9.09.98

Екатеринославъ: въ ожиданiи приятной катастрофы

Игорь Сид

"...Ведь Днепропетровск - это cлово, выхваченное из Преисподней".
А. Жвакин

"- Послушай, Сид!.. Хороший город - Днепропетровск. Давай и там проведем какой-нибудь форум!"

Слова, неожиданно произнесенные в Тавриде летом 1995 года, под занавес очередного Боспорского культурологического шабаша, крымским пиитом Андреем Поляковым, прозвучали для меня первым долгожданным и целительным ответом на одну давнюю загадку...

Прожив в Днепропетровске с двухмесячного возраста (родился в 1963 году в Крыму) до окончания университета, я с младенчества был глубоко уверен, что город тщательно скрывает от меня некую тайну. Имелись небеспочвенные подозрения, что разгадка ее кроется в каком-нибудь погребе или на чердаке, куда родители меня не пускали. Крыши и подвалы - маргинальное, тревожащее, проблемное поле Днепропетровска. Фекальные воды, просачивавшиеся в потаенный подземный город из канализационной системы, обидно ограничивали наши исследовательские возможности. Но к четвертому классу Ян Валетов изобрел мокроступы, и в катакомбах под его домом (внутренний двор с обратной стороны ТЮЗа) мы, продвигаясь с помощью ариадниной бельевой веревки километровой длины, нашли скелет фашиста, прикованный к пулемету.

Осенью 75-го года Ян прибежал ко мне сообщить о создании в городе - "именно об этом мы мечтали!" - Клуба Фантастов. Загадку родного Лабиринта мы учились теперь экстраполировать теперь на все советское - а сразу же и на антисоветское, и на межпланетное - пространство.

В 80-е началась генеральная перепланировка городского центра, и милые моему сердцу ветхие квартальчики доминошными рядами падали под феллиниевской гирей просвещенной градостроительной мысли. Чудом устоял дом 3 по Московской (или она уже улица С. Бандеры?..), напротив ЦУМа, где до 78-го в комнатке на втором этаже жила моя семья; но поднебесные семирамидины тропы наших давешних изысканий, опутывавшие серпантином крыши и чердаки десятков домиков и домов, исчезли из этой реальности. И только в памяти детства пульсируют невидимые в воздухе новообразованных скверов и пролетов (как, например, между Театром Шевченко и задним двором старого "Детского мира" или между Новым мостом - именуемым так уже тридцать первый год со дня возведения - и площадью Ленина), уничтоженные вместе с архитектурным антиквариатом пунктирные траектории "по сокращенке" и альпинистские маршруты повышенной сложности.

Загадка растворилась в опустевшем просторе, в атмосфере, в сложно структурированном прозрачном небе Днепропетровска, и в 85-м году, сцепив зубы, я добился долгожданного распределения в Керчь, в лабораторию биоресурсов Индийского океана. Между экспедициями, буднично отягощенными поэтическим вдохновением, я обнаруживал себя в литературной Москве, особенно в командорском подвале - светлой памяти - газеты "Гуманитарный Фонд". Потом было явление группы "Полуостров", и сессии Боспорского форума, и открытие в Москве Крымского геопоэтического клуба. Случилось так, что Форум и Клуб разделили между собой "хронологические" роли: первый заострен на прошлом культуры (типа "наследие истории сквозь призму современной эстетической мысли"); Крымский же клуб - на ее настоящем (вечера живых еще авторов, всяческие круглые столы и конференции на злобу дня). Но вот на последнем Форуме прозвучали и другие доклады: "Будущее как опечатка" (Изяслав Гершмановских, эссеист, Лос-Анджелес), "Гео-эго, или Дата Светопреставления" (Владимир Микушевич, философ, Москва), "Девять Завтра мировой фантастики" (Андрей Цеменко, дегустатор фантастики, Крым), "Древность и будущее Средиземноморья" (Аркадий Ровнер, литератор, Нью-Йорк), "Эсхатофилия как синдром fin de siecle" (Кнутс Адевитс, филолог, Тарту). Пикантность ситуации заключалась не только в объективном приближении Милленниума, но и в субъективных психиатрических нюансах автора данного очерка, исподтишка муссировавшего дебаты.

