Константин Парамонов. Семидесятые как предмет истории русской культуры. Сост. К. Ю. Рогов.


				11.07.98

Семидесятые как предмет истории русской культуры. Сост. К. Ю. Рогов

М.: Объединенное гуманитарное издательство, 1998. - 304 с.; тираж 1000 экз.; серия "Россия / Russia"; ISBN 5-900241-13-0.

На экране - семидесятые.

Наша, - как сказали намедни из телевизора, - Эра.

Моя Эра.

Будто бы в детство вернулся: полузабытые имена международных политиков, обозревателей, заставка программы "Время".

Время, естественно, - вперед. Черно-белый телевизор.

"Камера смотрит в мир".

Мама на кухне, отец на службе, скоро в школу.

Радио в прихожей:

"Это время стучит - БАМ-м-м-м..."

"Вся жизнь впереди - надейся и жди!"

"Барабан был плох..."

Барабанщик сдох.

Время - назад.

Честное слово, мне повезло.

Ничего плохого из той поры я не запомнил. Вместо газетных передовиц читал "Ходжу Насреддина". Из газеты "Правда" любил вырезать политические карикатуры и наклеивать их в тетрадку.

Сомнительных писем не подписывал.

За распространение самиздата не сел.

В Афганистан не попал. Хотя собирался: по героической глупости прыщавых лет...

(Собственно, мне-то какое дело до 70-х? - еще раз задаю себе этот вопрос. Я же маленький был, детство проводил в закрытом городке, купался в речке Вотке и слыхом не слыхивал ни о каких там диссидентах. Да и вообще мало что помню антисоветского, кроме папы, пародирующего среди дружеского застолья речь Брежнева, и мамы, говорящей ему: "Тише, соседи услышат".)

Семидесятые.

С чего бы вдруг в этот кусок времени так пристально вглядываются культурологи?

Видать, превысил он критическую массу, если недавно группа людей попыталась критически рассмотреть это десятилетие "как предмет истории русской культуры".

Так вот: материалы дискуссии на эту тему, опубликованные в книге, убеждают в искреннем интересе к Семидесятым - как к Феномену Эпохи.

На всякий сучий (словами одного из персонажей периодики последних лет): маленький был, ничего не помню. И вообще: сын за отца не ответчик.

На всякий случай.

Это время вызывает во мне жгучее любопытство.

...Вот, скажем, есть "шестидесятники". Это как бы старшие братья "семидесятников". "Семидесятники" легко превращаются в "восьмидесятников".

А вот "шестидесятники" в "семидесятников" как-то плохо превращаются. Зато легко превращаются в "восьмидесятников"...

А я кто буду - "девяностик", что ли?

Сложно все это.

И даже вполне понятно.

За двадцать лет... Нет, даже не за двадцать - за десять, а может быть, для кого-то и за пять - все резко изменилось.

Для кого-то плавно.

Для кого-то - не изменилось.

Но в любом случае приятно тешить себя мыслью, что - изменилось.

И вызывает всяческое сочувствие желание жителей обозреваемой эпохи как можно быстрее анализировать чужие и свои поступки, которые они совершили или пережили в то время.

Вполне понятно их стремление сделать это для того, чтобы почувствовать в себе силы жить и анализировать дальше.

Или хотя бы анализировать.

Вот и мне, дилетантствующему культурологу, книга эта показалась познавательной и интересной именно из-за желания узнать: "Как же все происходило? Пускай маленький, но ведь уже существовал на свете я, да и ты, мой беспрекословный читатель. Радио слушал, телевизор смотрел... И люди-то, вот они, были уже взрослыми, и многих из них мы видим сегодня живьем, а некоторые имена, упоминающиеся в этих статьях, на слуху до сих пор - сейчас и здесь".

Значит, то, что "миф о семидесятых" сложился без моего участия, есть если не истина, то правда.

Итак, с одной стороны - надежды шестидесятников на демократию, окончательно рухнувшие в 1968 году, после ввода войск в Чехословакию. (Тремя годами раньше были арестованы Синявский и Даниэль.)

С другой стороны - то, что войдет в учебники под названием "перестройка".

Здесь можно наблюдать - такое уже не раз случалось в истории, - как десятилетие увеличивается годков эдак на пять - семь. Ясно, что это больше, чем "смена цифры". Это - рубеж, граница эпохи.

