22.01.99

Письмо с Синая

Марина Павловская

Привет тебе, о певец пустыни, из пустыни - но другой. Я на Синае.

Спросила N: "Отличается от американской?" - "Да, все другое: цвет, форма гор, воздух". Но главное, судя по твоим статьям, у вас, в Америке, по-иному сложился вечный расклад: природа и человек. В твоей пустыне: невадской, колорадской, другой - человека или божественно нет, или плоды его деятельности похожи на странные, изощренные цветы-кактусы вроде Лас-Вегаса или оперного павильона. Пустыня для американца - грандиозный фон, конгениальный его предприимчивости. Она может быть преодолена (и успех покорения питает другие, более благодарные почвы), или в ней появляются грандиозные, но бесполезные, знаки преодоления - скалистые профили президентов.

Египтяне расползаются по пустыне. (Бедняги, им некуда от нее уйти!) Остается быть бедуином или солдатом. Гиды в своих убогих тур-текстовках говорили: "Это самое красивое место на земле", - имея в виду не пейзаж пустыни, а человеческие потуги его преобразования: двухэтажные белые бараки, построенные квадратно-гнездовым способом, утопающие в сухом мусоре, без единой зеленой веточки, с засыхающими пальмами в горшках. Похожие на наших цыган (и видом, и повадками) бедуины выглядят естественнее в своих серых палатках или просто под навесами из грязных тряпок. Говорят, многие из них богаты: имеют какой-то доход от добычи полезных ископаемых на территории, традиционно принадлежащей племени. Надеюсь, не их дети попрошайничают у туристских автобусов. Впрочем, местное население крайне малочисленно. Но есть две армии. Одна - настоящая, обряжена в черную шерстяную форму и малиновые береты, о ней ниже. И другая - обслуживающая туристские резервации на побережье. Центр туризма на Синае пока один - Шарм-аль-Шейх, южная точка Синайского полуострова, там же расположен заповедник Раз Муххамед и резиденция Мубарака (его все называют "Наш президент", не упоминая всуе имя). Еще есть несколько поселений на берегу, полурыбачьих, полуадминистративных. В двух мы были - жалкие дыры. Остальное - пустыня. В Шарм-аль-Шейхе женщин нет (местных, египтянок). Вся обслуга - от гидов до последнего уборщика, не говоря уж о торговцах в лавках (есть восточный мини-базар) - молодые парни 20-30 лет, всегда в униформе отелей. Меж ними бродят мужчины постарше в черных костюмах (на жаре) и с мобильными телефонами в руках. Надсмотрщики. На каждого туриста 2-3 человека обслуги. К пристани нас вез автобус, в нем были мы пятеро и 3 гида-египтянина, не проронивших за время поездки ни слова! "Зачем? Достаточно ведь шофера!" - "Зарабатывают трудодни". В воздухе чувствуется оживление голодных при виде жирного пирога, стремление придать странной экономике европейский глянец и сохранить явно военную диктатуру (о, сколько еще не забытых черточек родной советской страны увидела я там!) за счет золотой жилы - туризма. Вот в Турции то же стремление и тот же ажиотаж выглядит естественным и не унижает человеческое достоинство ни туриста, ни продающего ему услуги турка. А здесь... - все противно. Никто из обслуги в Шарм-аль-Шейхе не живет. Где они ночуют - осталось для нас загадкой. Небольшое скопление бараков на окраине отельной зоны - явно мало для такой массы народа. Оскорбителен контраст восточной роскоши + европейские блага цивилизации и нищеты за порогом отеля. Здесь шумит пальма, благоухают цветы, журчит фонтан, там - голая скала, песок, растрескавшаяся глина.

