Наталья Ванханен
Мадрид: Ineedit, 1998. - 159 с.; тираж не указан.
Зима империиИздается и переиздается сегодня кто угодно, были бы деньги. Стихи высокой пробы захлебываются в потоке графоманских, любительских и просто подзаборных, сочиненных шпаной, не обязательно литературной. И все это вкупе - чистейшей воды лирика, детский лепет и казарменный мат - одинаково глохнет, тонет, уходит куда-то на дно. Хотелось бы сказать: в безответную глухую бездну, - но как-то не по чину красиво. Просто, в болотную топь.
Анна Ахматова по возвращении из Италии говорила: "Ужасно, когда стихи читают на стадионах, и публика, не расслышав и половины, заходится от восторга. Но когда на всю страну - десяток поэтов, которые пишут друг для друга и единственные друг друга читают, это еще ужасней". Сейчас не шестидесятые, и на стадионах не стихи читают, а торгуют барахлом. На московских и всероссийских арбатах от поэтов, силящихся всучить свои тощие сборники, прохожие отмахиваются, как от цыган, - и трудно винить их: одни обожглись уже на этом товаре, другие впервые о нем слышат. Издатели при слове "стихи" изображают суеверный ужас, будто им подсунули пособие по научному атеизму, явно неуместное в пору повальной духовности. Поэты, может, и писали бы друг для друга, да прочесть мудрено - ширь безмерная, почта скверная. Певица по радио исполняет нечто на стихи сибирского поэта и сообщает, что он бродяга и, кажется, уже убит. Но забывает назвать фамилию или хотя бы имя. Да, "странная страна и временные времена", но есть ощущение, что какая-то стихийная воля выносит поэтов на поверхность и заставляет говорить о времени и о себе наперекор тому, что их не слушают и не слышат.
О польской поэзии говорили, что она долго была для поляков единственной родиной. До этого мы пока не дошли и, верится, не скоро дойдем. И все же в России сейчас рождаются стихи, быть может, лучшие на всем европейском - простите, евразийском - пространстве. Звучит бахвальски, но как знать - время покажет.
Мне кажется, женские голоса сегодня звучнее. Стихи женщин тоньше, умнее и, обычно, правдивей. Женщины менее политизированы, мало "злободневны", зато кровно связаны с вечными делами человеческими - рождением, жизнью и смертью. Они не могут, не умеют, да просто неспособны счесть это все бессмысленным и зряшным. Наверно, потому они религиозней и, вообще, ближе к истокам, корням, роду. И потому чутки к языку. А поэзия - это не столбики слов и даже не работа души, ее рост и созревание. Это хранилище языка. Не совершенствуя язык, народ скудеет. Утратив его, исчезает. Это железный закон истории.
Жаль, конечно, что поэзию дробят языковые барьеры, но что есть, то есть. В наших лесах не встретишь павлина, а вот лебеди почему-то облюбовали северные озера.
Наталья Ванханен - поэт, глубоко русский. Русская поэзия не нуждается в комплиментах, и речь не о возвышенности, духовности и прочем, а о простом и очевидном - родовых чертах или даже черточках нашей поэзии. Например, о приверженности к рифме. Французский поэт недоуменно спрашивал Цветаеву: "Почему вы рифмуете?" И Марина Ивановна так же недоуменно отвечала вопросом: "А почему рифмуют дети? Почему рифмует народ?" Действительно, почему надо упразднять инструмент, сочтя его слишком давним и уже немодным? Скрипка - древнейший из инструментов. И доныне самый непокорный. Чуть ли не весь мир впал в утомительный рационализм верлибра, а русские поэты щелкают рифмы, как семечки, и не чувствуют ни малейшей ущербности.
У Глинки была занятная манера хвалить. Если нравилось, он говорил: "Мелодия весьма чистоплотна". Звучит непривычно, но слово хорошее. Дряблый, расхлябанный стих нечистоплотен. А у Ванханен стихотворная фраза держится, как балерина на кончиках пальцев, невесомо. То есть, упруго и уверенно.
Еще одна родовая черта русской поэзии - звучание смысла. Не декларативное, но неуклонное требование музыки. Это называют "пушкинским началом". Вообще-то, началось раньше, но после Пушкина любой поэт, в какой бы манере он ни работал, помнит, что огромное торжественное пространство можно создать четырьмя словами: "Чертог сиял. Гремели хоры". И звук становится зримым.
У Ванханен достаточно вкуса, чтобы не кокетничать с музыкой. Она избегает звуковых эффектов, игры на публику и редко пережимает педаль. Ее стихи - не смысл, растворенный в звуке, а, скорее, наоборот: музыка приглушена и растворяется в стихе. И все же не требуется слуховой изощренности, чтобы за простыми, казалось бы, словами:
Как хорошо сбежать по спуску
и стужи сахарную сласть
на зуб попробовать вприкуску,
и звонким яблоком пропасть!- расслышался хруст первого заморозка.
И вот уже замаячил избитый путь - цитировать строки и строфы, приговаривая: "Как хорошо!" Цитировал бы целыми стихотворениями - Жалоба, Синица, Слепая лошадь, Страстной четверг. Но подобное занятие смахивает на конферанс, и лучше вслушаться в общую тональность книги. А стихи - вот они и скажут сами за себя.
И все-таки одно приведу целиком:
Дождливый день в распахнутом окне,
И по углам привычно и знакомо.
Ты счастлив, но к чему все это мне?
Я не люблю ни родины, ни дома.
И я сажусь в чужие поезда,
извозчикам приказываю трогать,
в который раз прощаюсь навсегда,
машу платком и смаргиваю копоть.
Уж кочегар, все тот же на века,
с угрюмою ухваткою медвежьей
подкидывает в топку уголька,
лоснясь окатной галькой побережий.
А в непроглядной угольной ночи
поют себе, не ведая угрозы,
три отрока из огненной пещи,
мешая кудри, голоса и слезы.
Когда б и мне, не замечая впредь
ни времени, ни места, ни разлуки,
их триединой радостью гореть,
из пламени заламывая руки,
и голосом извечно молодым
лететь в трубу, не прерывая пенья,
и оседать, как паровозный дым,
на сонные вечерние селенья.Мне кажется, это нотный ключ, обозначение тональности.
Наверное, есть люди, читающие в книгах одни названия, и, возможно, их большинство. Не советовал бы им доверять названию этой книги; вряд ли зиму сменит неизбежная весна, и вновь империя расцветет и зазеленеет. Книга совсем о другом. Слишком заметны в ней тревога и одиночество человека, заблудившегося в некогда родных местах, где
...иное шумит поколенье
с чужим молоком на губах."С порога смотрит человек, не узнавая дома", и силится понять, кто он и где. Нет, это не "любовь и ненависть к отчизне". Скорее, здесь проступает иная черта нашей поэзии, свойство, которое Тургенев, вообще, считал сугубо русским, - "на родине тосковать о родине".
Я не люблю ни родины, ни дома...
- откуда же тогда столько нежности и жалости ко всему живому и заброшенному на этой нелюбимой земле? Россия, наверно, неуютная страна, но этот бескрайний неуют - наш, и нам он дорог. Вот, собственно, и все.
Что еще сказать о поэзии Натальи Ванханен?
Струится и поет,
как скрипка в переходе.Одна из загадок орнитологии - в ненастье голоса смолкают, и лишь соловьи поют при любой погоде.
Анатолий Гелескул
Поиск книги в магазине "о3он":
| © Русский Журнал, 1998 | |
russ@russ.ru |