12.11.98

Олег Постнов
Песочное время

Новосибирск: Издательство СО РАН, Научно-издательский центр ОИГГМ, 1997. - 402 с.; тираж 3000 экз.; ISBN 5-7692-0058-8.

Книга Постнова очень интересна. По разным причинам - кроме собственно литературной. И тут все просто: это типичная первая книга литератора, занятого проблемой складывания историй, которые - учитывая эту проблему - живут в области его фантазий. Так это выглядит на первый взгляд.

Собственно, место действия задается демонстративно: все это - что угодно, кроме реальности. Например, в заглавном "Песочном времени" рассказано о некоем художнике, отце главного героя. Этот художник оказывается основной причиной гнева кого-то вроде Хрущева, но как бы и не Хрущева, на выставке как бы в Манеже, но и не совсем там: мир, вроде бы, списан с натуры, но преобразован в такой, о котором автор способен написать. Эта литература лежит в личном пространстве пишущего. Наверное, так можно писать фантастику; но Постнов все же пишет не ее.

Когда возникает подобный иллюзорный мир, и не мир даже, а некий заповедник автора с присочиненными ходами жизни и надуманными ради сюжета обстоятельствами, возникает пространство текста, которое может быть интересно по причинам не собственно беллетристическим. Какую иллюзорность предпочитает автор? Какие конструкции представляются ему нужными? Что заимствуется им для компенсации чего-то недостающего в реальности? Да, такое вот письмо, которое следует считать литературой.

Потому что все это - конец восьмидесятых. А тем было свойственно много всякого разного; правда, до сих пор непонятно - чего именно. Типологии имевшихся тогда видов письма нет, по жанрам они не разведены. Непонятно, какие конкретно формы имела проза в тот исторический период (с поэзией какая-то ясность есть: "метаметафористы", "иронисты", "соц-артисты").

Постнов на самом деле вполне конгениален концу восьмидесятых. Из него можно вытянуть представление о том, что это все-таки было. Его тексты не рассыпаются на глазах, отчего - в силу своей неожиданной нелепости - любопытны.

Что у него? Конечно, строится некий авторский рай: человек хочет быть счастлив. Но у человека типа Постнова было мало шансов стать счастливым в физическом теле. Поэтому - он сочиняет истории и конструирует мир, в котором людям приятен или неприятен Фрейд; причем знают о нем все поголовно. Слова устанавливаются друг с другом, как благороднее и уютнее; их подбор и порядок довлеют фразе - текст не пишется, а складывается по мере накопления авторских фантазий.

Разумеется, в книге будет много фраз типа: "ипостазирование Гумбольдтом "третьей реальности" - реальности языка"; и каждое из подобных высказываний объясняет, в какой заповедник заключил себя автор. Проблемы: "Никто не поверит в Достоевского - создателя Джеймса Бонда. Абсурден, если не кощунствен и Флеминг, претендующий, скажем, на роль евангелиста... Вопрос, мог ли написать Шекспир "Фауста", лишен смысла, ибо он его не написал ". О чем все это? О восьмидесятых...

Главная особенность Постнова в том, что он в отношении этих своих диковато-уютных фантазий безупречно стерилен: он, словно пузырек воздуха, помещенный в общую воду, и оттуда, изнутри этого пузырька рассказывающий о жизни, как она ему представляется.

Все это болезненно: из отдельных деталей можно понять, что вот сейчас, например, автор ощущает приступ холецистита - очень уж момент выделяется из остального. Но ведь и остальное писалось с какой-то реальной целью, то есть - предполагало какую-то аналогичную боль.

Здесь всюду какие-то горящие свечи, загадочные театрики, клавесинисты, сонаты Баха для флейты-соло, стройные бабы с косметическими именами, какие-то слабоалкогольные смеси, которые пекутся из какого-то красного, ясен перец, вина, а пьют их как следствие того, что "сегодня мои куда-то слиняют ". В сумме, то есть, полная чума, но все это по-своему как-то вместе устраивается. Хотя примерно на тех же основаниях, что и название пьесы в конце книги: "Эрнст, Теодор, Амадей".

И все тот же кондовый вопрос: ну а почему бы этому не быть литературой? Не в полной же документальщине литература состоит? Вся эта сочиненка весьма остро и конкретно демонстрирует герметическую недостаточность пространства постновских текстов. Рай, в результате, оказывается вполне больничным и, в конце концов, хочется просто глотнуть воздуха. Но ведь работать-то можно и от противного.

Это - хвост восьмидесятых, и перед нами - документ.

Автор - только суфлер, подсовывающий свой же сценарий какому-то очередному альтер-эго. Он по-другому не умеет.

Вот еще одна история. Внутри весьма толстой и растрепанной книги Постнова есть маленькая книжка "Ночные повести Валериана Сомова", рассказанные от первого лица очередного героя. Тут степень нелепости достигает апогея, ибо истории эти - о Петербурге, и написанны они человеком, никогда в нем не жившим. В результате надуманность Постнова сталкивается с традицией такой же надуманности, свойственной рассуждениям об этом городе натур романтически-возвышенных. Тут ужас нечеловеческий начинается прямо с дороги: "Казань, аванпост русской Европы, встретила нас под утро шумным вокзалом и руганью диспетчеров в мегафон". Какой ж. д. диспетчер, с каким мегафоном!? Но две надуманности в одной берлоге ужиться не могут, отчего обе наглядно теряют все свое очарование. И это - редкий эффект.

Если у каждого пишущего есть какие-то свои, иногда неведомые задачи, то биться лбом в зеркало - задача Постнова. А когда есть задача, тогда письмо реально, и все это - литература. Такая вот литература конца восьмидесятых. И это все - абсолютно документально и честно.

• Олег Постнов. Песочное время
  www.zhurnal.ru/slova/postnov/pv/oglav.htm

Андрей Левкин
levkin@zhurnal.ru

Поиск книги в магазине "о3он":

© Русский Журнал, 1998

russ@russ.ru