Полтора квадратных метра
Ольга Кушлина
Признаться, поначалу сюжет этой статьи был совершенно иным: детективным. "Пишу для удовольствия", - так сама Александра Маринина определяет свой изнурительный подневольный труд рабочего на конвейере. Но между строк ее сочинений прочитывается и другой побудительный мотив.
Во всем, выходящем из-под пера Марининой, виден болезненно-острый личный интерес к "жилищной проблеме". Подробного и пристрастного описания чужих домов и квартир, обстановки и быта всегда гораздо больше, чем требует фабула. В повести "Стилист", попав в роскошный, выстроенный по индивидуальному проекту коттедж преуспевающего литератора, Настя Каменская думает о том, что не нужна ей такая роскошь - в ее родной крошечной квартирке на окраине ей удобнее и спокойнее. И такая тоска в этих рассуждениях, что понимаешь: даже убогое собственное жилье - только мечта, для исполнения которой нужно еще работать и работать. Или, описывая семейные неурядицы майора Селуянова, в результате которых тот остался в мучительном одиночестве, Маринина неоднократно говорит об "огромной трехкомнатной квартире" в новостройке. Это до какого же состояния надо довести несчастного московского писателя, чтобы он стандартную трехкомнатную квартиру называл "огромной"! Можно привести бесчисленное множество других свидетельств - прямых и косвенных. Например, любимую мать - по сюжету - лучше сначала отселить в другой конец города, а потом вообще отправить подальше - в Швецию, и надолго. Читая это, нельзя не понять, что, на самом деле, мать - тут же, за стенкой, и невольно мешает дочери устроить свою личную жизнь.
Обезоруживающе откровенная проговорка в повести "Черный список" заставила меня просто развести руками. Героиня этой повести, следователь из Петербурга Татьяна Образцова, пишущая детективные романы под псевдонимом Татьяна Томилина, живет вместе с сестрой первого мужа Ирочкой - не просто домработницей или секретарем, но прямо-таки ангелом-хранителем. Татьяна признается: "Она за мной ходит не хуже няньки. Все свои гонорары за книги я откладываю, чтобы скопить на квартиру для Иры, если она решит отделиться от меня. Поэтому и пишу так много". Ирочка стоит на страже интересов писательницы Томилиной, бурно переживает ее успехи и неудачи, критику в прессе и выступления по телевизору, восхищается ее талантом и ополчается на всех, кто в этом таланте сомневается. И вот у писательницы похищают компьютер, а в нем - двести страниц нового произведения. Татьяна держится с редкой выдержкой, а Ирочка рыдает. Рассказчик замечает: "...Я понимал, что она оплакивает не только компьютер, но и недописанную повесть". Ну еще бы! Кому не жалко второго тома "Мертвых душ" или десятой главы "Евгения Онегина"! Но продолжение этого рассуждения вызвало у меня, признаться, чувство неловкости. Ирочка расстроена, оказывается, совсем другим: "Татьяна говорила, что за авторский лист ей платят в издательстве двести долларов. Повесть на пятнадцать авторских листов... принесла бы им три тысячи долларов. А это - еще три квадратных метра Ирочкиной квартиры. Может быть, кому-то эти три квадратных метра покажутся смешными, но только не Ирочке... которая теперь терпеливо складывает эти смешные метры, дожидаясь, пока они не вырастут до размеров отдельной квартиры. В конце концов, три квадратных метра - это ванная. Или три встроенных шкафа, что тоже немаловажно".
Мне, например, эти метры смешными не показались. Пересчитывать строчки художественной прозы даже не на деньги - на квадратные миллиметры площади - это не смешно, а грустно и страшно. Прямой голос автора прорывается сквозь рыдания героини: речь идет о покупке квартиры в Питере, а цены фигурируют московские. В Питере, пожалуй, за одну повесть можно не только ванную купить, но и сортир к ней пристроить. Как говорил М.Булгаков (точнее, Воланд - именно его цитирует писательница каждый раз, когда заходит речь о большой литературе), москвичи ведь тоже "люди как люди, квартирный вопрос их только испортил".
В повести "Имя потерпевшего - никто" возникла тема квартирного обмена, продажи, маклерской мафии... У читателей забрезжила надежда: неужели получилось? Сдвинулось с мертвой точки? Мы так исправно помогали любимой писательнице все эти годы... (Почему-то вспоминается обращение на первой странице газеты На дне: "Покупая эту газету, ты помогаешь бездомным".)
И вот, наконец, в двухтомнике "Мужские игры" появилась тема ремонта. Ура! Свершилось.