С конца 80-х мои и близких мне людей московско-крымские демисезонные миграции всегда включали перевалочный пункт - Днепропетровск, где по-прежнему живут мои и Оксанины родители. Там работает и мой школьный приятель, металлофизик, а теперь предприниматель Алексей Джусов, ставший в 1994 - 1997 годах меценатом моей культурной, скажем так, деятельности. Другой однокашник и друг, высший математик, а теперь астролог (увы, немецкий), Евгений Царфин, стал на заре перестройки автором заказанного местной прессой нашумевшего гороскопа Днепропетровска. No mystification: есть точная дата и время основания города - 10.55 утра 9 мая 1787 года, закладка Преображенского собора (нынче Музей истории религии). Первый камень Екатеринослава заложен лично императрикс, помышлявшей, ни много ни мало, перенести сюда российскую столицу. Большевики элегантно переименовали город в честь подпольщика Петровского (наподобие Волгокуйбышева или Балтоленинграда). Нынешний беспредел демократии до реноминации не дошел: "бабу Катю" на Украине, по понятным причинам, не любят. Наоборот - бродит идея вернуть название Сiчослав (Сечеслав), ненадолго возникшее в послеоктябрьский период в память козацкой Сечи. За два без малого столетия город посетили почти все отечественные исторические лица, начиная со ссыльного Пушкина; старинные фасады сплошь в гранитных табличках. Последние полвека за железным занавесом лучше нас знали, что Dnepropetrovsk - это ракетно-нуклеарный ЮМЗ (помню, помню этот душераздирающий ночной вулканический гул ниоткуда), таинственное "КБ Южное" (эти надоедливые НЛО над ландшафтом) и пр., короче - эпицентр Империи Зла, кузница красного милитаризма.

Так вот, летом 90-го Царфин зазвал нас познакомить с одним из лидеров тамошнего андеграунда, Андреем Жвакиным. Открытие было колоссальным! Выделившаяся в конце 80-х из движения "ХЛАМИДА" ("Художники, Литераторы, Актеры, Музыканты И Другие Агитаторы") банда синкретического искусства "Насыщение мифами пространства сада" во главе с А. Жвакиным и Д. Ныркой (ни то, ни другое имя так и не оказалось псевдонимом) базировалась в обожаемом мною Ботаническом саду. В холодной каптерке и знойной оранжерее, под сенью гинкго и араукарий совершались по-настоящему любопытные опыты в разных жанрах - музыкально-шумовые, текстуальные, визуальные, смешанные, - позволявшие говорить не только о серьезности дарований, но и - что не столь принято в провинции - о неплохом вкусе. Подаренный Жвакиным экземпляр его "Полифонической поэмы" - бумажная простыня с параллельно ниспадающими каскадами текста - по сей день украшает дверь моего кабинета в крымской квартире. Строки же из поэмы, вынесенные теперь эпиграфом к этим запискам, заставили меня вздрогнуть при первом еще прочтении...

Соотнесение города с адом - жест понятный: урбанистическая аллитерация, обнажение ассоциативности родного топонима. Главное было в другом. Для них тоже существует тайна Днепропетровска! Ее романтические искатели - а возможно, уже хранители - продолжили то, от чего я когда-то малодушно отступился. При дальнейших визитах я искал сближения с мужественными и умными рыцарями городской тайны. Так на моем горизонте появились "старославянский монах" - живописец-абстракционист Сергей Просветов; продвинутые культуртрегеры с диссидентско-лагерным прошлым Семен Заславский и Артур Фредекинд; гениальный украинский актер Михайло Мельник, создавший, вопреки рогаткам завистников, собственный монотеатр и уносящий диковинной игрой в катарсис даже не знающих языка; подвижник литературного самиздата, основатель славного двуязычного альманаха "Артикль" Юрий Малиночка; колоритный русский прозаик, собиратель хипповско-растаманского фольклора Дмитрий Гайдук (зависший сегодня где-то в нирване между Полтавой и Москвой); злой писатель-сатирик с трагической нотой Александр Хургин.

