Михаил Айзенберг. Зеркало для оригинала


				2.06.98

Зеркало для оригинала

Михаил Айзенберг

Живущий в Лондоне русский писатель Зиновий Зиник опубликовал новую книгу. Называется она "Встреча с оригиналом" ¹, вышла в московском издательстве "Гендальф". Это седьмой роман Зиника и его четвертая изданная в России книга. Ей предшествовали "Руссофобка и фунгофил", "Лорд и егерь", "Русская служба и другие истории", а также многочисленные журнальные и газетные публикации: рассказы, эссе, статьи, интервью.

В одном из своих интервью Зиник говорит, в частности, о "довольно искусственном, мною же созданном "эмигрантском" жанре романного повествования". "Встреча с оригиналом", пожалуй, новый этап освоения этого жанра; по крайней мере само понятие "эмиграции" имеет здесь расширенный и несколько метафизический характер. Повествование в основном идет от лица некоего Евгения, а он как раз не эмигрант. Евгений - англичанин русского происхождения, преуспевающий литератор, сноб и плейбой. Точнее, таков он на первых страницах книги; еще точнее - на первых двух страницах, потому что уже на третьей герой, глядя в зеркало, обнаруживает первый мелкий симптом старения, искажающий дефект в собственном образе. За первым открытием следуют другие, подобные, начинается обвальное развоплощение. Отчасти фиктивное, но это выяснится много позже.

Слово "оригинал" в названии романа имеет два значения. В глазах своих московских друзей Евгений - личность незаурядная, даже экзотическая, короче, "оригинал". Но герой уже не доверяет этим глазам. Все меньше доверяет он и собственному зрению: реальность становится для него областью умозрительных построений. Вернее, эта реальность, оригинальность собственного существования начинает казаться проблематичной.

Сходными подозрениями одержим и другой герой романа, бывший московский диссидент, ныне заштатный служащий Би-би-си. В жизни этих - да в сущности и всех - персонажей начинается новая полоса, сводящая на нет социальный декор и оставляющая их наедине с полустертым отражением. Все нужно начинать заново.

Новый опыт растерянного вглядывания и постоянного сличения втягивает двух почти незнакомых друг с другом людей в отношения взаимного отождествления, ревности, заочной близости. И в прошлом, и в настоящем обнаруживаются общие любовницы и сходные интеллектуальные мании. В цепочках травматических эпизодов - от мелких до символически значительных, - в перемещениях героев из одной постели в другую выявляется какая-то искаженная зеркальная логика. Для Евгения такое отождествление - своего рода эмиграция, кончающаяся тем, что его "душевные помыслы" оказываются в России. Сюжет заведен, как будильник, но звонит в неположенное время (см. ниже).

"Из этого клубка ревности, цинизма и чувства неполноценности и приходится лепить нового героя", - говорит Зиник, но чтобы полностью с ним согласиться, следовало бы все перечисленные качества взять в кавычки. Или дать им какие-то осложняющие приставки, вроде: может-быть-ревность, едва-ли-не-цинизм. Опыт героев Зиника имеет к чувству и действию только такое осложненно-косвенное отношение, а по существу это опыт мысли о чувстве и действии, но в первую очередь - о том материале, из которого кроится реальность.

Сам облик героев предположителен, суммарен. Это, собственно, запись изменений в зрительной оптике героя или реконструкция его облика в чужих глазах. Не данность, а нечто искомое, строящееся, рушащееся. Множество образов-вариантов, изображений-подобий в поисках завершенного и непротиворечивого представления. "Может ли внешность меняться <...> в зависимости от того, что о тебе думает смотрящий, - от его мыслей о тебе?" Вопрос не праздный, если учесть, что для Зиника мысль - материальна. Его новый роман можно прочитать и как исследование нашего бытового воображения; как человек вживается в незнакомую ситуацию, какие фиктивные и стереотипные конструкции строит живущий в нем изобретатель-мифоман. Обрушение таких конструкций и есть "встреча с оригиналом".

Наблюдательность основного повествователя, Евгения, очень "персонажна". Смотреть "чужими глазами" - основной изобразительный прием Зиника. Он придумывает наблюдателя. На Россию смотрит глазами заезжего иностранца, на Англию - глазами приблудного эмигранта. Обоих не заподозришь в объективности. Нет и ощущения причастности или со-чувствия, но такой "обмен взглядами" по-своему диалогичен. Подобен обмену мнениями.

