22.12.98

t⁰ карта Галиции
(Письма из Ясенева)

Игорь Клех

Кажется, у позднего Набокова встречаются "нетки" - внешне бесформенные пещеристые вещички, которые приобретают вид правильных фигур только в специальных зеркалах. Напротив, как всем известно, упыри в зеркалах не отражаются. Желающий писать о Галиции столкнется с обеими указанными трудностями. И не то чтоб так уж сложно все было устроено в этой Галиции; скорее двусмысленно, обманчиво, антиномично. Последнее определение взято не звучности ради, а по той простой причине, что через Галицию проходит цивилизационный разлом, напоминающий t0 график, как минимум, пятивекового заболевания, развившегося от сцепления и трения в этом месте этнических шестеренок и цивилизационных жерновов - нечто вроде воспаления суставов или ревмокардита.

Все кого-то с кем-то "связывают", через всех что-то "проходит", но здесь разлом выходит наружу. Чтоб сразу стало ясно, о чем речь, процитируем Милана Кундеру, пассаж из его эссе "Трагедия Центральной Европы", до сих пор отсутствующего в русском переводе, об экспансии восточного соседа: "Это тот мир, что, при условии нашей от него отдельности, завораживает и привлекает нас; но в тот момент, когда он на нас замыкается, нам открывается его ужасающая чужеродность. Не знаю, хуже ли, лучше нашего, но это другой мир: России известно иное, большее, измерение опасности, у нее другие представления о пространстве (настолько огромном, что оно способно поглотить целые народы); другие представления о времени (замедленном, требующем терпения); иной, отличающийся от нашего способ смеха, жизни и смерти. Вот почему страны Центральной Европы ощущают, что перемены, которые произошли в их судьбе после 1945 года, были менее всего катастрофой политического характера. Речь, скорее, можно было бы вести о нападении на их цивилизацию".

Разница в том, что в Галиции это не в 45-м началось, а на шесть веков раньше; и прессингу она подверглась первоначально с запада и лишь много позднее с востока. Поверх политики и этнической истории здесь прошлись еще и цивилизационные жернова. Это то место, где заканчиваются восточные славяне, или, точнее, где с ними начинает что-то происходить.

Не верьте этническим идиллиям, они обманчивы и недолговечны. Это всегда области борьбы тележных колес между собой за право быть ведущим колесом - чтоб "рулить". Но с закатом Галицко-Волынского княжества "рулили" всегда другие - паны из Кракова, Вильно и Варшавы, Вены, Берлина и Москвы, Киева и Ватикана, - боюсь кого-нибудь пропустить. Семь веков назад в зените своего могущества князь Данило Галицкий перешел в католичество, чтоб получить от папы титул короля и тем повысить статус свой и своих земель. Тем не менее княжество не устояло, а выбор князя подал подданным пример прагматизма в конфессиональных вопросах, что три столетия спустя привело их к принятию Брестской Унии и в сумме на шесть веков оторвало от восточнославянского мира, но одновременно способствовало созданию неповторимого, весьма устойчивого и крайне любопытного культурного мира - с химерически причудливой судьбой и в очень специфическом жанре. Сегодня это 4-5 областей с населением в 8-10 млн. человек и размытыми границами - по центральноевропейским меркам целая небольшая страна.

* * *

Хохла не лях придумал, чтоб досадить москалю, как кое-кто думает, а, если на то пошло, иезуиты - и не придумали, а, в своей манере, ускорили процесс. В контрреформаторском запале они "наехали" на православных схизматиков веротерпимой до того Речи Посполитой. Результат известен: Хмельницчина и ликвидация Речи Посполитой, ослабленной потерей украинских земель. То есть импульс, подтолкнувший украинский этнос к консолидации, шел от перипетий западноевропейской истории, а не с северо-востока.

Поляки, кстати, еще в 1345 году занявшие Львов, любопытным образом прорепетировали решение Петра I: оставив деревянный княжеский город в стороне, свой "Львув" они соорудили в речной низине на болотах. Последствия те же, что позднее в Питере, разве что без наводнений. Тем более что речку с притоками в начале ХХ века упрятали под землю. А притоков, источников, подземных озер и плывунов хватает - город без видимой речки, с пустыми большую часть суток водопроводными трубами, сочится влагой и пропитан сыростью, как губка, - по его водоносным холмам пролегает водораздел балтийского и черноморского бассейнов.