Крымский оракул устами Полякова внушил мне, что скромный полуторамиллионный город с двадцатью вузами и непременной Игренью (дурдом в одноименном пригороде), со строившимся четверть века и таки пущенным на днях метро, Днепропетровск (по-свойски - "Днепр") и есть искомая третья игровая площадка в схеме "ретроспектива - интроспектива - перспектива культуры" - после Форума в Крыму и Клуба в Москве. Заглавие напросилось давно: "Футурологический конгресс" - по названию смешной антиутопии С. Лема.

Кстати, еще одним загадочным проявлением города мне видится подозрительно большое (здесь слегка повышен радиационный фон) число рожденных им творческих колоссов, - правда, никто из них не стал пока genius loci, как Айвазовский для Феодосии или Волошин для Коктебеля: оперившись, все улетали еще в молодости. Отсюда родом советский Михаил Светлов, антисоветский Александр Галич, концептуалисты Илья Кабаков и Георгий Литичевский, писатель-эмигрант Фридрих Горенштейн, поэт-классик Лианозовской школы Ян Сатуновский. Здесь родился один из крупнейших скульпторов XX века Вадим Сидур. Нельзя забывать и таких титанов, как криминальный баритон Иосиф Кобзон, днепродзержинский прозаик Леонид Брежнев и, наконец, президент Кучма со всей, явно поголовно пассионарной, свитой... Недаром здесь частенько слышишь гордое: "Мы - теневая столица Украины!" Имеются в виду и монструозный ВПК, и под стать ему "КВН", и "Что-где-когда", и Брежнев с Кучмой, и сказочное всесоюзное открытие эпохи застоя - днепровско-криворожская мафия. Все это - не подтверждения ли потенциальной исторической уникальности города? Предчувствие коей, возможно, и есть то самое ощущение тайны.

Наконец, "Днепр" - родина крупнейшего оккультиста XIX века, великой Блаватской. Здесь Е. П. родилась и - не побоюсь этого слова - возмужала, отсюда берут истоки ее матриаршие труды. А ее поборниками и фанатиками освоены уже все пять континентов, ибо, во всяком случае, в 86-м в антарктической экспедиции со мной полгода работал московский радиофизик, таскавший с собой перепечатку - еще машинописную - фрагментов "Тайной доктрины" и упорно произносивший "Екатеринослав" с палатализующим "ль" на конце. Впрочем, что касается автора очерка, то на "подвижной лестнице Блаватской я займу последнюю ступень" (А. Еременко). Висящий в каждой приличной духоборческой квартире "Днепра" фотопортрет Елены Петровны в постбальзаковском возрасте поразительно напоминает посмертную соратницу мумифицированного советского махатмы. Совсем уж не к месту чудится тенорок Т. Кибирова: "...как Ильич, оно бесплодно / и, как Крупская, страшнО".

Если Конгресс удастся, он сообщит Днепропетровску определенный необычный имидж: мировой карте накануне смены тысячелетий не помешает специальный город, думающий о завтрашнем дне человечества, - и это местными интеллектуалами воспринимается как должное. Тех же, кто привык видеть себя (пусть на здешнем фоне) звездой первой величины, вторжение созвездий прославленных и ярких людей может здорово обескуражить, - отсюда в заглавии очерка термин "катастрофа". Среди греческих значений этого слова, помимо "резкого поворота" и других, Вейсман приводит "ниспровержение новыми законами старых"; Фасмер же отыскал в русских диалектах восхитительную народную этимологию: "костовстрёха". Костовстрёхой и оказался для Крыма Форум. Но любой шок проходит, и оппозиционеры, бросившись в мозговые штурмы и поняв свой тембр в общей многоголосице, уже не откажутся от игры в бисер.

© Русский Журнал, 1998

russ@russ.ru