Генрих Сапгир
Собрание сочинений в 4-х томах. Том первый. Стихи и поэмы 1958-1974.М.: Третья волна, 1999. - 320 с.; ISBN 5-85676-062-Х.
У Генриха Сапгира в последнее десятилетие вышло немало книг, от тоненьких постсоветских брошюрок до неимоверно дорогих раритетных изданий с оригинальной авторской графикой. Притом четырехтомник появился очень кстати, поскольку неутомимый поэт, как бы резвяся и играя, преодолел семидесятилетний рубеж, требующий осмысления содеянного. Короче, живой классик, каковым, несомненно, является Сапгир, должен быть представлен потомкам в виде назидательной фигуры, возвышающейся на пьедестале из четырех томов минимум.
По традиции, такие фундаментальные издания начинаются с обстоятельных вступительных статей, написанных ведущим критиком, близким автору или издателю. Соответственно, статья написана Львом Аннинским, который уже немало лет сотрудничает с глезеровской Третьей волной.
Лев Александрович посчитал необходимым приподнять Генриха Вениаминовича еще чуть повыше, для чего текстуально было сконструировано что-то наподобие "воздушной подушки". В контексте поэзии исследуемого автора "Сапгир на воздушной подушке" - это было бы здорово и органично. Но критику такое сооружение понадобилось для того, чтобы попытаться доказать рожденным позже, что "весь ваш постмодернизм был уже в нашем поколении".
Аннинский утверждает: "Вот простонародное косноязычие, которое так и просится в анекдотический милицейский протокол: "Обезьян кричит и скачет кривоног и волосат. Молодая чуть не плачет обратилась в суд". Написано задолго до того, как такие протоколы стал подшивать Дмитрий Александрович Пригов. Вот тасующийся переброс стандартных реплик: "У бухгалтера инфаркт - присудили десять лет - Смотрят, а уж он скончался - Я и сам люблю балет". Написано задолго до Льва Рубинштейна, который стал собирать из таких реплик целые картотеки".
Следует признать, что, действительно, между словами "суд" и "милицанер" есть большое сходство, на котором все и заканчивается, если тщательно проанализировать творческие интенции Сапгира и Пригова. Сапгир издевается над косностью мира, над его вялотекущим идиотизмом, категорически не приемлет его и всеми доступными способами от него дистанцируется. Пригов не более чем язвителен, всяк человек для него интересен, как некая подопытная козявка, в шкуру которой он небрезгливо влезает и начинает верещать ее голосом. И создает при этом галерею лирических героев, одним из наиболее колоритных в этом ряду является "милицанер". Сапгир звонко декламирует: "Идут идиоты, идут идиоты!" Пригов же с ужимкой, передразнивающей эпичность, почти оппонирует ему: "Да мы и есть эти идиоты, мы уже пришли!"
Сапгир и Рубинштейн - еще дальше друг от друга. Здоровый поэтический эгоцентризм Сапгира сложновато перепутать с почти полным "отсутствием автора" в карточках Рубинштейна, хоть он все сам и сочинил от первой до последней буквы. Сапгир, в силу своего необузданного темперамента, ввинчивается в толпу штопором, выхватывает "Голоса" и "Разговоры" и сочленяет их предельно парадоксальным образом. Отчего получается искрение в воздухе. Рубинштейн, хоть и не чурается также подпустить парадоксальности, каждую свою картотеку раскручивает с бесчисленными повторами, упиваясь вариациями. Это, отчасти, драматургия.
У Сапгира, несомненно, есть достижения, оставившие след в последующих поколениях. Так зачем же приписывать ему еще и мнимые? Своих предостаточно.
Прежде всего, по-видимому, следует говорить о либерализации поэтического языка, о приближении его к нормальной разговорной речи. Это то, чем сейчас "бесплатно" пользуются многие, в числе которых мы видим и Пригова с Рубинштейном. Нельзя, конечно, забывать долгопруднинского мудреца Евгения Леонидовича Кропивницкого. Но именно Сапгир, и именно Холин вихрем ворвались в московские литературные кружки конца 50-х и произвели ревизию современного литературного языка, показав, что "низменное просторечие" сулит немало находок чудных в области литературных художеств. Кстати, Сапгир и Холин всегда были очень интересным "дуэтом", классическим образом сочетающим взвихренное воодушевление (Сапгир) и отрезвляющий ледяной скепсис (Холин), о чем почему-то не упоминает ни один исследователь послевоенной литературы.
