Эрнест Хемингуэй. Праздник, который всегда с тобой

Праздник, который был со мной

В Париже я встретился с очередной виртуальной коллегой-переводчицей, коренной парижанкой английского разлива. "Ты в одном из последних писем в наш лист, - сказала она, - написал, что хочешь посмотреть в Париже что-то такое, о чем я даже никогда не слышала". - "Я разве что-нибудь конкретное писал?" - "Да, что-то там было, не место, а что-то такое неопределенное..." - "Праздник, который всегда с тобой?" - "Точно". - "Это роман Хемингуэя о его жизни в Париже, а праздник - это Париж и есть".

Она смутилась, а мне стало грустно. Никто больше не читает Хемингуэя - ни на Западе, ни у нас. А ведь были времена, когда портрет бородатого, загорелого мужчины в свитере висел на стене в каждой семье, претендующей на интеллигентность. Теперь экологическую нишу физиков и инженеров заняли программисты, а их кумиры - Стругацкие (у тех, что постарше) да Желязны с Пелевиным. Все эти корриды, гражданские войны и прощания с оружием ушли в далекое прошлое. Ушел в прошлое и Париж Хемингуэя.

Нет, собственно, Париж не изменился. Плас де Вож по-прежнему, скажу тебе, квадратна. Река не потекла еще обратно. Бульвар Распай по-прежнему пригож. Из нового - концерты забесплатно и башня, чтоб почувствовать - ты вошь.

Стоп, стоп. Все не так. Это для Марии Стюарт башня - новшество, а ко временам Хемингуэя она уже простояла больше тридцати лет. (Он ее, впрочем, ни разу не упоминает.) И ее подавлящее впечатление - целиком на совести Бродского; во мне она, скорее, будила чувства, похожие на "человек - это звучит гордо".

Хемингуэй провел в Париже пять лет, а я - пять дней. Наши впечатления странно и смешно сравнивать. Но и не сравнивать я не мог. Тем более, что очень многое и вправду не изменилось.

Во-первых, не изменилась география города. Париж не растет: он окружен бульварным кольцом, и все, что строится за пределами этого кольца, не поглощается городом, а автоматически считается пригородом. Названия улиц и площадей не меняются на протяжении сотен лет. По книге Хемингуэя можно ходить, как по карте: и улицы, и номера домов - все совпадает. Вот разве что Рю Ленинград переименована в Рю Сен-Петерсбур. Но французы в этом не повинны.

Во-вторых, не изменились кафе, описанию которых посвящена добрая половина книги. Если на улице жизнь течет, как и положено в мегаполисе, очень быстро, то в кафе она замедляется: люди сидят за чашкой кофе, неторопливо курят, обсуждают новости. Многие что-то пишут - скорее всего, это просто студенты за домашними заданиями, но кто знает, - среди них может скрываться новый, никому пока неведомый американский писатель.

Американцев в Париже, конечно, гораздо больше, чем было в двадцатые годы. Их и тогда хватало - собственно, Хемингуэй только о них (да британцах) и пишет, французы в его книге выполняют функции статистов и мебели. Сейчас у американцев есть любимые бары и кафе; стайки прыщавых девочек из Миннесоты и дряхлых старушек из Нью-Джерси выпархивают из автобусов возле разных исторических памятников. Проходя мимо одной такой группки на Площади Согласия, я подслушал восхищенное восклицание: "Ух ты, этому дому наверняка не меньше ста лет!"

Не изменились французские привычки в еде: с утра кофе с круасаном, днем сэндвич, сооруженный из длинного батона-багета (забудьте про то, что у нас называется "французский батон", это даже не бедный родственник, а так, самозванец), вечером ресторан. Хемингуэй постоянно жалуется на голод: "Если не обедать, когда тебе двадцать пять и ты сложен, как тяжеловес, голод становится нестерпимым. Но голод обостряет восприятие, и я заметил, что многие люди, о которых я писал, имели волчий аппетит, любили хорошо поесть и в подавляющем большинстве всегда были не прочь выпить". В общем, это неудивительно: если заниматься только собственным творческим ростом и не зарабатывать денег иначе как игрой на скачках (что, разумеется, нельзя назвать стабильным доходом), остается только голодать. Ибо еда везде дорога. Конечно, никто не заставляет вас покупать трюфели по полторы тысячи долларов за килограмм. (Что ж такое фантастическое может случиться со вкусовыми рецепторами за такую цену?) Но и скромный ужин в ресторане обойдется недешево. А рыбаки на Сене, готовые задешево продать свой дневной улов, перевелись. Кстати, их и тогда считали психами.

