26.12.98

Натаниэль Готорн
Чертог фантазии. Новеллы

Перевод с английского Н.Строиловой, В.Муравьева, Э.Линецкой. М.: Текст, 1998. - 221 с.; тираж 7000 экз.; ISBN 5-7516-0132-7.

Писать о Готорне тяжело, и даже не потому, что Готорн был великим писателем. Если уж заниматься иерархическими изысканиями, то он вряд ли попал бы в первую десятку американских писателей прошлого столетия. Тем более, в первую десятку мировых. Сложность в другом. Как известно, о Готорне написал Борхес. Впрочем, о ком он не написал?

Так вот. Существует некий набор негласных, но обязательных к исполнению правил для читающих. Одно из них гласит: глупо заводить разговор о книге, о которой уже говорил Борхес. Ничего нового вы все равно сказать не сможете. И, к сожалению, это истина. Причем из нее следует необходимость вообще отказаться от разговора о книгах. Смотрите последнее предложение предыдущего абзаца.

И тут возникает вопрос: почему все же Борхес написал о Готорне? Упомянутое выше последнее предложение первого абзаца дает на него ответ, по крайней мере, один из возможных: Борхес писал обо всех, кто писал до него. Но, кажется, с Готорном дело обстоит сложнее. Или проще. В данном конкретном случае я не берусь судить.

Маленький сборник рассказов Натаниэля Готорна, выпущенный издательством "Текст", в который вошло девять новелл, не самых, кстати, лучших у данного автора, многое объясняет. Не знаю, случайно ли так получилось, но именно эти девять (семь - впервые на русском) коротких историй нагляднее, чем знаменитая и любимая, кстати, Борхесом, "Алая буква", проясняют то, почему все же Борхес заметил Готорна.

Готорн начал писать гораздо раньше, чем Борхес. И более того: Готорн начал писать гораздо раньше, чем Борхес родился. Но получилось так, что Готорн писал биографию Борхеса. Или биографию его книг. Или наброски к портрету его читателя. Что несколько странно, но вполне закономерно в том мире, который они оба создавали.

Уже названия вошедших в сборник новелл могут навести на эту мысль: "Собрание знатока", например, или "Ведомство всякой всячины". Даже специально задавшись целью кратко описать суть борхесовской прозы (да и стихов), едва ли придумаешь что-то лучше.

Герой "Собрания знатока" заходит на странную выставку, где изучает частную коллекцию, в которой сохранилось немало вещей, всем известных, но безвозвратно утраченных или никогда не существовавших. Соляной столп, в который превратилась Лотова жена, например, или уши царя Мидаса. Среди книг этой коллекции наверняка была и вторая часть "Поэтики" Аристотеля, просто посетитель ее не заметил. Не есть ли это модель, несколько упрощенная, как всякая модель, описывающая методологию построения борхесовского текста?

Сам знаток, в итоге оказавшийся Вечным Жидом, - конечно, личность довольно не симпатичная. Он равнодушен к своей коллекции, он почти ко всему равнодушен. Судя по текстам собрания аргентинского знатока, он был совсем другим человеком. Но, во-первых, надо ли объяснять, что образ писателя, отраженный в собственных книгах, и образ, созданный коллегами (а в нашем случае - еще и задолго до рождения героя), редко совпадают? Во-вторых, Борхесу никогда особенно не везло с литературными двойниками. Сурового слепца Хорхе, серийного убийцу и поджигателя, тоже не назовешь симпатягой.

Примерно ту же схему воспроизводит и "Ведомство всякой всячины". В "Железнодорожном пути на небеса" обыгрывается другой сюжет. За основу взят "Путь паломника" Джона Беньяна (в единственном русском переводе, который мне довелось видеть, книга называлась "Путь пилигрима", автор - Баньян¹), книги, кстати, не раз упоминаемой Борхесом. Но движение героев от греховной земли через искушения и страдания к небу чудовищным образом преображается в увеселительную прогулку на комфортабельном поезде в компании чертей и закоренелых грешников. Собственно, и дорога ведет, в буквальном смысле, черт знает куда. Странно, что среди обитателей этого железнодорожного бестиария нам не встретился Борхес. Хотя описания некоторых чудовищ вполне достойны и его пера: "У края Долины, как упоминает Джон Беньян, есть пещера, где в его дни обитали два свирепых исполина, Папа и Язычник, усеивавшие землю близ своего логова костями загубленных паломников. Этих гнусных старых троглодитов там больше нет, но их покинутую пещеру облюбовал себе другой великан. Он взял за обычай хватать честных путников и откармливать их для своего стола сытной пищей: дымом, туманом, лунным светом, сырым картофелем и опилками. По рождению он германец и зовется Великан-Трансцендентал; но что до его формы, вида, телесного состава и вообще природных свойств, то главная особенность этого злодеюги в том, что ни он сам и никто другой не смог и не сможет его описать. Проносясь мимо входа в пещеру, мы его мельком видели: померещилась вроде бы огромная и нескладная фигура, но больше похоже было на грязный сгусток мглы. Он что-то заорал нам вслед на таком тарабарском языке, что мы ничего не уразумели - не поняли даже, обругал он нас или подбодрил" (с. 97-98).

Но полным выражением "борхесианства", вернее мифа о Борхесе, среди авторов которого и сам аргентинский мудрец, и Умберто Эко, и А.Я.Гуревич, обязательно поминавший Борхеса в своих лекциях по средневековой культуре, причем так, словно бы Борхес - один из ее персонажей, является рассказ "Огненное очищение земли". Впрочем, это так и есть.

Однажды люди поняли, что все, что они накопили за тысячелетия существования цивилизации, им просто ни к чему. Сложили в прериях на диком Западе (не с Востока же придет свет!) громадный костер, да и сожгли оружие, одежду, вино, табак и книги. Громадное количество книг. Некий наблюдатель стоял у костра и методично описывал все, создавая реестр уничтоженного, то есть уничтожая силу акта уничтожения. Недаром культуру, от которой решили отказаться герои Готорна, некоторые определяют как способность к постоянному воспроизводству текстов.

Не об этом ли и Борхес? Не есть ли его литература - лишь попытка избавиться от громадного, постоянно растущего количества книг, составив их подробный реестр, перерастающий в реестр всего на свете, ибо обо всем, что есть, и даже о многом из того, чего нет, написано в книгах? А результатом становится лишь еще одна книга. И делается следующая попытка, порождающая новую книгу, и еще, и еще... Выход - поджечь библиотеку, но в другом монастыре упорные скрипторы найдут время и силы на их восстановление. И, более того, найдется неленивый человек, который опишет пожар в библиотеке и события, ему предшествовавшие.

Впрочем, я не настаиваю на своем мнении. Возможно, Борхес писал о другом. Но, в таком случае, ошибся не я. Ошибся Натаниэль Готорн, его биограф.

Евсей Вайнер

Примечания:

¹ В этом нет ничего особенно удивительного. Известно, что первые переводы классики порой назывались несколько не привычно: "Избушка дяди Фомы", например, или "Церковь Матери Божьей в Париже".

Поиск книги в магазине "о3он":

© Русский Журнал, 1998

russ@russ.ru