Russian Journal winkoimacdos
6.07.98
Содержание
www.russ.ru www.russ.ru
Критика архивпоискотзыв
Приговоренныйклитературебежал?
Семен Ульянов

Семен Ульянов
dubinsky@tvset.khv.ru

Месяца два назад в "Графомане" интервьюировали Дмитрия Александровича Пригова, попутно рекламируя его книги. Две из трех мною уже были прочитаны, а именно "Написанное с 1975 по 1989" и "Подобранный Пригов". Последний сборник особенно интересен, поскольку к творчеству в нем присовокупили теорию. Сначала вы читаете, а потом вам объясняют, что, собственно, произошло.

Но, к сожалению, любое теоретическое обоснование художественных текстов само по себе провоцирует желание с ним не согласиться. Большая часть высказанного соратниками поэта, включая интервью с ним самим, именно такова

.

Единодушно провозглашаемые признаки поэтики - следующие: экспериментаторство, масочность, имитация поэзии, отчужденность качества, отсутствие исповедальности и личностного начала, абсолютная эстетическая свобода, акцент на контекст. С перечисленным трудно не согласиться, но приходится. Первое впечатление от его текстов - их каноничность. В русской поэзии нелегко найти еще одного автора, столь аккуратно придерживающегося правил. Устойчивый набор формально-содержательных компонентов повторяется буквально в каждом стихотворении. Это касается даже такого, казалось бы, незначительного момента, как количество строк. Ergo, Пригов - представитель эстетики тождества, ориентированной на выполнение образца (в результате чего и возникают художественные ценности). А всякое каноническое искусство парадоксально, потому что "область сообщения предельно канонизирована, а "язык" системы сохраняет неавтоматизированность" 1. Особенность такого искусства - в расположении основного объема информации за пределами графически зафиксированного текста, играющего роль информационного возбудителя. На первый взгляд, это подтверждает ориентированность приговских стихов на контекст. Но его поэзия парадоксальна вдвойне.

Несмотря на принадлежность к эстетике тождества, произведения Пригова самодостаточны и зависят от контекста не более, чем любые другие.

В следующих друг за другом стихах читатель обнаруживает набор одних и тех же смыслов, в результате чего уровень предсказуемости возрастает на десятой странице до предела и уже не снижается. В то же время по какой-то причине интерес в процессе чтения с каждым шагом увеличивается, а содержательная насыщенность не ослабевает. Если бы они, стихи, были действительно взаимозаменяемы, то с функцией подключения реципиента к подразумеваемому автором контексту справились бы одно-два из них. Читающий же (в моем лице) требует каждого стоящего в очереди шедевра, и так до конца книги. Ответ лежит на поверхности: канон - необходимое условие эффекта приговской поэзии. С помощью канона все стихи объединяются на одном структурном уровне. Чем больше общего, тем сильнее ощущается различное. Поэтому даже самые "неразличимые" из них до безобразия индивидуальны. Индивидуальность обеспечивается за счет уникальнейшего воображения, которому мог бы позавидовать, скажем, Л. Н. Толстой. Только в слове "Милицанер" фантазии не меньше, чем в "Войне и мире". Роль канона и тут основная: жесткие условия заставляют Пригова максимально концентрировать творческую энергию. Да, невероятным нужно обладать смирением, чтобы на протяжении всей поэтической деятельности содержаться в столь строгих рамках.

В теоретической части "Подобранного" ненавязчиво навязывают мысль о Пригове как художнике, реализовавшем абсолютную эстетическую свободу. Вообще-то, в связи с понятием канона, разговор о ней становится несколько проблематичным, но главное в другом. Упрощенное определение выглядит так: свобода есть многоязычие.

Не составит труда сделать вывод о сравнительной закрепощенности всей предшествующей литературы. Чем дальше от концептуалистов, тем меньше свободы. В результате самым несвободным писателем приходится признать сами понимаете кого. И почему, собственно, работать в одном стиле - значит быть несвободным?

Раньше каждое новообразовавшееся литературное течение обвиняло предыдущее в оторванности от жизни, истины, в неестественности и тому подобных мелочах. В случае с Приговым ситуация действительно другая. Утвердить собственную специфику ему помогает миф об изначальности, природности поэзии, возникшей до него. В результате его произведения должны выглядеть исторически обусловленными, искусственными, принципиально иными.