Теперь о собственно армии. Пустыня перерезана дорогами, на каждом перекрестке - блок-пост: 4-5 военных, навес от солнца, невдалеке приземистый одноэтажный дом без окон, почти бункер и бетонный стакан, из которого торчит пулемет и лоб солдата. "Наш президент" посещает Шарм-аль-Шейх часто, что увеличивает число военных в десятки раз. Даже мы с ним столкнулись. Возвращаемся из заповедника. На одном из блок-постов автобус остановлен и после проверки документов стоит минут 30. "Почему?" - "Там (жест рукой в абсолютно пустынную даль) должен проехать наш президент". На подступах к отельному городку - патрули (по двое) ходят, спотыкаясь, по обочинам дороги на расстоянии 100 м друг от друга. Несмотря на хорошие, свежепостроенные дороги (нам показывали могилу "Неизвестного строителя"), самостоятельно по пустыне особенно не поездишь: нужно иметь в кармане множество разрешительных документов А если свернешь (теоретически это возможно: напрокат выдаются джипы и, наверное, верблюды с погонщиками), рискуешь попасть в переделку или уткнуться в колючую проволоку. Разглядывая пустыню из окон экскурсионного автобуса, я часто вспоминала пассажи из твоих статей об изгородях в Испании, Индии, Америке. О, синайские огорожения могут стать жемчужиной твоей коллекции! Египтяне ухитрились обмотать колючей проволокой полпустыни. Цель огорожения не всегда просматривается. Ну ладно, казармы, подстанция, госпиталь: колючка по периметру, вышки с автоматчиками по углам. Но зачем вот этот кусок пустыни обнесен колючим забором, внутри ничего нет, кроме невнятной перекопанности и мусора? Потом мы заметили, что и обыватели уважают колючку: и жалкие хибары, и коттеджи с претензией одинаково огораживаются ею. А за ней - ничего, в лучшем случае, пальма в горшке или копаются в пыли козы. Пейзаж человеческой деятельности на Синае дополняет огромное количество недостроенных и заброшенных зданий, обломков машин, железный мусор.

Но слабо им - одолеть пустыню! Суета человеческая кажется особенно жалкой здесь - на фоне марсианского пейзажа. Гранитные скалы похожи на динозавров, улегшихся задом в ряд. Одни мертвы - полузасыпаны песком, другие громоздятся ввысь и страшны скрытой мощью. Есть горы из песчаника, выветренные и испещренные отверстиями. Иные - гладкие, отполированные камни поставлены друг на друга, как в дольменах. А разнообразие цвета при общности тона описывать не возьмусь. А на закате! А при полной луне!

...И можно представить себе молодого Моисея, изгнанного из нильского сытого благополучия, раненного пустыней, научившегося жить "через невозможно". Потому что пустыня - это предел: красоты и ужаса, отчаянья и восторга, да - смерти и да - жизни. Почему я раньше не знала, не обращала внимания, что до Исхода Моисей провел бог знает сколько лет в пустыне - прежде чем он увидел Свет и услышал Голос? Удивительно: единственное, в чем он сомневался, получив Задание, - в своем красноречии. Конечно, пустыня учит не говорить, но понимать и преодолевать невозможное, то есть чудесам рукотворным, которыми так славен дальнейший путь Моисея. Для говорения пригодился Аарон, чья судьба была провести эти годы в нильском отстойнике хитроумного благополучия - ихнего библейского мещанства. Представляю, как муторно и скучно было Моисею - десятилетиями вести артподготовку Исхода, все эти чудеса и бесконечные переговоры с фараоном, с соотечественниками. И перед глазами его стояла не земля Ханаанская, в которой течет мед и молоко, но Синай: глина, плоская настолько, что однообразные извивы гранитных гор, вырастающих то грядами, то отдельно, кажутся миражом (на закате - силуэтным, под ярким солнцем - истончающимся). И беспощадный свет. Пустыня стала символом непреложности, неизменности Божьего Слова. А человеческого - вослед Божьему. Закон должен быть выполнен. Обещание - исполнено. Пообещал Бог евреям, что сделает их избранным народом. Но расслабился. Может быть, ему даже показалось, что задача выполнена. Ведь все шло так хорошо. Любимый сын главного любимца (Иакова) был удачлив: из ямы выбрался, постов достиг, чести не уронил. С родственниками помирился, перетащив их в нильскую благодать. Повернись история чуть иначе, евреев могла постичь судьба великих, но погибших от избытка народов: римлян, византийцев, египтян.

