На фоне демократической эйфории, охватившей наше общество на рубеже 80-90-х годов, разговоры о "национальных интересах" и "национальных ценностях" казались чуть ли не кощунством. Рассуждать на эти темы приличествовало разве что на страницах "Нашего современника" и ему подобных изданий, но никак не в либерально-демократической прессе. Очень скоро, правда, обнаружилось, что демократическая общественность лишила себя не только возможности говорить о достаточно важных вещах, но и имени (вспомним, какая партия в России называет себя сегодня "либерально-демократической"). Неудивительно, что к середине 90-х публицистика либеральной ориентации словно пытается взять реванш, нарушив монополию красно-коричневой прессы на "национальные" темы. Появились словосочетания вроде "демократического национализма" (он же - "просвещенный национализм"), в коем предлагается увидеть разумную альтернативу неразумному (непросвещенному) национализму. Между тем словосочетание "демократический национализм" представляет собой, строго говоря, оксюморон. Продемонстрировать это мы и попытаемся ниже. "Демократия" и "национализм" суть два взаимоисключающих политических принципа. Все, что есть между ними общего - провозглашение "нации" в качестве единственного источника суверенитета и основания легитимности. Далее эти принципы расходятся, ибо опираются на совершенно различные представления о том, что есть нация. В первом случае нация - сообщество граждан, то есть прежде всего политическая целостность, во втором - особого рода (культурное, этническое, религиозное и т.п.) единство.

Современная политическая философия следующим образом описывает содержание "демократического основоположения" ¹. Демократия есть отрицание монархического принципа суверенитета. Демократическая республика начинает с того, что отказывает прежнему суверену (королю) в суверенности. Место власти, согласно демократическому пониманию, радикально пусто. Не существует такого субъекта, за кем это место было бы зарезервировано. Демократические революции не случайно сопровождаются обезглавливанием монарха. Физическое уничтожение тела короля наглядно демонстрирует ликвидацию самой фигуры, изначально наделенной властью. Единственной инстанцией, уполномоченной властвовать, то есть сообщающей власти легитимность, провозглашается "народ", или "нация". Никто не обладает принимаемым как данность правом выступать от имени народа, ибо никто от рождения не является воплощением всеобщей воли. Иначе говоря, ни одно притязание на власть не является изначально легитимным. Всякий субъект, занимающий место власти, то есть берущийся за ее позитивное отправление ², обречен на неадекватность собственных действий их назначению; он с самого начала не соответствует занимаемому им месту. Поэтому в условиях демократического общества любой "власть предержащий", признавая регулярное повторение ритуала выборов, признает тем самым то обстоятельство, что отправление им власти еще не есть сама власть. Власть, которую он отправляет, есть лишь репрезентация народовластия.

Но "народа", "нации" как эмпирически фиксируемого субъекта не существует. Во-первых, народ составляют весьма различные между собой индивиды; если они объединены друг с другом, то прежде всего в качестве представителей тех или иных экономических страт, социальных классов, политических групп и т.д. Во- вторых, правление от имени "народа", или "нации", на самом деле является правлением того или иного слоя. В понятие "нации" во времена Французской революции, например, не входили аристократы; исключены из него были и пролетарии ("чернь"). По сути, "нацию" представляла только часть "третьего сословия", буржуазия. Королевская фамилия и двор были "врагами нации".

"Нация", от имени которой становится возможным обладание демократической властью, впервые только и возникает в момент своего (само)провозглашения. До тех пор, пока нация не "объявлена" в качестве высшего и единственного источника суверенитета, ее в известном смысле нет. Есть население, есть подданные, есть масса городских и деревенских жителей, но нации как политического субъекта - нет.

Национализм же исходит из прямо противоположной посылки. Для него нация всегда уже существует. Даже там, где национализм говорит о ее формировании, становлении, развитии, нация с самого начала присутствует как особого рода сущность. Ее существование обеспечивается не символическим, а "естественным", природным порядком. Она представляет собой не сообщество наделенных волей граждан, а - предшествующее всякому волеизъявлению - сообщество происхождения, веры, культуры, почвы и т.п. Представление о нации как о некоей субстанциальной данности и национализм неотрывны друг от друга. Выражаясь философским языком, методологическим основанием национализма выступает субстанциализм (или эссенциализм).

Итак, принцип национализма и принцип демократии логически несовместимы. Почему же на практике мы то и дело сталкиваемся с их причудливыми переплетениями? Почему историю либерализма так трудно отделить от истории национализма и почему борьба за демократию столь часто ведется в терминах, которые принято относить к националистическому словарю ³?

Источник этих коллизий надо, мне кажется, искать в следующем. Нация не является чисто дискурсивным образованием. Это символическая реальность, причастность которой переживается ее представителями далеко не как формальная принадлежность. Их идентификация с другими членами нации покоится не на одной лишь политической общности, но имеет культурное и этническое измерение. Индивид, к которому апеллируют демократические революции, - в первую очередь гражданин (citoyen, citizen); однако при этом предполагается, что данный гражданин не только разделяет с другими гражданами общее убеждение в ценности Свободы и в верховенстве Права и Закона над произволом тех или иных властителей, но и говорит с ними на одном языке, имеет общие с другими культурные навыки и т.д. Нация, таким образом, выступает в двух измерениях - в качестве субъекта суверенитета и в качестве субъекта идентичности.