Знакомый швейцарец оказался в полном восторге от водопроводного крана в гостиничном номере, из которого за целый день ему не удалось извлечь ничего, кроме сипения и сдержанного порыгивания. "Сюрреализм какой-то!" - рассказывал он всем взахлеб.

Слыша от иностранцев восклицания вроде: "Боже, какой красивый город!" - я подозревал их не то чтобы в неискренности, но в чрезмерной экзальтации, что ли. Что-то они пытались объяснить, но только позднее я понял: то был стон настигавшей их любви. Львов похож на многие центральноевропейские города. Из тех, что видел я, очень похож - иногда до полной иллюзии - на Прагу, Дрезден и Краков. Но дело совсем не в сходстве. Зачастившие во Львов швейцарцы и другие "тащатся" от того, что все это, так напоминающее их городскую среду, - живое, не зализанное, как у них. Для них это как путешествие во времени. Конечно, Львов строили итальянцы, не сумевшие пробиться на родине (где уровень задавали Микелоцци и Браманте), и местные знаменитости. И что-то похожее - чуть лучше или чуть хуже - есть во многих городах. Но за четыре века, начиная с ренессансной площади Рынок (средневековый Львов выгорел практически весь в 1527 году) трудами многих народов на рельеф посажен был гениальный городской организм. Этот организм, этот сгусток культуры и истории - это ноумен, а не феномен. И когда в ходе пертурбаций двадцатого века его историческая часть все более стала походить на опустившегося аристократа, это только добавляло ему шарма - в духе беспризорной фразы из какого-то бульварного чтива: "Глядя на него, было видно, что он знал лучшие времена". (Может оттого, что это был город, в котором был создан весь польский городской фольклор, песенки, анекдоты, персонажи?)

Несмотря на то, что Львов утратил торговое, а соответственно, и экономическое значение еще в Польше Пилсудского, потеряв Львов в ходе II мировой войны, поляки сильно горевали.

Переселившиеся из Львова поляки осели преимущественно во Вроцлаве (Бреслау) и Лодзи. В польской традиции давно существует название территорий, по результатам II мировой войны отошедших восточному соседу, - это "кресы" (т.е. "украины", крайние, приграничные земли). Стараниями вынужденных переселенцев сложилась богатая и очень продуктивная в культурном - а еще более, художественном - отношении мифология оставленного ими края: "золотого века" местного значения, межвоенной Атлантиды, утраченной молодости etc. Какое досадное разочарование ждало тех из них, кто отваживался десятилетия, а то и полвека спустя, проведать места детства или юности. Тяжело было видеть их лица - так опростоволоситься!

Примирение происходит только сейчас, когда переселенные люди поумирали или состарились. И тогда появился, наконец, третий полноправный участник спора славян между собой на этой территории, разомкнувший и переключивший на себя многовековое и безысходное противостояние Польши и России, а шире - российского и западноевропейского типов цивилизации. Кажется, еще никогда, за исключением незапамятной древности, отношения поляка и украинца не были столь приязненными и уважительными, как сейчас. Причем, это не "дружба против москаля", а некое новое состояние, может, временное, как у спасшихся после бури.

Зато, несомненно, расстроились украинско-русские отношения, и, увы, надежды на скорое их улучшение немного. История обратного хода не имеет. Нужно время.

Преуспели здесь галичане, причем не все, а так называемый "образованный класс" (в массе своей, очень поверхностно). Наибольшей идеологической активностью отличаются профашистски настроенные круги (даже в Галиции потерпевшие на недавних выборах сокрушительное поражение, что приятно). Хуже то, что их карикатурной, дремучей и маргинальной идеологии противостоит только врожденный прагматизм и здравый смысл украинцев, которые в ситуации затяжного кризиса не могут являться достаточно действенной вакциной от социального бешенства.