Еще мы должны пропеть хвалу Сапгиру за то, что он, как никто другой, показал, что поэзия, густо заквашенная на формалистских принципах, способна выйти из тени маргинальности в самый центр читательских интересов. То есть он доказал, что, условно говоря, "авангардизм" может быть люб и дорог читателю, а не только лишь филологическому люду да завсегдатаям столичных поэтических салонов. В этом отношении с Сапгиром сравниться не может никто.
И в этом смысле трудно согласиться со Львом Аннинским, который утверждает: "...что и в современной российской поэзии Сапгира - "нет". Не вписывается. Не вписался в советскую - никак не впишется и в российскую". Потому что очень уж не похож на всех остальных. Да, действительно, непохож, а иначе не стоило бы и разговоры разговаривать. Но, по мнению критика, творчество Сапгира отличается от известных образцов своей нематериальностью. Точнее, в его стихах на интуитивном уровне постоянно присутствует свидетельство о существовании трансцедентной составляющей мира: "Непосредственно же дан нам в ощущениях - калейдоскоп, сквозь который мы ловим... что? Тени ангелов за спиной... Оборачиваемся - никого. И опять тени, и опять невидимо - за спиной". Сказано очень красиво и очень приблизительно, как это допустимо в предисловии к первой книге начинающего талантливого автора. А кого мы чуем, скажем, читая Всеволода Некрасова? Не тех ли же самых, с позволения сказать, ангелов? Это если говорить о ярко выраженной формалистской ветви современной поэзии. Ну а уж за спиной нео-акмеистов ангелы носятся тучами, армадами, воздушными флотилиями.
Хотелось бы поспорить и по поводу "генезиса" Сапгира, который, согласно Аннинскому, является продолжателем традиции Тютчева. Достаточно процитировать лишь одно стихотворение Генриха Вениаминовича - Приап - и все встает на свои места:
Я - член! Но не каких-то академий!
Я - орган! Но не тот куда "стучат".
Я - прародитель всех твоих внучат.
Я - главный винтик в солнечной системе.
Я от природы лыс и бородат.
Я - некий бог, издревле чтимый всеми.
Я - тот дурак... Я - тот библейский гад...
Змий своенравен: нервы, место, время.
Пусть хочешь ты, да я-то не хочу.
Я - тряпочка. Я - бантик. Бесполезно
Меня дружок показывать врачу.
Но чу - почуял! Как солдат в бою,
Я поднимаю голову свою,
Стою, горячий, толстый и железный.Перефразировав стихотворение Некрасова ("утро есть утро / это ясно"), можно сказать:
Сапгир есть Сапгир
это ясно.Идя же по пути вольных ассоциаций, можно, скажем, доказать, что те его стихи, где применяется прием "проглатывания" кусков слов, являются отражением принципа неопределенности, когда вещество то ли частица, то ли волна: "вве и вниз / вдруг повис / в све зари - / изнутри / весь вибрир". А его перечислительные стихи, обрушивающие на читателя каскады предметов, сродни акту творения мира, когда слово "Бог" рассыпается на мириады простых составляющих, что в космогонии интерпретируется как взрыв первоатома... Но это путь эссеиста, а не критика.
И в заключение, считаю своим долгом привести характеристику, высказанную для одной из бумажных газет в конце ноября (незадолго до гибели) Андреем Сергеевым. К сожалению, та публикация не состоялась. Характеристика предельно точная:
"Сапгир - уникальный поэт, он беспрерывно пишет все новые и новые книги. Их, видимо, уже и не сосчитать. Причем, каждая новая книга стихов существенно отличается от всех предыдущих: и по выразительным средствам, и по приемам, и по задачам. И, конечно же, по успешности реализации замысла. Никому не дано все время попадать в десятку. Но если все посчитать и подытожить, то получится, что удач у него, как минимум, 51 процент. И, значит, у него в руках находится контрольный пакет акций. Так что Генрих - победитель.
С моей точки зрения, он занимает одно из первых мест в русской современной поэзии. И с этим спорить бесполезно и поздно. Он уже утвердился даже в сознании номенклатуры.
Сапгир есть Сапгир!"
Ну, и наконец, о сроках и графиках. Выступающий в роли издателя Александр Глезер пустил дело на полные обороты: второй поэтический том должен появиться в начале апреля, третий - осенью, а четвертый, с рассказами, выйдет в свет до конца этого года. При этом вопреки всякой логике издание четырехтомника может завершиться выходом пятого тома, в который войдут повести. Однако это будет отнюдь не полное собрание сочинений. В трех поэтических томах содержатся стихи, написанные до 1995 года. А, вообще-то, признался Генрих Вениаминович, стихов у него написано на шесть таких томов.
Поиск книги в магазине "о3он":
| © Русский Журнал, 1998 | |
russ@russ.ru |