни досадно. Наоборот, теперь залечь на дно - все эти процессы, разбирательства, такая проза! Однако залечь пришлось, оставив без борьбы профессиональное поле во владение всем желающим (созвездие которых в одной только Франции после войны поразительно), на добрый десяток лет в тихой, вечно мирной Швейцарии, где теперь водились и черти во главе с Непримиримой.

Возвращение. Мнимый провал - и неправдоподобный триумф "маленького черного платья", не запах, но уже имидж эпохи. Вообразите сейчас приемы, рауты и даже вечерние улицы без этой "черной жемчужины"! Между тем Великая Мадемуазель - для околомодной публики уже фамильярно Коко - перепорхнула седьмой десяток, навсегда пребывая в "своем" времени и оставив след в вечно меняющемся времени общем. Любимые одни за другим умирают, вакуум в конце концов делается невыносимым, она заговаривается, выражается настолько отрывочно, резко, что теряется связь мыслей. Тени сгущаются в одно утро, так похожее и непохожее на все другие: тени людей, нарядов, мест... Она умерла в своей постели, так и не сдавшись "им", не простив "им". Забыв после себя изобилие достижений, загадок, замыслов, легенд - разобраться в них автору книги удалось если не полностью, то, бесспорно, по большей части, мастерски нащупывая во всех переплетениях те узелки, из которых ниточка все вьется, безошибочно вышивая по пестрейшему ковру судьбы "непостижимой" женщины ХХ века.

Автор же рецензии своим изложением взахлеб берется разве что заразить вас собственным впечатлением от насыщенности подобной судьбы Жизнью во всех ее мыслимых и немыслимых проявлениях, во всей ее цельности.

Александра Финогенова