10.04.1998

О направленности моих заметок можно судить по заголовку. Но говорить о растущем сходстве жизни в Нью-Йорке и в Москве не так интересно, как об остающихся различиях, которые не сразу бросаются в глаза, когда прилетаешь туда или сюда. Москва остается городом, где личная, социальная и интеллектуальная жизнь концентрируется внутри - если уже не на кухнях, то в других помещениях: галереях, клубах, музеях и библиотеках, куда, превратившись в "презентации", переместились легендарные московские тусовки, о существовании которых новичку в городе узнавать почти так же трудно, как и в былые времена. А в Нью-Йорке, как и прежде, главная энергия разлита по улицам, площадям, паркам и доступна каждому приезжему зеваке. Москва, кстати, и не ставит перед собой цели "догнать и перегнать" Нью-Йорк. У российской столицы "собственная гордость", но хотя москвичам, по моим наблюдениям, приятнее, когда их сравнивают с парижанами или берлинцами, по размерам, шуму, краскам, нескончаемым потокам информации и эклектизму безо всяких берегов их город было бы уместнее ставить в один ряд именно с Нью-Йорком.

Но, как я уже сказал, меня занимает не внешнее сходство, неизбежное хотя бы в силу того, что в сфере материи к концу двадцатого века наша технологическая фантазия - и это еще четче прослеживается даже не в России, а где-нибудь в Китае - себя почти целиком исчерпала. Меня в данном случае интересуют различия внутренние - социально-психологическая сфера, гораздо медленнее подвергающаяся нивелированию. Мой опыт посещения стран Востока, во многих из которых внешние признаки западной цивилизации развиты намного сильнее, чем в России, но и различий наблюдается гораздо больше, лишь подтверждает, что аршином общим не измерить... коня и трепетную лань. И здесь я ставлю решительную точку, ибо принципиально не желаю выводить из психологии социальной национальную. Я убежден, что национальный характер - это не вечная категория, а скорее некий общий знаменатель целого ряда достаточно внешних факторов. И что сравнительно молодой россиянин, погруженный в американскую среду, без особого надрыва со временем превращается в американца и наоборот. Поэтому, не желая скатываться к очередным почвенническим схемам, я перехожу к конкретному описанию действа по пересечению российской границы, которое не ограничивается одним лишь физическим перемещением из пункта А в пункт Б, как это бывает, скажем, когда я лечу из Америки в Канаду.

Уже в гигантском нью-йоркском аэропорту Кеннеди на терминале "Аэрофлота" для меня начинается Россия, вернее, ее главный аэропорт Шереметьево. Это - бросающаяся в глаза плотная человеческая масса, которая выделяется на фоне ажитированной латиноамериканской и средиземноморской публики светлым цветом волос и кожи: мужчины и женщины - как правило, ширококостные, полные, в обтягивающей, яркой и не очень дорогой одежде - теперь уже международно-челночного ширпотреба. Попадаются, правда, на редкость красивые лица, но у женщин их портит излишняя косметика, а у мужчин чрезмерная приверженность к спиртному. Горы каких-то коробок, баулов, пакетов, которые пассажиры стремятся - и им это удается - протащить на борт самолета, и слышимый за версту стрекот шипящих славянских звуков позволяют без особого труда узнать еще издалека восточноевропейцев, а по заметной издалека бесформенности очереди у стойки компьютера быстро приходишь к выводу, что идешь в правильном направлении и можешь даже не следить за указателями рейсов.

В самолете "Аэрофлота", следующем в Москву, сразу после взлета устанавливается столь знакомая мне по внутренним российским рейсам карнавальная атмосфера. Соотношение россиян и иностранцев на борту в данном случае неважно. Как показал мой пятилетний опыт жизни и работы в России, иностранцы не вносят больше порядка в российскую стихию. Наоборот, они довольно скоро усваивают ее нехитрые правила и начинают так же легко и стремительно, как русские, погружаться в веселый хаос. И вот уже между кресел в салоне самолета с притворно озабоченными лицами начинают сновать какие-то мужички. Кое-кто продолжает рассовывать по углам непомерно большой багаж, переругиваясь с соседями. Наиболее предприимчивые пробуют пересесть на лучшие места. Вскоре начинается бойкая торговля спиртным и парфюмерией, в последнее время особенно интенсивная, потому что опытные пассажиры знают, что в Шереметьево безналоговые ларьки будут закрыты. В результате всей этой милой суеты, за которой с завистью наблюдают "неприкасаемые" из бизнес-класса, девять часов проходят незаметно, и вы - в Москве.