Одна сцена произвела на меня сильное впечатление году в 94-ом. Во Львов приехали израильтяне награждать какими-то знаками отличий ("героев вселенной" или что-то в этом роде) и оказать материальную помощь украинцам, укрывавшим евреев в годы войны. Церемония происходила в здании бывшего обкома. Секьюрити ощупывала и прозванивала всех приглашенных, опасаясь возможного теракта. Так вот, из почти сотни прошедших перед глазами лиц награжденных мне не запомнилось ни одной хотя бы относительно интеллигентной физиономии. Все эти люди, подводившие под расстрел собственные семьи, были либо от земли, либо жителями бедных фабричных окраин, с руками и фигурами, деформированными физическим трудом. Непохоже, чтоб они являлись юдофилами, скорее просто соседями. Вообще, по моему устоявшемуся убеждению, старики, помнящие, как было "за Польщи" (а то и при Франце-Иосифе), относятся к числу самых замечательных собеседников в Галиции. И напротив, их дети и внуки поражают одномерностью и грубостью мышления. Но даже развитый интеллект мало способен привести мысли в равновесие при относительной скудости жизненного опыта.

Один любопытный момент, отмеченный многими интеллектуалами Средней Европы, вместо переднего края оказавшихся в одночасье в глубоком тылу. С самоликвидацией СССР в их странах спало напряжение и культурная жизнь стремительно маргинализовалась. С исчезновением могущественного антипода исчезла и некая санкция духовного свойства, проявлявшаяся в служении или противостоянии, следом пропали зрители, а актеры вместе с ощущением морального комфорта утратили также ренту. Многие разъехались по свету и пытаются абсорбироваться в другие, более масштабные, культуры - кое-кто успешно. Задним числом некоторые вещи все же поражают: в подвергшейся оккупации социалистической Чехословакии все 70-е и 80-е годы плодотворно работает гений сюрреалистической мультипликации Шванкмайер. В 1982 году на средства венгерского государства Марта Месарош снимает антисталинистский безысходно мрачный фильм. Примеров подобного рода не счесть в Польше, случались они и в СССР.

Оказавшись малоспособными к самодеятельной жизни, сегодня в Галиции тщатся переложить ответственность за это на Россию, что низко, но психологически объяснимо и отчасти исторически мотивировано. Громогласно отрицаются какие бы то ни было достижения прежней власти в социальной сфере - и это в бедном регионе, откуда целые села отправлялись за океан, спасаясь от нищеты и обездоленности. Клеймится пакт Риббентропа-Молотова, но при этом на голубом глазу приемлются блага, проистекающие из него для Украины. Русские неизменно представляются патологическими шовинистами и империалистами, но в дни ГКЧП все, включая самых непримиримых, сидели по домам, пока на головы, втянутые в плечи, не свалилась нежданная свобода. Только тогда вымершее было место сходок и митингов в центре Львова заполнилось толпой ничуть не смущенных борцов за независимость.

Психологически это легко объяснимо, поскольку на протяжении семи веков коренное население находилось здесь в положении людей второго сорта, - чего люди не выносят более всего на свете, за что, просыпаясь к исторической жизни, мстят без разбору. Ведь кто-то запрещал же здесь проведение шевченковских вечеров (даже новогоднюю елку в центре города, чтоб не пели колядок!), кто-то загонял униатов в подполье. Поэтому, в частности, Галиция - столь "пассионарный" ныне регион (не считая т.н. "партизанки" военных времен). То, что поляки делали без малого тысячу лет назад, возводя свою родословную к мифологическим предкам, галичане и, шире, украинцы, делают сейчас. Т. е. это диктуется непобедимым желанием становления, и на этом пути их еще поджидает дележ общего исторического наследия с давно оформившейся и могучей российской культурой, исчерпавшей ресурс привлекательности для значительной части украинского населения. Россия и социализм как бы высосали соки друг из друга и, наконец, расстались, что явилось залогом общего освобождения от невыполнимых обязательств, которые накладывал на всех пресловутый социализм. Как это ни странно, у современного бывшего гедээровца, чеха, словака, украинца и русского гораздо больше черт сходства друг с другом, чем у каждого из них, скажем, с западным немцем. Режим уравнял несколько поколений, пройдясь поверх этнических различий.

