И.А.Бунин
Публицистика 1918-1953 годов
Под общей редакцией О.Н.Михайлова. - М.: Наследие, 1998. - 640 с.; тираж 1000 экз.; ISBN 5-201-1326-6.
Россия! Кто смеет учить меня любви к ней?
И.Бунин. Миссия русской эмиграции.
Россия, русский, русское - любовь, с любовью, о любви. Не оппозиция, а стержень судьбы великого писателя Ивана Бунина. Его аристократическая осанка, гордый взгляд, ясность мысли и выражения - вот что бесило в нем советских плебеев, чему так яростно завидовало литературное ничтожество. Он не был демократом, заискивающим перед чернью из чувства ложно понятой идеи равенства, но и в обществе королей не склонял головы. Внутреннее единство чувства и мысли, духовная одаренность и темперамент художника - редкостное, пушкинское сочетание, утраченное, как многим казалось, навсегда после смерти великого поэта. О творчестве Бунина почти нет адекватных этому явлению суждений, нет достойных его уровня научных исследований о языке Бунина, о стиле Бунина. Его влияние на русскую литературу XX века не раскрыто. Может быть, оттого, что Бунин, как и Пушкин, - уникален, и обыденное сознание, склонное профанировать формы выражения, не в состоянии ни "переложить" его на свой собственный, простой, как мычание, язык, ни возвыситься до понимания того, что он сделал в русской литературе. Из этой ситуации есть выход: обращение снова и снова к собственным текстам Бунина, к документам, архивам, воспоминаниям о нем современников. Перечитывание его до тех пор, пока не упадут с глаз и души шоры идеологии "тонкошеих вождей". А сил у этих текстов для такой работы хватит.
Российская Академия наук, Институт мировой литературы им. А.М.Горького и издательство Наследие выпустили в свет объемистый том И.А.Бунин. Публицистика 1918-1953 годов под общей редакцией О.Н.Михайлова (1998). Солидный научный аппарат. Издание осуществлено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда.
Открывающая книгу вступительная статья О.Н.Михайлова написана в том самом "научно-популярном" стиле, который всегда составляет разительный контраст живым текстам, в данном случае, текстам Бунина. Чего стоят одни только трафаретные суждения о писателе, пущенные в "научный" оборот еще пятьдесят лет тому назад: "Белая идея. Белое движение", "лидер большинства эмиграции, которое исповедовало православно-монархические идеалы", "страстное слово Бунина", "страстные, пристрастные зарисовки", - а эти вполне мифические для рядового российского ученого понятия, которые он, тем не менее, старательно повторяет: "дворянская культура" и "космос простонародно-крестьянской культуры"! "Что это значит?" - спросил бы Бунин, услышав такое. И сам бы ответил: "И надо всем-то мы, уставясь в землю лбом, мудрим, философствуем с архисеминарской серьезностью. Ни к чему-то у нас нет непосредственного отношения взрослого человека".
Вот этого непосредственного отношения взрослого человека ко всему происходящему советская власть простить Бунину не могла. Его строгости, взыскательности и таланта, с какими он показал всему миру ее, власти, "неисправимую пошлость". Но и водительствуемый ею народ в публицистике Бунина под стать новой власти, и вовсе не силой "ненависти" созданы эти портреты "мужика", а силой рефлексирующей мысли, снова и снова пытающейся развязать туго стянутый узел проблем: где, в чем, как и почему пропустила Россия удар, ставший для нее смертельным?
"В четырнадцатом году орловские бабы спрашивали меня:
-А что же, это правда, будто пленных австрийцев держать на квартирах и кормить будут?
Я отвечал:
- Правда. А что же с ними делать?
И бабы спокойно отвечали:
- Что делать! Да порезать да покласть..."
Конечно, это можно истолковать, как особую кровожадность "мужика", дорвавшегося до своего заветного при красном терроре, и к этому выводу как будто склоняют все многочисленные подобные примеры в публицистике Бунина, но он сам, в первую очередь, и не делает такого именно однозначного вывода: "Большую роль играет в человеческих делах просто глупость, слабость логики, наблюдательности, внимания, слабость и распущенность мысли, поминутно не доводящей своего дела до конца". А чтобы смотреть крепко и строго, по слову Бунина, для этого нужна человеческая, взрослая душа. А что же интеллигенция? "Блажила", преклоняясь перед тулупом! "Каялся один Толстой: "Если я прежде выделил русских мужиков, как обладателей каких-то особых положительных качеств, то каюсь, каюсь и отрекаюсь", - сказал он в 1909 году своему секретарю Булгакову".
Культура - пожалуй, главный герой публицистики Бунина, задающегося вопросом: а каковы ее строители - народ, власть и интеллигенция? Потрясающие документы нечеловеческих страданий народов, разоблачение пошлости и кровожадности большевиков, появление "новой" интеллигенции - откуда бы ей взяться? - десятки страниц, написанных кровью его сердца. И с любовью к России - о ее лучших людях: Л.Толстом, А.Чехове, Ф.Шаляпине, других, менее знаменитых, менее удачливых. Убийственные характеристики "властителей дум": Блока, Есенина, Сологуба, Горького и многих подобным им, старых и новых, - разящие самодовольство или самодурство, глупость или беспросветную пошлость портретируемых, которые в ответ могли только скрежетать зубами, потому что им не дано было Слова, а одни только словеса. А каков стиль этих несуразных "ответов Бунину", стиль, над которым он хохотал: "Бунин - очень хороший писатель, хотя для меня мертвый, потому что не двигающийся, застывший и принадлежащий к завершенной главе истории русской литературы. Она давно уже дописана, а Бунин к ней только приписывает. (...) Я понимал и уважал бы Бунина, если б он, осознав для себя невозможность примирения с этим новым, ушел в сторону, замкнулся в одиночестве и молчании - ибо опустошена вселенная. (...) Бунин безнадежно глух, ослеплен политической злобой и скован самомнением и предубежденностью" (Из статьи М.Слонима). И любая строка Бунина рядом с этим выглядит подлинным шедевром: "...На прощанье попал еще в одно старинное место, еще в одну усадьбу. Опять широкий двор, стертые камни старинного крыльца, в доме сложные вековые запахи... Из полутьмы большой гостиной, в окна которой глядел одичавший сад, прошел в еще более просторный, но светлый зал, весь позлащенный солнцем, сияющий зеркальным паркетом. Опять портреты... Неужели не приукрашали старинные художники этих женщин? Особенно поразил меня один молодой женский портрет, глядящий со стены сквозь золотистую солнечную сетку, падавшую на него из сада. Несравненная прелесть форм, облитых тонким шелком, неземная красота радостно-восторженных очей, их чистейшей небесной бирюзы!" (Странствия).
Татьяна Ирмияева
Поиск книги в магазине "о3он":
