7.12.98

Александр Волков
"Семейный портрет"

Журнал "Постскриптум", 1998, # 3.

Вместо Маканина

Разумеется, названием данной рецензии я не хочу сказать, будто с выходом в малотиражном журнале написанного практически дебютантом романа знаменитый писатель Маканин может "повесить бутсы на гвоздик". Не вполне справедливым было бы такое суждение даже применительно к двум конкретным романам - "Андеграунду, или Герою нашего времени" и рецензируемому. Логика здесь скорее противоположная: Маканин попробовал было влезть в шкуру "подпольного писателя", но проницательной критикой (правда, в одном лице, зато в двух статьях сразу - в питерской "Смене" и в московской "Культуре") был разоблачен как ряженый.

Теперь же в рецензируемом романе заговорил о себе сам андеграунд. То есть, грубо говоря, не Волков вместо Маканина, а Волков - вместо Маканина, прикинувшегося Волковым. Множество сюжетных, композиционных и даже стилистических параллелей только подчеркивают подлинность и выстраданность одного - рецензируемого - произведения на фоне рассудочной приблизительности второго, пусть и написанного крупным прозаиком и раскрученного, как победоносный кандидат... ну не в президенты, так уж непременно в лауреаты.

Александр Волков, кстати, именует свой роман повестью - и одно это выдает в нем неискушенного литератора. Это в наши-то дни, когда за роман выдают то коллекцию марок, то пятна на старых промокашках, то (цитирую радиовыступление редактора "Звезды", рекламирующего публикуемое в очередной книжке журнала произведение) "неожиданно связный текст", получившийся у Андрея Битова в результате баловства с компьютером. За жанровой характеристикой "роман" сегодня маячит Букеровская премия, а ведь никто из прозаиков не верит, будто ее ликвидируют за ненадобностью: в жизни и без того хватает грустных событий. "А вот попробуйте не дать Букеровскую премию "Андеграунду"; зря, что ли, мы его в четырех номерах напечатали", - рассуждает (в вольном пересказе) главный редактор "Знамени".

Меж тем, "Семейный альбом" - это действительно роман: судьбы героев то сплетаются в узлы, то развиваются параллельно; предмет художественного исследования - жизнь компании, круга или "семьи" (в широком, но, естественно, не мафиозном смысле) на протяжении нескольких десятилетий, причем каждая сюжетная линия внятно завершается - точкой пули или роковой болезни; восклицательным знаком самоубийственного отчаяния, вопросительным - тотальной растерянности, или опрокинутой на бок восьмеркой безумия. Дальний предшественник Волкова - Анатолий Гладилин, напечатавший лет тридцать с лишним назад в тогдашней "Юности" роман "История одной компании". Но то была назидательная подцензурная проза шестидесятника. Волков же, судя по всему, из того подполья, в котором десятилетия лишены конкретной литературно-политической окраски.

Герой и косвенный рассказчик в романе "Семейный альбом" - некто Зыбин (повествование ведется от третьего лица, но на мир мы смотрим зыбинскими глазами) - интеллигент с незаконченным философским образованием, в молодости работавший кровельщиком, а где-то к сорока ставший пенсионером по инвалидности. Зыбин - душевнобольной, впрочем, из безобидных: предчувствуя очередное обострение, он то и дело месяца на полтора добровольно отправляется в психушку (первый привет Маканину с его демонизированной "карательной психиатрией"!). Жена, неудавшаяся актриса (в наши дни она торгует газетами у метро), не таясь от мужа, живет с любовником и сетует лишь на то, что слишком стара, чтобы уйти к нему окончательно. Сын - самодеятельный музыкант - то играет в подземном переходе у Гостиного двора, то бродяжничает по Европе, то пытается "наварить бабки" на бизнесе.

В доме подолгу живет некто Сэм - режиссер, поэт, романтик, неудачник, в прошлом неотразимый донжуан и, в частности, первый мужчина будущей жены Зыбина. Заходят, заезжают - и надолго, на годы пропадают - друзья и подруги: шофер-дальнобойщик, превратившийся в модного художника и скульптора; гонщик, ставший крупным коммерсантом и гибнущий во взорванном конкурентами лимузине; еще один философ и поэт, подрабатывающий ночным грузчиком на рынке, где его и настигает шальная пуля; эстрадный режиссер и по совместительству валютчик, ставший в наши дни бандитом из охранной "крыши"...

Женщины, постоянно балансируя между расхожими и прямо названными здесь полюсами ("Ты, Света, - мать, а ты, Наташа, - блядь, и я попросил бы вас не путать амплуа", - сказал однажды на репетиции двум своим актрисам Георгий Товстоногов), пребывают в основном в состоянии полуматери-полубляди: что-то на машинке перепечатывают (а на другой - шьют), кого-то выхаживают, по кому-то сходят с ума, но живут, понятно, не с ними - или и с ними тоже. А главное, стареют... Возраст, в котором пребывают остающиеся в жизни персонажи "Семейного альбома", - а на сегодняшний день им под полтинник - означает для мужчин и для женщин не одно и то же. Но цепляются за жизнь - в той или иной мере и с неодинаковой душевной и физической опрятностью - все.