Но тут оказывается, что ваш самолет по странному стечению обстоятельств приземлился в части аэропорта, наиболее удаленной от кабинок погранконтроля. И пока вы со своей пудовой ручной кладью доходите до них, вас уже ждет приличная очередь. Теперь можно рассчитывать только на провидение. Все зависит от того, как долго работает на этом месте сидящая за компьютером девушка в погонах, насколько эффективна ее техника, как много в очереди людей вроде меня, которые, несмотря на неоднократные предупреждения, забыли подготовить ксерокопию своей визы, и теперь им и всем остальным приходится ждать, пока пограничница, игнорируя компьютер, старательным школьным почерком переписывает с визы информацию. Не все выдерживают это испытание. Хваленая российская покорность - это миф. Россияне возмущаются медлительностью пограничниц гораздо громче и яростнее, чем иностранцы. Помню, как однажды какой-то энергичный молодой человек из новых русских через головы очереди корил девушку за то, что из-за нее он опаздывает на празднование святого Рождества (была Пасха), а она огрызалась, что, мол, ему бы ее зарплату... В этой очереди с тоской вспоминаешь аэропорт Кеннеди, где многотысячные толпы людей, стекающиеся в Нью-Йорк со всего мира, разделившись на дюжину потоков, быстро и чинно проходят через пограничный контроль и устремляются в багажное отделение. Но в Москве успокаивает то, что за те полчаса, которые вы протомитесь перед кабинкой погранслужбы, ваш багаж все равно может не прийти или же его доставят, ничего вам не сказав, на терминал в противоположном конце аэропорта. Так что ждать придется все равно, хотя, пройдя границу, это легче.

Но и после погранконтроля не следует расслабляться. Вам ведь нужна тележка, не так ли? Поэтому скорее бегите к хмурым грузчикам, чтобы выбрать такую, которую можно без больших усилий катить перед собой, или вообще какую-нибудь. Как правило, тележек, а также бланков таможенных деклараций бывает меньше, чем прибывающих пассажиров. Получив багаж и счастливо улыбаясь, если все ваши чемоданы прибыли в целости и сохранности, вы становитесь в другую очередь. И здесь вам в очередной раз демонстрируют, что от судьбы не уйти. В зависимости от того, кто проверяет багаж и под какой звездой вы родились, вас могут пропустить с толпой других пассажиров, даже не взглянув на ваши ящики с ядерными боеголовками, а могут скрупулезно проверять, что находится между вашими рубахами и трусами. Но вот вы на свободе. Метров десять вы идете по просторному проходу и расслабляетесь. Увы, оказавшись в зале прибытия, вы тут же попадаете в ревущую толпу, состоящую из встречающих и обладателей автомобилей, которые, хватая вас за локти, спрашивают, каким рейсом вы прилетели или не нужно ли вам такси. Сам зал прилетов неизменно производит ощущение шумного цыганского табора, и в этом он мало чем отличается от любого другого российского аэропорта от Калининграда до Магадана. И хотя в модернизацию главного аэровокзала стопятидесятимиллионной страны вложены немалые деньги, за пять лет моих приездов и отъездов он мало изменился, хотя гораздо больше и в лучшую сторону, чем зал отлетов. Он стал светлее, чище, в нем легче сориентироваться, найти нужную информацию, купить приличную еду и иногда даже позвонить по телефону. Но наконец вы выходите из зала прилетов, и сотрудник вашей фирмы, таксист или частник везет вас в город. Есть, правда, смельчаки, которые бодрой походкой и с надменным выражением лица проходят сквозь строй владельцев автотранспорта и исчезают в неизвестном направлении. Говорят, что эти предприимчивые люди рассчитывают найти автобус, который довезет их до ближайшего метро. Не знаю, не пробовал, но думается, что редкий турист доберется таким образом до центра Москвы...