Надо ли говорить, что все мое детективное расследование потеряло смысл, когда в одном из номеров "Новой газеты" появилось "чистосердечное признание" - интервью с Александрой Марининой под заголовком Я мечтала о собственной квартире двадцать лет... Это, разумеется, не столько реклама ее книг, сколько реклама дизайнера, превратившего двухкомнатную хрущобку в настоящий дворец. К радости за любимую писательницу, в поте лица заработавшую крышу над головой, примешивалась обида: неужели же все наши многомиллионные старания позволили ей купить только такое убогое жилище у метро? Кто же тогда населяет краснокирпичные загородные особняки, просторные хоромы в центре? Надо думать, издатели. Или те, с кем писательница так успешно борется на своей основной службе в милиции. Такое впечатление, что нас обманули, показав, что беллетристика Марининой - все та же советская трущоба, прикидывающаяся дворцом.
Fast food
Книги сегодня мы выбираем не умом и даже не сердцем - скорее, желудком. Перестроечная проза оказалась совершенно несъедобной, поскольку не ставила иной задачи, кроме как вызвать чувство тотального омерзения - к себе самим, к истории страны и истории литературы, к художественному тексту, к читателю. Она строилась на эстетике отвращения, и что теперь удивляться, если доведенный до рвотных спазмов читатель отвечает взаимностью и Виктору Ерофееву, и Владимиру Сорокину. Русская интеллигенция стыдится и своих детских привязанностей, потому цитировать без смущения М.Булгакова или, тем более, А.Грина может себе позволить разве что писательница разряда Марининой. Для нее Михаил Булгаков - недосягаемый классик, та вершина, которая по-прежнему манит своими девственно чистыми снегами. Массовая литература обязана Булгакову, по крайней мере, главным уроком: читателя надо любить, ему надо угождать, не унижать, а делать комплименты; внутри текста читатель должен чувствовать себя так же комфортно и уютно, как на крошечном пространстве собственной кухни, где все под рукой и при желании до всего легко можно дотянуться. Не поднимаясь со стула, заварить чай, сделать бутерброд и всласть почитать детективчик.
Детективы - это "быстрое чтение", как бывает "быстрая еда". Съел - и порядок. А на сытый желудок можно подумать и о душе. Если получится.
Маринина и ее любимые героини - сугубые материалистки, поэтому, по их мнению, в Бога верят только люди с больной психикой. Верующие непредсказуемы, как маньяки-убийцы; не случайно вокруг них и происходят убийства - они их, можно сказать, инспирируют.
С брезгливым ужасом Настя Каменская узнает об одной из подозреваемых, что та после смерти сына... крестилась.
- Она что, и в бессмертие души верит?
- Еще как верит, - отвечает ей коллега и рассказывает о том, как сын является матери после смерти и просит отомстить. Это и есть, оказывается, вера в загробную жизнь и бессмертие души.
Люди религиозные всегда внушают подозрение. Крестная мать "фигурантки" занимается поисками киллера и делает это в самом подходящем месте - возле церкви в своем приходе.
В связи с этим хочется напомнить об одном человеке, который тоже "еще как верил" в бессмертие души, а также в воскресение и в неминуемость наказания за преступление - и был при этом далеко не полным идиотом. Это создатель первого настоящего русского детектива Федор Достоевский.
У детективного романа на русской почве были все основания для того, чтобы стать одним из полноценных, а не второсортных жанров литературы. Жаль, что этого не случилось. И никакие монологи Томилиной-Марининой положения не спасают: "...У литературы не бывает сортности, так же, как у осетрины не бывает степеней свежести... Литература не бывает первого, второго и пятого сорта. Это либо литература, либо нет - вот и все". Наглый тележурналист (повесть "Я умер вчера") сражен подобными доводами, но мы, читатели, пока еще не чувствуем себя проходными персонажами массовой литературы.
В мутных водах российской словесности нынче ловится не осетр, а разная другая рыбка помельче: и славная корюшка, и поганый минтай, способный выжить в любых экологических условиях и потому вредный для употребления в пищу. А на этом безрыбье русский читатель напоминает чеховскую кошку на огороде, которая с голодухи ест огурец и морщится. Впрочем, многие кошки вопреки расхожему представлению едят огурцы охотно. Говорят, что питерские кошки любят огурцы потому, что они пахнут корюшкой. Но это уже, кажется, к делу не относится.
Александра Маринина в Сети
- Официальный сайт
- Сочинения Марининой в библиотеке Мошкова
- В каталоге "100 писателей" Вячеслава Курицына
- В новостях Ивана Паравозова
- В закладках Романа Лейбова
- Илья Овчинников. Маятник Марининой
- Ольга Кушлина. Полтора квадратных метра
- Сергей Кузнецов. Анастасия Каменская в ожидании тайного знания