Но Он обещал бессмертие. И тогда понадобилась пустыня. Нет, прекрасного эллиноподобного Иосифа евреи не оставили умирающим египтянам. Они взяли его с собой в Исход, в пустыню - вместе с присвоенными драгоценностями, склонностью к сибаритству и воспоминаниями о египетском рабстве. Он навсегда оставил им в наследство страх, ум и красоту - набор качеств, породивший антисемитизм. Потому что если красивый и умный боится тебя, уродливого и глупого, то рука сама тянется к камню, а рот сладострастно раздувается криком: "Жид!". Но была пустыня - лекарство, прививка, спасение.

...Я признаюсь тебе в своем всегдашнем, с детства, восхищении евреями. В повседневном общении, конечно же, не обращала никакого внимания на национальность: годами зналась с людьми, случайно обнаруживая, что там у них - в паспорте. Но в толпе глаз с удовольствием выхватывал семитские лица, еврейские мелодии пленяли, эмигранты вызывали любопытство, отказники - сострадание, антисемиты - презрение. И вот, озираясь, наблюдая и любя, я пришла к внечувственному, идеологическому выводу: у Светы, Коли, Жени, Саши есть все, что есть у Вани, Марины, Юли, но есть и какой-то довесок, отсутствующий у последних. Есть некий дополнительный шанс состояться, подарок судьбы, помощь в делании самого себя. Обзови его как хочешь - память Рода - опыт страдания - сладость общности, но с некоторых пор я остро стала ощущать отсутствие этого кременька в тех, кого называют русскими. Вроде бы всего навалом: и заунывная русская песня, и великая русская литература, и лучший в мире язык - все это служило помощью только в индивидуальном порядке и почти никогда - клеем, слоистым, вязким воздухом, жизнетворно погружающим в Единое. "Вернись в смесительное лоно, откуда, Лия, ты пришла..." Какой русский осмелится так сказать! Из чего же состоит эта субстанция, склеивающая евреев во времени и пространстве? Мне кажется, я почувствовала ее - на Синае, в пустыне. Пустыня - философская модель, зерно любого явления жизни. Это однообразие, беременное деталями. Это хаос, грезящий о порядке. Это невыносимый жар жизни и, минуя волшебный мираж заката, холод и тьма смерти. Это, черт побери, борьба противоположностей. Все, что от быта, сиюминутности - жалкая карикатура. И каждый еврей - это вещь в себе, обладатель капельки философских дрожжей, вневременности и внепространственности Синая. Эта капелька - причина буйства талантов и причина высокого порога сопротивляемости. Когда Бог дает, на этих дрожжах вырастают пышные пироги любой европейской культуры, а когда нужно - капелька замораживается и хранится до лучших времен в однообразии местечкового быта или в европеизированной культуре возрожденного Израиля, или в чем-нибудь еще, долгом, нудном, но удобном для хранения.

Но Синай волшебен не только внутренним, философским драматизмом пустыни. Полуостров опрокинут с трех сторон - в свою противоположность. Опрокинут в Красное море. Это самая близкая к Европе среда обитания коралловых рифов. А коралловые рифы, скажу я тебе, одно из чудес света.

...Я не люблю нырять. Всегда плаваю с высоко поднятой головой. В очках. Получая удовольствие от физических движений, предпочитаю не терять ориентации: где земля, а где горизонт водный. Ныряние мне вообще кажется погружением в абсурд. Конечно, любители подныриваний и прыжков в воду главный кайф получают, преодолевая абсурд, то есть выныривая. Но мне всегда казалась опасной столь резкая смена состояний.