Я с большим облегчением прочел в романе, что Хемингуэй "доел... улиток, макая кусочки хлеба в соус из растопленного масла, чеснока и петрушки". Дело в том, что я - еще не успев дочитать до этой главы - сделал то же самое, и меня мучила мысль о том, не нарушил ли я все правила приличия французской кухни. Все русские парижане уверяли меня, что с точки зрения французов поведение человека за столом очень многое говорит о его воспитании и даже интеллекте.

Кстати, с тамошними русскими я общался почти так же много, как Хемингуэй - с американцами. И это понятно: на чужбине больше тянет к своим. Не тем, которые ходят организованной толпой за усталой теткой в Лувре, не тем, кто летит с тобой на самолете (туда я летел одним рейсом с Марининой, обратно - с Зюгановым), а тем, кто и дома тебе был близок. Собственно, если ты плохо знаешь французский, у тебя почти что нет выбора. (Хемингуэй тоже плохо знал французский, я в этом уверен - недаром он с таким шиком употребляет разные слова типа locataire, framboise и cafe au lait вместо того, чтобы просто сказать "слуга", "клубника" и "кофе с молоком".) А по-английски не говорят даже официанты в дорогих ресторанах.

Хемингуэй написал очень злую книгу. Все литературные портреты, которые он в ней набросал, больше смахивают на карикатуры - и напыщенная Гертруда Стайн, и наивный Эзра Паунд, и мнительный алкоголик Скотт Фицджеральд. В сущности, о Париже он рассказал немного. Он все время говорит "мы в то время", словно предлагая читателю делать скидку на наивность юности. Но со страниц книги он смотрит пронзительным взором, не прощая своим друзьям ни малейшей слабости. Иногда эти злые описания получаются очень смешными - например, полное дурацких приключений путешествие с Фицджеральдом в Лион. Но из книги очевидно, что человеку нужно было приложить самый минимум усилий, чтобы быстро и навсегда потерять расположение Хемингуэя.

И все-таки эта книга хорошо читается в Париже. Приятно узнавать названия улиц и соборов и думать: "Ага, я тоже так ходил - а так вот можно пройти, хорошая идея". Я не знаю, останется ли Париж со мной до конца моих дней. Но Хемингуэй был прав: это праздник.

Виктор Сонькин




Web-присутствие

О Хемингуэе поговорим как-нибудь в другой раз. Как ни странно, в библиотеке Мошкова есть экземпляр романа (в сущности, это, конечно, не роман), которому была посвящена сегодняшняя заметка. Но, господа хорошие, где ваша совесть? Как можно не указать переводчика? Вы представляете себе, что это такое - переводить Хемингуэя? Русским переводчикам пришлось выработать специально для него совершенно новый стиль. Так раньше не писали по-русски. Им приходилось решать более сложную задачу, чем самому Хемингуэю. Призываю восстановить справедливость.

Поговорим о Париже. Мне удивительно повезло - во время моей поездки в Париже как раз проходили дни активной пропаганды Интернета. Поэтому в мэрии Парижа (это называлось "кибермэрия") и в Национальной Ассамблее (парламенте) были установлены компьютеры, и поработать на них мог любой желающий. В парламенте просвечивали сумки, в мэрии - нет; но, вообще говоря, в парламенте было лучше: там работала кириллица, компьютеры были мощнее, мониторы - больше, а принтеры - доступнее. К тому же там были в наличии компьютеры с брайлевской клавиатурой, за отдельной выгородкой показывали чудеса цифровой фотографии - в общем, постарались на славу. Не думаю, что еще когда-нибудь буду сидеть за компьютером в зале, где все в золоте и бархате, а вокруг ходят то ли гвардейцы, то ли кадеты.

Почти любую информацию о Франции вообще и об Интернете в частности вы можете найти на сайте французской версии каталога Yahoo! Там, правда, все по-французски.

Если вы собрались в Париж - почитайте отзывы тех, кто уже побывал там раньше вас. На Сети это можно сделать, например, здесь (по-русски) или здесь (по-английски). И карту посмотреть. Впрочем, многие сведения все равно придется собирать на месте: никто не сможет рассказать вам всего...