Во Львове пятую часть населения составляют русские, большей частью здесь и родившиеся. Вслед за польским консульством во Львове открылось также российское консульство, становящееся все более оживленным местом по мере ухудшения экономической ситуации. Промышленность Галиции, как и везде, который год стоит, научно-производственный потенциал, работавший преимущественно на "оборонку" и космос, растерян. Деятельная политика перекочевала в Киев. На месте остались и безобразно разрослись малоквалифицированная бюрократия и оголтелая идеология. Какой-то уровень жизни поддерживается только благодаря усилиям населения по самоспасению, т.е. промыслу челноков, гастарбайтеров и притесняемых отовсюду мелочных торговцев. Транспортный паралич в миллионном городе временно преодолен при помощи закупки по лизингу турецких "пежо" - юрких желтых микроавтобусов, в которых население клянет дороговизну, однако ездит. На узких улицах города можно встретить также несколько мусоросжигательных машин совершенно фантастического вида.

О характере новоукраинской бюрократии даст представление следующая сценка, повергшая меня в изумление. По частоте вывесок на втором месте после канторов - пунктов обмена валюты - офисы частных нотариусов. Однако заверенные ими бумаги государственными учреждениями не принимаются, и даже простую выписку из трудовой книжки необходимо заверять в государственных нотариальных конторах, которых по одной на район с двухсоттысячным населением. Ломовые очереди в ободранных коридорах, отсутствие информации, стульев и пр., но вот, если повезет, несколько часов спустя ты - у заветного стола. "А как же я это сошью?" - озадаченно спрашивает нотариус, вертя в руках листы ксерокопий. И после уговоров, повозмущавшись и посетовав, снисходя, достает из ящика стола цыганскую иглу и нитки и принимается шить, вырезать, клеить, прятать концы ниток, ставить печати. Полный коридор людей, близится конец приема, заразительная людская нервозность наталкивается на профессиональную стервозность, образуя гремучую смесь, а нотариус доблестно сидит, шьет!

Дивное сочетание пассионарности и пластичности, превращающее сегодняшний Львов в самое большое из западно-украинских сел. Гипертрофия чиновничества - свидетельство беспомощности властей и несамодеятельности населения, неспособности людей договариваться друг с другом. Недавно налоговой инспекции было передано циклопическое здание обкома КПУ, недостроенное и законсервированное, фактически разграбленное. В нем можно будет расставить столько столов и посадить за них инспекторов, что они могли бы собирать налоги еще и с нескольких соседних областей. Но хотя бы заселяют, хотя бы разрушаться не будет, как принято среди зданий, оставленных людьми.

Наконец снесены два выгоревших классицистских дома на центральной площади города, все 90-е годы отпугивавшие своим видом самых рискованных иностранных инвесторов. Место продано банкам под застройку. Львовские реставраторы бились за их восстановление с городскими властями, как львы, и даже сумели выиграть дело в Киевском суде, но сами вряд ли верят, что кто-то бросится исполнять судебное решение. И пусть это прозвучит цинично: снесенные дома все же лучше выгоревших - сделано хоть что-то!

Из того, что строится, на первом месте - церкви. В недавнее время в одной только Львовской области находилась десятая часть всех действующих церквей христианского исповедания в Советском Союзе. Что Московская патриархия присовокупила в 1946, то она же, вынужденно и со скрипом, возвратила в начале 90-х. Здешняя религиозная жизнь имеет сильный крен в обрядовость, и потому легче, чем следовало бы, способна сочетаться с политической и хозяйственной деятельностью. В советское время большинство местных священников - православных, да и католических - производило впечатление завхозов при храмах. Чаще других вспоминаю одного из них, самборского священника по фамилии Голод, весом центнера в полтора, - славный был человек! Я нелегально изготавливал витражи для его церкви: витражи - жанр католический, церковь православная до 46-го и теперь снова греко-католическая, прихожане - практически, те же - такая вот уния.

Сегодня никого не удивишь тем, что строится много церквей, но вызывает уважение, когда это делается в разоренных, полунищих регионах. Вспоминаются американки, рыдавшие уже в костелах Польши, когда они видели, как переполнены храмы, и как люди здесь молятся. Первое время в окраинных микрорайонах сооружались немыслимые жестяные гаражи и ангары с крестами на них, но, слава богу, время их закончилось. Одумались или усовестились и принялись строить из камня, часто подолгу, не предвидя скорого завершения, проводя богослужения в недостроенных стенах под открытым небом.