Там, на Красном море, я узнала нечто новое. Во-первых, не нужно нырять, надо всего лишь опустить лицо в воду, задышать ртом, шевельнуть ногами-ластами-хвостом - и ты превращается в другое существо. Никакого насилия, никаких игр. Ты мягко входишь в прежде неведомый мир, и он не отторгает тебя. Можно написать: там нежные, теплые, ласковые волны, там почти нет опасных морских обитателей, а те, что есть, неагрессивны. Но главное, что человек, на время ставший рыбой, попадает в среду, которую там, наверху, он обычно называет Раем. Дело в том, что коралловый риф - одна из самых замкнутых экологических систем в мире. Все ее элементы: от собственно кораллов до рыбы-ската, от водорослей до рачка - живут во взаимосвязи, позволяющей гармонично существовать всем членам системы. При форс-мажорных обстоятельствах в этом раю происходят удивительные вещи, например, рыбы могут менять пол. Конечно, все это я узнала из книг, но, плавая с маской на глубине и бродя по колено в воде и наблюдая этот красочный пестрый мир сквозь воздух и пленку воды, чувствуешь восхищение не наблюдателя, как в зоопарке, а участника сладостного действа, как в Эдеме. В нем нет ничего от пустынного земного мира, там наверху. Единству цветового тона пустыни противопоставлено буйство красок, фантастически-пестрые узоры чешуи рыб, коралловых сталагмитов, водорослей, рачков и ракушек. Кажется: синь, зелень, голубизна моря стремится разлететься тысячами брызг, тысячами и миллионами оттенков - блесток пестроты. Там нет тишины. И не только потому, что море играет звуками, как большой оркестр, но потому, что в этой странной, вроде бы чуждой человеку среде нет ничего от смерти. Кораллы живут, наливаясь цветом, а умирая, превращаются в камни; стайки рыб, оттанцевав свой синхронный балет, превращаются в воду (как если бы человек, умирая, становился не землей, а воздухом), - или служат пищей какой-нибудь роскошной приме-балерине, раскрашенной всеми цветами радуги, с плавниками, похожими на птичьи крылья, и с рогом на носу. Стать своим в этом мире можно только тогда, когда твое единственное право - испытывать безграничное счастье. Кораллы нельзя ломать, рыб - ловить и кормить, - это понятно. Но я не завидую глупцам, делающим дело в Эдеме: ни инструкторам-аквалангистам, ни ученым-ихтиологам, ни чудачке, итальянской художнице, пишущей картины с натуры прямо под водой, в акваланге. Здесь, как и в пустыне, нет места человеческой деятельности. Но пустыня устроена так, что следует забыть себя и слушать Бога, а под водой все звуки заглушает биение собственного сердца, шум вдоха-выдоха, ощущение - на земле испытанное, быть может, только в любви - единства всего тела: от глаз до кончиков пальцев.

Пустыня задает человеку загадку, которая не может быть отгадана, водный мир - сплошная отгадка, не имеющая вопроса. Фауст, Фауст, ты растерялся перед лицом Синая, не под силу тебе оказался полный набор алхимических стихий. Гомункулуса растворил в море, отправив Идеал в будущее (сбыл с рук), для себя же остановил мгновенье, перекорежив все: воду, землю, огонь и воздух. Приливы и отливы ему не понравились! "Пустейшее мгновенье" - прав Мефистофель. Нет, нет, лучше, как Моисей, мнимо заблудиться в пустыне, не заметить Красного моря (когда оно на пути - пусть превратится в сушь!).

Потому что счастья нет на земле. В пустыне. Это аксиома. А в море? Что ж: в маске, на полчаса, при хорошей погоде…

Но, знаешь, дорогой мой, я смутно почувствовала там, на Синае, еще одну стихию, субстанцию, которую не могу пока назвать. Знаю: фонетически ее имя близко слову "свобода". Осязала точно одно ее свойство - слоистость. Соединение противоположных миров: пустыни и воды - касалось моей щеки остывающим воздухом, чередованием дневного жара и наступающего ночного холода; задевало глаз странностью рисунка дальних гор, то резкого, контрастного, то расплывающегося в дымке; то, когда входила в море, тело встречало сопротивление слоев тяжелой морской воды, испещренной бликами волн и рябью солнечных зайчиков, воды, почти теряющей текучесть, превращающейся в слюдяные пластинки, сколки горных пород Синайской пустыни.

Может быть, стоит еще раз съездить туда, чтобы поймать за хвост мгновение, которому ни в коем случае не следует кричать: "Остановись!"

© Русский Журнал, 1998

russ@russ.ru