Именно здесь и коренится возможность национализма - в подмене проблематики суверенитета проблематикой идентичности. В истолковании абстрактной "всеобщей воли" в качестве чувственно-конкретного тела нации. В подмене нации как символической реальности нацией как эмпирически фиксируемой целостностью.

Разведение двух уровней проблематики - суверенитета и идентичности - абсолютно необходимо. Одно дело - нация как новая форма политической легитимации, другое - нация как этнокультурная общность. Одно дело - переживаемая индивидами общность (культуры, религии, навыков поведения, истории и т.д.) и совсем другое - форма авторитета и суверенитета, согласно которой эта общность будет управляться. Трюк, систематически совершаемый национализмом, состоит в молчаливом отождествлении процессов складывания идентичности и суверенности. В отождествлении нации как (символической) инстанции суверенитета и нации как (чувственной) данности.

Нацию перестают мыслить в качестве "политического тела" ⁴, то есть в качестве операциональной метафоры легитимации, и начинают мыслить как актуально существующую вещь, как тело. Национализм буквализирует метафору. Политическое тело нации он истолковывает как изначально существующее гомогенное образование - "национальное тело". Затем данное тело объявляется высшей инстанцией суверенности и последним основанием легитимности.

Понятно, что необходимый момент такого подхода - приписывание "национальному телу" конкретных этнокультурных характеристик. Но поскольку в действительности подобного рода тел нет, национализм приступает к форсированному строительству национального тела - тела нации как этнически и культурно гомогенной целостности.

Национализм поэтому не может не быть политикой стирания различий. Он выражается в усиленной гомогенизации общества, в активном (а часто и насильственном) устранении фактической общественной разнородности.

Лукавое различение между "политическим" и "этническим" национализмом (а также между национализмом "либеральным" и "консервативным", "прогрессивным" и "реакционным") отвлекает от сути национализма как специфической идеологии и особого типа дискурса. Суть эта - в стирании границы, отделяющей (гражданское) общество от (этнокультурного) сообщества, в подмене нации как совокупности граждан нацией как этнокультурной общностью.

"Демократический национализм" - все равно что "деревянная вода" или "круглый квадрат". Либо государство оставляет за своими гражданами право самим решать, кто они такие в этническом и культурном отношении, - и тогда оно называется демократическим, либо оно лишает своих граждан такого права, предписывая им определенную "национальную идентичность". (Нужно ли напоминать, что национальная идентичность сводится при этом к этнической или этнокультурной?)

Национализм необходимым образом оказывается "этнонационализмом". Чисто "политического" национализма не бывает. Общество для националистов - всегда сообщество c вполне определенным этническим лицом. Пользуясь классической дихотомией Ф.Тённиса, можно сказать, что Gesellschaft они стремятся конкретизировать в качестве Gemeinschaft, society - в качестве community.

***

Триумф национализма на территории бывшего СССР не объяснить рациональностью "национально-государственного строительства". Решения, принимаемые бюрократиями новых суверенных государств, часто продиктованы не объективными потребностями укрепления суверенитета (защита политических интересов государства, экономическая безопасность и т.д.), а животной ненавистью к "чужим" - к "оккупантам", "москалям" и проч. Процветанию сегодняшней Украины, например, никак не способствует ее языковая и образовательная политика, результатом которой является почти полное отсутствие доброкачественной научной литературы - юридической, философской, экономической и т.д. Точно так же процветанию балтийских стран не способствует дискриминация "русскоязычных", ведущая к оттоку квалифицированных кадров. Но такова уж логика национализма (если здесь можно говорить о логике): лучше ничего, чем от "этих".

Новые государства боятся собственных граждан. Приняв как само собой разумеющееся, что этническая лояльность первична по отношению к лояльности политической, они рассматривают часть своего населения в качестве потенциальных предателей, а то и вовсе "иностранцев" (официальный статус "неграждан" в Эстонии и Латвии). Лояльность, требуемая от "русскоязычных" на Украине или в Эстонии, - это не лояльность Конституции, но лояльность некоему символу "украинскости" или "эстонскости". Чтобы быть полноценным гражданином, мало исполнять законы определенного общества и добросовестно трудиться на его благо - надо соответствовать национальному канону. Проще говоря, ассимилироваться.

Однако установка на ассимиляцию препятствует интеграции - вхождению в общество новых полноценных членов. Миллионы людей оказываются перед выбором: или поступиться собственным достоинством, стремительно сменив идентичность, или настаивать на последней, обрекая себя на положение граждан второго сорта.

Поэтому давайте называть вещи своими именами. Если чья-то политика основана на принципах национализма, то прибавлять к этому жесткому существительному смягчающие прилагательные - означает закрывать глаза на ее суть. Национализм и демократия - две вещи несовместные.