Интересно, как К. Рогов, намечая основные вопросы дискуссии, обозначает границу "семидесятых": вползание в цвет. Это значит, что в 1978 году телевидение стало цветным. Свою догадку Рогов иллюстрирует цитатой из лекции Андрея Тарковского: "Вообще психология нашего восприятия такова, что черно-белое изображение воспринимается как более правдивое, реалистичное, чем цветное".

С одной стороны, "оттепель", с другой - "перестройка", а 70-е вошли в историю с прочным определением "застой".

Застой застоем, но энергия нарастающей волны диссидентского правозащитного движения границ не знала. Рядом или около этого явления развивался литературный и художественный андеграунд. И если деятельность правозащитников существует сегодня лишь в воспоминаниях, то большинство писателей и художников 70-х до сих пор успешно продуцируют тексты, полотна и инсталляции, давая еще фору молодым творцам.

Но пусть это кажущееся противоречие не станет темой для отдельного разговора на страницах настоящего обзора.

Как и рассуждения о намечающейся сегодня моде на эстетику 70-х.

Потом, потом.

Самые ценные материалы альманаха - это документальные свидетельства ушедшего времени. И. П. Уварова и К. Рогов, авторы "Хроники художественной жизни" семидесятых, решили-таки придерживаться традиционной последовательности, оговорив предварительно условность своего выбора: с 1970 по 1979 год.

Вот, к примеру, год 1971-й...

Основные события года

ПАМЯТНАЯ ЗАПИСКА академика А. Д. Сахарова Генеральному секретарю ЦК КПСС Л. И. Брежневу.

ХХIV СЪЕЗД КПСС.

"Памятная записка" содержит практически всю сумму предложений, которые начали осуществляться лишь в годы "перестройки": амнистия политическим заключенным, гласность, свобода убеждений, свободный выезд из страны, восстановление прав сосланных народов, отказ от применения оружия массового уничтожения. Тем временем партия, очевидно, в порядке подготовки к съезду чистила свои ряды от инакомыслящей интеллигенции, сильно облегчая при этом переход творческого интеллигента-шестидесятника из рядов коммунистов - в разряд диссидентов, хотя отнюдь не все становились политическими деятелями. По материалам "Хроники текущих событий", за два года до съезда исключены из партии художник Б. Биргер, литературовед и публицист Ю. Карякин, строгий выговор получил поэт П. Антокольский, лишился работы Л. Копелев, из Союза писателей исключен А. Галич. Список на самом деле огромен. Основной криминал - "подписантство", имена под письмами в защиту осужденных, преследуемых и депортируемых, письмами, ставшими основной формой политического протеста.

ЖУРНАЛЫ. Толстые журналы 1971 года публикуют: Ю. Трифонова, А. Вознесенского три раза, Булата Окуджаву, "Белого Бима Черное ухо" (в "Нашем современнике"), Виктора Астафьева, Василия Шукшина, Андрея Битова, братьев Стругацких, Ф. Искандера и "кроме того": приводится еще целый ряд журналов и имен...

КНИГИ. Перечисляются наиболее значительные авторы вышедших в этом году книг. Например, в серии "Пламенные революционеры" (М.: "Политиздат"): Вас. Аксенов, "Любовь к электричеству" (о Леониде Красине); Б. Окуджава, "Глоток свободы" (о П. Пестеле).

В ПЕРЕВОДАХ, например, советский читатель прочел роман Артура Хейли "Аэропорт".

ГУМАНИТАРНАЯ МЫСЛЬ. Публикуются "Воспоминания" Анастасии Цветаевой, "Перечитывая Достоевского" исключенного из партии Юрия Карякина, в журнале "Вопросы философии" - М. Г. Мамардашвили. В "Новом мире" продолжается дискуссия на тему "Наука о литературе сегодня" (в выступлениях В. Шкловского и И. Андроникова высказывается мысль, что литературоведение должно осваивать телевизионные жанры как самые массовые и наиболее действенные).

ПЕЧАТАЮТСЯ НА ЗАПАДЕ. А. Солженицын - "Август четырнадцатого", Вл. Максимов, Ю. Даниэль, "Колымские рассказы" Варлама Шаламова.

САМИЗДАТ. Начал выходить машинописный "русский патриотический журнал" "Вече".

ТЕАТРЫ. "А зори здесь тихие...", "Гамлет" - реж. Ю. Любимов, в роли Гамлета - Вл. Высоцкий.