Я столь подробно описываю прибытие иностранца, пусть даже и русскоговорящего, в Москву не потому, что хочу составить памятку для пассажира международных авиарейсов. По моему глубокому убеждению, все автоматически отмечаемые вами нелепости в вашей поездке - не случайность. Они обладают, так сказать, эвристической ценностью, то есть помогают вам проникнуться пониманием того, что страна, в которой вам суждено пробыть какое-то время, не есть часть Третьего мира, который вы застали на определенной стадии развития, а в следующий свой приезд обнаружите уже другую стадию - более продвинутую и близкую той цивилизации, в которой вы себя чувствуете комфортно. Нет, здесь вас ждет нечто иное: атмосфера полной самодостаточности окружающего мира. Пройдя в самолете и аэропорту своеобразный ритуал посвящения, вы ступаете на российскую землю в предвкушении чего-то принципиально нового, и ваши инстинкты правы. Когда после часовой поездки до центра с водителем, отрабатывающим свой смертельный номер, который он, видимо, должен продемонстрировать сегодня вечером под куполом цирка, везущим вас, очевидно, скрываясь от врагов, по темным шоссе и вихляющим улицам в рытвинах с загадочными дорожными знаками и не менее невнятными рекламными щитами, обращенными неизвестно к кому, вы входите в свой гостиничный номер или квартиру друзей, - вы уже другой человек. Поэтому, когда на следующее утро вы бодро составляете список из десяти дел, которые вам нужно сделать за день, а к концу дня оказывается, что успели только два (пять лет назад это могло быть одно или вообще ни одного), то вы считаете, что день вполне удался. Конечно, многие со мной не согласятся, загибая пальцы, говоря о переменах к лучшему, то бишь в направлении привычной нам нью-йоркской жизни, происшедших за последние годы в лужковской Москве, и через несколько дней, забывая о Нью-Йорке и погружаясь в московскую жизнь, я начинаю с ними соглашаться (особенно помогает трехдневная поездка куда-нибудь в Киев или Новосибирск, после которых Москва представляется эдаким футуристическим мегаполисом). Но когда вы возвращаетесь домой в Нью-Йорк, то уже в самолете, если это не "Аэрофлот", вы начинаете "отходить": столь милые вашему сердцу размытость, неопределенность, спонтанность во всем - от налоговых законов до правил уличного движения, от деловых контрактов до договоренностей о совместной жизни - начинают уступать место жестким и скучным законам цивилизованной жизни, в которых так мало места для жизнетворчества. Российский опыт - и я в этом глубоко убежден - западному человеку может сослужить хорошую службу, вырвав его на время из привычной рутины, поместив в иную систему координат: в таких случаях, как правило, начинаешь лучше понимать себя или свою ситуацию, видеть новые пути и возможности. Главное при этом - помнить, что Россия засасывает, и следить, чтобы годичный контракт не превращался в десятилетний, то есть чтобы вы не начинали реализовывать эти возможности здесь, в России. Тогда вы полностью превращаетесь в местного жителя, и вам незачем и некуда возвращаться. Чтобы этого не произошло, не давайте ввести вас в заблуждение сентенциям вроде: "мы хотели как лучше, а вышло как всегда". Потому-то и выходит "как всегда", что "как лучше" - это совсем не обязательно как на Западе. Это скорее то же "как всегда", но с человеческим лицом, то есть несколько обустроенное, модернизированное, скажем, как межконтинентальные рейсы "Аэрофлота", где ваше пребывание в этом диковинном промежуточном карнавальном состоянии ("лимбо", как называл его мой покойный университетский учитель - антрополог Виктор Тернер, который вместо объяснения, что это такое, начинал кружиться перед нами - студентами - в дивном танце, выученном им в Бразилии) строго ограничено девятью часами полета. Поэтому, отвечая на традиционные вопросы друзей после очередного возвращения в Нью-Йорк или Москву: ну, где тебе больше нравится? - я говорю: в дороге.

© Русский Журнал, 1998

russ@russ.ru