Однако перед нами не бытовой роман и даже не бытовой с экзистенциальными просветами и прорывами (как иногда пишет Людмила Петрушевская), а философский. Криминальные завязки и развязки, амурные дела и делишки, даже творческие чаяния (чаще всего несбыточные) персонажей не заслоняют онтологических вопросов: что есть человек? и что есть человек в конкретных обстоятельствах (питерского) андеграунда шестидесятых-девяностых годов нашего века?

Старший и, по-видимому, "главный" брат Зыбина (еще одна нечаянная рифма с Маканиным) положил на стол комсомольский билет в 1968 году в знак протеста против ввода наших войск в Чехословакию. А дальше: исключение из университета, армия, подпольное существование в призрачной интеллектуально-литературной среде, ранняя нелепая смерть... Высасывая нечто подобное из пальца, Маканин однозначно винит систему. Волков и его полусумасшедший герой Зыбин воспринимают происходящее и уже происшедшее тоньше и глубже - как конкретный вариант некоей общечеловеческой трагедии. Тон взят точный; суховатый слог не приукрашивает повествования, но и не вредит ему; матерные словечки (равно как и процессы, ими описываемые) поданы без нажима.

Когда читаешь хороший роман (а роман Волкова именно хорош), переворачивая каждую страницу, боишься: вот сейчас автор начнет фальшивить. Тень подобных страхов пробегает и по страницам "Семейного альбома", но так и остается тенью. Оказавшись иной раз в опасной близости - нет, не к пошлости, но к банальности (хотя бы к банальному желаниую показать, что, мол, и мы не лыком шиты), писатель всякий раз успевает удержать разгулявшуюся было руку. И даже самая "пахучая" по любым меркам история мелкого жулика, ставшего сперва врачевателем, а затем принявшегося эксплуатировать русский национализм (и, возможно, организовавшего убийство "шальной пулей" былого друга и потенциального разоблачителя), решена с гротескным заострением, но, к счастью, не более того. Я не знаю конкретно этого круга людей, я не знаю писателя, но знаю столько сходных и очень сходных, что малейшую фальшь, несомненно, уловил бы и опроверг. Ан нет, не улавливаю.

Что он за писатель, этот Волков? Печатается только в "Постскриптуме". В предыдущем, втором, номере опубликовал пьесу - на мой взгляд, слабую и именно что фальшивую. И вдруг взлет. А сейчас написал еще один роман - по заказу издательства "Азбука". Возможно, тот самый второй роман, по которому только и можно судить о подлинных масштабах дарования. Ведь считается, и небезосновательно, что одну хорошую книгу может написать едва ли не каждый. Настораживает, впрочем, не столько заказчик, сколько сам факт литературного заказа: на этом нынче ломаются и профессионалы. В спецномере "Невы" под названием "Трущобный Петербург" помещена повесть моего университетского однокашника Евгения Звягина "Задвижка" - об операторах газовых котельных (профессия, в литературном подполье знатная). Повесть, к сожалению, не слишком удачна. В ней взят дурашливый тон литературной бывальщины, переходящей в бульварщину, - в духе Валерия Попова; но ведь и самого Попова сегодня нельзя читать (или, выражусь поделикатней, нельзя читать больше двух страниц подряд). А "Звезда" и вовсе посвятила целый номер семидесятым годам, то есть классическому десятилетию литературного подполья - и, увы, с традиционным для этого журнала результатом... Да и бытование вчерашних литературных подпольщиков в официозе и/или полуофициозе главным образом разочаровывает - и непомерными притязаниями, и обращенными не по адресу претензиями, и неуместным злорадством, и вовсе смехотворной завышенностью самооценок. Огорчил и "Самиздат века" - гора родила мышь. Так что порыв социально чуткого Маканина написать о литературных "подпольщиках" вместо них самих в известной мере резонен; другое дело, что, взявшись за это, Маканин пустил петуха. Но, конечно, в литературе спорят не мнения, а произведения, и только с выходом в свет "Семейного альбома" эксперимент Маканина следует окончательно признать неудавшимся. Впрочем, роман Александра Волкова можно и не заметить (и убежден, увы, что критика в массе своей так и поступит): так для всех будет проще.

Кроме читателя, разумеется. Но литература сегодня отлично научилась обходиться без читателя.

Виктор Топоров

Поиск книги в магазине "о3он":

© Русский Журнал, 1998

russ@russ.ru