Но это, надо сказать, своеобразный обмен: чужое обнаруживается, но не присваивается, а общее сбрасывается, как лишние карты в игре. В области изобразительных средств такому обмену соответствует обилие сравнений, тоже тяготеющих не к сложению, а к вычитанию. То есть наблюдатель старается перебрать все возможности уподобления и всё сравнимое выводит за скобки - чтобы понять, что же осталось внутри скобок. Понять, где же то, что не "чужое" и не "общее". И есть ли оно.

В темной логике этих выяснений обнаруживается скрытая нервная система романа, и ее линии не вполне совпадают с сюжетной конструкцией (чем и объясняется загадочная фраза про будильник, звонящий не вовремя). Такое несовпадение для Зиника скорее всего программно и, так сказать, технологично. Это что-то вроде антисейсмической защиты: иначе конструкция может не выдержать и роман выродится в "исповедальную прозу". У каждого жанра свои возможности, а Зиник явно не собирается отказываться от возможностей, предоставляемых романной формой. Он моделирует ситуацию. Понятно, что это только один из возможных способов ее воплощения, но он одновременно допускает и близкий подход, и дальний взгляд (прозаику нужны детали, а большое видится на расстоянии). Рисунок событий калейдоскопичен, внутренняя речь героев сбивчива, но им не остановить ход сюжета. Он идет своим чередом.

"Может быть, это и есть ад: наблюдать за жизнью как сквозь мутное стекло и чувствовать полную исключенность из разговора". Может быть, весь роман лишь о том, что чувствует человек, которому жизнь бросает из-за плеча: "Да не о тебе речь!" Но речь автора как раз о нем - о человеке, не удостоившемся разговора.

"Нервная система" романа обнаруживает себя не только в этом проступающем рассказе о душе, очутившейся как бы между небом и землей. Еще и в попытке автора определить неопределенность, двусмысленность, промежуточность. То есть те обстоятельства, в которых мы существуем большую часть жизни, но полагаем их чем-то не стоящим внимания. Переход, неустойчивый баланс. Разбавленное беспородными полусобытиями ожидание; какое-то житейское смешение жанров.

Для этого промежуточного состояния, когда мы не вполне понимаем, "на каком мы свете", Зиник конструирует подходящий ему (состоянию) смешанный и совмещенный жанр. Тоже двусмысленный, отчасти пародийный. Сам автор говорит об "интеллектуальной мыльной опере", но это характеристика-автошарж. Второстепенные персонажи Зиника откровенно гротескны, а общее стилевое движение можно определить как "преодоление фарса". Его писательская техника достаточно традиционна, но совсем не традиционно "поле действий", то есть та реальность, которую он осваивает. Используя инструментарий "готовой" литературы, он следит, чтобы последнее слово осталось за ним, а не за его инструментом.

Есть проверенные возможности выйти за пределы личных впечатлений и частной биографии ради построения общего плана, сюжетной последовательности. Это, например, литературная персонализация идей или мифов: о красавице и чудовище, о Телегоне, втором сыне Одиссея. О портрете Дориана Грея. Зиник встраивает, вживляет в сюжет романа какие-то твердые образцы, объединенные общей мифопоэтической природой и делающие повествование единой системой мифообмена.

Это больше, чем литературный прием. Такая соотнесенность с культурным знаком о чем-то свидетельствует. В частности о том, что у определенной поколенческой страты до сих пор не было узнаваемого облика, признанного своим. Не было и общего кода. Слишком много камней разбросано, все волнуется и рябит, отразиться решительно не в чем.

В подобных случаях и обращаются к тому, что перешло по наследству: к мифу или внятному символу. Они отполированы временем (и несчетными касаниями). Почти зеркальны. Отражение, правда, нечеткое, но с ним уже можно работать.

И Зиник работает. Он вводит миф в семью персонажей, слегка выворачивает его, и тот начинает давать показания. Это напоминает какую-то "сценическую версию" происходящего, условно - и на равных правах - соединившую на одной площадке реальность и мираж, телесность и умозрение, оригинал и подобие. Площадка заполнена. Все немного стеснены в движениях. Зато их легко окинуть взглядом. Их можно наконец увидеть.

Примечания:

¹ З. Зиник. Встреча с оригиналом. - М.: Гендальф, 1998 - ... с.

russ@russ.ru