Неожиданным следствием экономической разрухи явилось появление толп пишущего люда. Кажется, сегодня стихи с таким серьезным видом пишут только на Урале и в Прикарпатье - на двух оконечностях Восточно-Европейской равнины. В Ивано-Франковске часто можно видеть, как за столиками уличных и дворовых кафе люди читают друг другу свои и чужие стихи. В этом Ивано-Франковске, бывшем Станиславе, издается самый радикальный из украинских литературно-художественных журналов "Четвер(г)", отдаленно напоминающий рижский "Родник" конца 80-х, (редакторы: Издрик и Андрухович, последний - едва ли не самый перспективный в Украине поэт и прозаик). Был также осуществлен его русский выпуск (от него это "г" в скобках). И это не единственный, выходящий здесь журнал. Похоже, сбылась мечта идиотов. Пооткрывались новые издательства. Во Львове выходит больше изданий, чем при Польше в межвоенные годы. Почивший в этой земле Иван Федоров был бы доволен. Этой осенью пятый раз во Львове проводится крупнейшая украинская международная книжная ярмарка "Форум издателей".

Душа украинского националиста (самими галичанами иронично зовущегося "нацыком") невыносимо скорбит от того, что львиная доля печатной продукции на Украине издается на русском языке. Даже во Львове выпускаются русские книги и литературные альманахи (например, роскошно изданный альманах "Тор" или роман Виктора Сосноры "День зверя", так и не дождавшийся своего издателя в России). Для "новых украинцев" приглашаются выступать бывшие советские знаменитости - Плисецкая, Константин Райкин с "Превращением" и т.п. Никакой попсы. Стоимость билетов может доходить до ста долларов.

Но на всякого героя, как писал Платонов, есть своя курва, и здесь же, несмотря на прокламируемую открытость, лупят с иностранцев те же сто долларов за украинскую визу, несколько больше - за номер без горячей воды и существенно больше - за попытку вывезти картинку, купленную у местных живописцев, в результате чего картинка чаще всего возвращается огорченному живописцу. Однако оттого общее число художников уменьшаться не думает. Есть десятка "раскрученных", дорогих, художников и много десятков других живописцев, графиков, керамистов, абсолютно конкурентоспособных на европейском художественном рынке, но большинство из них так никогда и не дождется "раскрутки" и обречено быть обираемо недальновидными местными и европейскими "жучками".

Помнится, в начале 90-х галицийские прожектеры рассчитывали зажить на доходы от туризма: построить в соседних областях 18 четырех- и пятизвездочных отелей - и жить, не тужить. Сегодня об этом стараются не вспоминать. Недавно ICOMOS (Международный совет по охране исторических памятников при ЮНЕСКО) собрался включить Львов в список из 550 городов, являющихся культурно-историческими памятниками. Напрямую денег это не сулит, но повышает статус города, тешит самолюбие и дает иллюзию обрести когда-нибудь новую судьбу.

Гостей, между тем, во Львове не так уж мало, как это ни парадоксально. Кто-то закрепляется на рынке, кто-то ищет способ спрятать здесь от глаз вредное производство, кто-то (и эти всего успешнее) налаживает контрабанду, хотя большинство визитеров находится здесь по другим причинам. Значительную их часть составляют люди, так или иначе связанные с Украиной как "страной происхождения". Другая часть - это беспокойные представители европейской интеллигенции, испытывающие у себя на родине трудности с идентификацией, - люди андеграунда, космополитическая молодежь. Для кого-то Львов - неотработанный материал, для других - анклав близкой экзотики, всем остальным сулит приключение: никто ж не работает, все "тусуются", двери кафе распахнуты через каждые десять метров, южное изобилие плодов и плоти, иллюзорная весомость жизненной ткани, воспринимаемая через призму распада "зловеще красивого" (как выразился один из них), крупного австро-венгерского города, где, чтобы жить, нужно совсем немного денег.

На таком, приблизительно, фоне забрезжила новая возможная для Львова роль региональной культурной столицы, вроде Лейпцига.

© Русский Журнал, 1998

russ@russ.ru