КИНО. "Король Лир" Г. Козинцева, "Жил певчий дрозд" Отара Иоселиани, "Белорусский вокзал" А. Смирнова, "Двенадцать стульев" Л. Гайдая...

Состоялся седьмой Московский международный кинофестиваль. Приехал А. Куросава, вне конкурса демонстрировался его фильм "Под стук трамвайных колес"; кроме того, показаны "Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?" С. Поллака, "Генералы песчаных карьеров" Холла Бартлета, "Березняк" А. Вайды.

ДРУГИЕ СОБЫТИЯ. Выставка графики Пикассо в ГМИИ, в Доме архитекторов развесили работы Олега Целкова и тотчас сняли, в Копенгагене - выставка десяти художников из Москвы, среди них: Зверев, Немухин, Рабин, Кропивницкие, Плавинский, Харитонов.

ДЖАЗ. Фестиваль в ДК "Москворечье".

ГАСТРОЛИ в СССР Дюка Эллингтона.

НА ЭСТРАДЕ появляется Алла Пугачева.

Умер А. Твардовский. Умер М. Ромм.

Таковы вкратце события 1971 года. Не так уж и плохо. И в первую очередь из-за этого подробного документального списка событий и была приобретена мной эта книжка.

Остальные выступления авторов альманаха отличаются, на мой взгляд, вполне ожиданной и простительной предвзятостью.

"От Галича к Пригову" - А. Л. Зорин небезуспешно пытается провести параллели между двумя поэтами.

Кстати, совершенно зря авторы-составители альманаха не предусмотрели вполне уместный в книге раздел "Сведения об авторах". Ну не знаю я, кто такой А. Л. Зорин, не знаю! Знал бы - может быть, еще бы что-нибудь написал.

Зато знаю, кто такой В. Курицын. И чего можно ждать от него, когда он называет свою статью "Случаи власти" и посвящает ее творчеству Солженицына, точнее - его произведению "Архипелаг ГУЛАГ". Изящное разоблачение феномена и доказательство "тотальности" солженицынской прозы с привлечением имен (ну конечно!) Ролана Барта и Жака Деррида представляют один из тех случаев, когда, за недостатком времени, можно прочитать не толстую книжку, а критический материал о ней.

Приятно на этих страницах встретить имя более знакомого персонажа - Майка Науменко. "Говоря коротко, Майк придумал российский рок. До него никто не мог петь рок по-русски, после него это стало возможно". М. Гнедовский, с его тщательным исследованием девяти песен Майка, приходит к выводу: каждая из них имеет прототипы в западной традиции, вплоть до конкретных названий песен конкретных авторов. Что ж, такой способ развития, как верно замечает автор, не нов для России. И цитирует В. Соловьева (другого): "И не так важно: бюстик Наполеона на письменном столе или плакат Марка Болана на стене котельной".

Вот и Сергей Зенкин в своей статье анализирует ситуацию, постигшую отечественную культурологию, что, "добившись литературно-коммерческого успеха, обернулась принципиально безответственным симулякром науки" и выявила "свои художественно-эстетические потенции, которые "выпадают в осадок" в паранаучной эссеистике постмодерна".

Мне, как бывшему жителю Ленинграда, успевшему напиться кофе в одном из культовых мест Эпохи - в кафе на углу Невского и Владимирского проспектов, известном теперь всей стране под именем "Сайгон", - было очень приятно и интересно читать воспоминания ленинградского поэта Евгения Вензеля о том, как это было с ним в начале 70-х...

И вот история: будто бы сам Иосиф Бродский, беседуя в Нью-Йорке с мэром Петербурга, попросил Собчака устроить в помещении бывшего "Сайгона" нечто вроде мемориального музея "неформальной" культуры...

Бродский умер, экс-мэр где-то прячется.

Недавно я стал случайным свидетелем беседы двух характерных типов, пострадавших от режима тех далеких лет...

На лавочке, в одном из дворов, в Петербурге...

В Петербурге, в одном из дворов, на лавочке собрались двое: поэт и художник.

И давай вспоминать...

"А помнишь?.. А вот сейчас бы... Не-е-т, сейчас такого нет, в натуре. Наливай. А вот раньше - было. А помнишь, как было? Было хорошо. Пей. Да и сейчас не хуже. Потому что - сейчас".

Поэт отсидел за бродяжничество.

Художник - за тунеядство.

Как и двадцать лет назад, беседуя, они пили тот же "Портвейн-72" и курили тот же "Беломор" фабрики Урицкого.

Константин Парамонов