"Я не пишу стихов ни исповедального, ни личного плана, и у меня вообще нет личного языка", - гордо заявляет поэт об очередной особенности себя. Во-первых, что такое "личный язык"? Язык А. С. Пушкина? Не зная достоверно, Пушкину можно совершенно спокойно приписать стихи Баратынского или Вяземского, и наоборот. А с кем перепутать Пригова? Кстати, именно канон обеспечивает навязчивое присутствие авторской личности в приговских сочинениях. Вас могут одолевать сомнения, один ли поэт создал "Воспоминания в Царском Селе" и "Медного всадника". Но какие стихи у Пригова относятся к 1975-му, а какие - к 1989 году? То есть либо личный язык есть и у А. С. Пушкина, и у Пригова, либо его нет ни у того, ни у другого. Во-вторых, я не уверен, что в "Погасло дневное светило…" автор более исповедален, чем написавший "Выходит слесарь в зимний двор". В конечном счете исповедальных стихов в литературе не больше, чем неисповедальных. Да и наличие активно работающего комического компонента подразумевает необязательность исповедальности: Рабле трудно отнести к исповедальной прозе. В-третьих, поэт здесь говорит (проговаривается?), что пишет все-таки стихи. Если же допустить, что они на самом деле - "имитация", то, следовательно, Бунюэль - "имитация" кино и т. д. Встает проблема новой классификации всего искусства.

Но пусть его тексты только "удачные сочетания слов". Примечательное самоопределение: "сочетания слов", но "удачные". Выходим на понятие "качества", которое не играет якобы существенной роли, как это было до. Иллюзия отчужденности "качества" возникает из-за его естественности. Оно априорно. Именно представление о "качестве" лежит в основе утверждения Л. Рубинштейна: "Поэтов хватает и без него. Дмитрий же Александрович - один". Теперь о "количестве". Любой мало-мальски приличный графоман за сутки напишет столько, на сколько у Пригова уйдет месяц. Я знал одну поэтессу, которая при поступлении в мединститут на письменном экзамене по литературе соорудила "сочинение на тему" размером в сорок четверостиший. Тайна приговского "количества" в другом.

Экспериментаторство Пригова - чемодан с двойным дном. На фоне Н. Рубцова он действительно новатор, но внутри чрезвычайно консервативен. Из той же серии тема маски. Эжен Потье сказал: "То, что спрятано, подчеркивать не надо". Пригов с удивительной настойчивостью не следует данному завету. Если и есть у него маска, то она прозрачна.

Из всего сказанного о Пригове его друзьями недоумение вызывают слова М. Айзенберга: "Вещи концептуалистов очень зависимы от контекста и вне его могут быть поняты совершенно неверно". За несколько строк до этого Айзенберг уверяет, что концептуализм абсолютно рефлексивен, благодаря чему и "опережает исследователя". Интересное утверждение для постмодерниста. Оказывается, Пригова можно понять, причем понять верно.

Наша литература последние двести лет развивалась аналогично гегелевскому Абсолютному духу. Пригов в традиционном смысле действительно не поэт, но результат, цель, острие. Акме, наконец-то достигнутое великой русской итакдалее. В его лице ей удалось вывести природного поэта. Создание текстов сведено на физиологический уровень. Заявление о прекращении сочинительства после 2000 года равносильно отказу от ежедневного опорожнения (три раза - вполне нормально). Нет проблем с вдохновением и т.п. Живущая в его сознании "порождающая модель" напоминает элементарную частицу, способную производить бесконечное число себе подобных. В этом смысле находит объяснение и так называемая "стратегия". Она есть интуитивная реакция человека на заданность своего положения в культуре. Проект, выстраиваемый с такой тщательностью, выполняет роль Другого, соотносясь с которым поэт пытается обрести себя. Творчество, таким образом, превращается в бегство из приговтовленной роли, ну а каждое стихотворение - след беглеца.


Примечания:


Вернуться1
Ю. М. Лотман. Каноническое искусство как информационный парадокс.


© Русский Журнал, 1998 russ@russ.ru
www.russ.ru www.russ.ru