Майкл Дж.Сандел. Возвращение Дьюи.

Возвращение Дьюи

Майкл Дж.Сандел

(Джон Дьюи и вершина американского либерализма
Алан Райан
Нортон, 414 стр., $ 30)

I
В первой половине двадцатого века Джон Дьюи был самым знаменитым американским философом. На самом деле он был более, чем философ, он был гражданским философом и занимался вопросами политики и образования, науки и веры, адресуясь к аудитории более широкой, чем научные круги. Когда в 1953 году Дьюи умер в возрасте девяноста трех лет, Генри Коммагер назвал его лоцманом, учителем и совестью американского народа: "Поистине для целого поколения американцев Дьюи был последней инстанцией в любом вопросе".

Однако после смерти Дьюи его работы оказались практически не востребованы. Академическая философия становилась все более специализированной - общие рассуждения Дьюи казались ей расплывчатыми и старомодными. Даже ученым, занимавшимся этикой и политической философией, увязшим в спорах о соотношении внеморального блага и морального должного, Дьюи казался бесполезным. Не читали его работ и студенты, за исключением педагогических факультетов, в которых влияние Дьюи сохранялось. Основные политические дискуссии того времени - об объеме прав и социальных льгот, об отношениях между государством и экономикой - казалось, никак не были связаны с политической теорией Дьюи.

В последние годы интерес к Дьюи возродился. Почему это происходит, и как отразится возвращение Дьюи на современной философии и политике, - вот вопросы, которые Алан Райан ставит в своей книге "Джон Дьюи и вершина американского либерализма". Сама книга Райана является свидетельством и отражением того явления (возвращение Дьюи), которое она рассматривает. Недавно, несколько лет назад вышла великолепная биография Дьюи, написанная Робертом Вестбруком: "Джон Дьюи и американская демократия", за которой, наряду с книгой Райана, последовал целый ряд монографий, сборников и статей, посвященных различным сторонам философии Дьюи. Райан, английский политолог из Оксфорда (в настоящее время временно преподает в Принстоне), - вдохновенный и пристрастный исследователь жизни и творчества Дьюи. Он считает, что его книгу вряд ли можно отнести к жанру биографии в полном смысле слова. Это скорее "дружеское, хоть и критическое рассмотрение тех идей, благодаря которым Дьюи получил удивительную власть над умами образованного американского общества его времени". И в этом Райан великолепно преуспел.

Если кому-то и покажется, что повествование временами теряет упругость и вязнет, это вина скорее героя, чем автора. Редко столь богатая, насыщенная событиями жизнь достается такому бесцветному персонажу. В отличие от подавляющего большинства философов Дьюи активно участвовал в общественной жизни. Он был одним из главных идеологов реформизма "прогрессивной эры", основателем экспериментальной школы в Чикаго, работал вместе с Джейн Аддамс, общественной деятельницей и активисткой суфражистского движения, в ее реформаторской общине "Халл-хаус", поддерживал суфражистское движение и движение за контроль над рождаемостью Маргарет Сэнгер. Он первым в Америке стал проповедовать "прогрессивный" подход к образованию, как это было впоследствии названо. Школьные учителя и сейчас видят в нем своего героя. Он способствовал созданию Американской ассоциации университетских профессоров, Новой школы социальных исследований, Американского союза защиты гражданских свобод. Читал лекции в Японии, Китае, Турции, Мексике и Советском Союзе, а также консультировал соответствующие организации этих стран по вопросам реформы системы образования. Однажды он попытался создать новую политическую партию, основанную на социально-демократических принципах, но потерпел неудачу. В возрасте семидесяти восьми лет Дьюи возглавлял комиссию по расследованию обоснованности обвинений, выдвигавшихся Сталиным против Льва Троцкого на московских процессах 1936 года, в том, что Троцкий якобы виновен в саботаже и предательстве интересов советской власти. Комиссия вынесла заключение о невиновности Троцкого. Несмотря на столь бурную и разнообразную общественную деятельность, Дьюи тем не менее нашел время для написания более тысячи статей и книг, многие из которых адресованы широкой публике. Недавно все эти работы вышли в тридцати семи томах собрания сочинений Дьюи.

Но сам Дьюи, пожалуй, не был такой блестящей личностью, как можно было бы ожидать, зная о его деятельности и влиянии. Он был тихим, флегматичным человеком, довольно коряво писал и плохо владел искусством риторики. Даже в своих популярных трудах ему не очень хорошо удавалось в доступной форме излагать сложные идеи. Сидни Хук, один из самых больших почитателей Дьюи, признавал, что величайший мыслитель Америки в области образования был также весьма неубедителен в роли преподавателя.

Итак, Дьюи не был ни тонким стилистом, ни блестящим оратором, ни яркой личностью. Как же тогда объяснить загадку его популярности и влияния? Этот вопрос еще осложняется тем, что политические взгляды, которые отстаивал Дьюи, зачастую противоречили общепринятым привычным представлениям. Критикуя капитализм (не с позиций марксизма), он на президентских выборах 1912 года голосовал не за Вудро Вильсона, а за Юджина Дебса, Новый курс считал половинчатым и неадекватным в условиях кризиса промышленного капитализма, а Франклину Рузвельту предпочитал Нормана Томаса. Так как же тогда Дьюи сумел завоевать такую огромную аудиторию, внимавшую ему полстолетия?

Объяснение, как убедительно показывает Райан, может заключаться в том, что философия Дьюи помогала американцам примириться с современным миром и найти в нем свое место. Она сглаживала остроту противоречий, которые американцам в начале двадцатого века казались неразрешимыми: наука или религия? индивидуализм или коллективизм? демократия или компетентность? В философской системе Дьюи различия между этими знакомыми антагонизмами размыты. Он объяснил, что наука не обязательно должна быть противоположна религиозной вере, она представляет собой просто иной способ осмысления и постижения мира. Индивидуализм в его истинном значении вовсе не предполагает безудержного преследования собственных корыстных интересов, но способствует раскрытию индивидуальных способностей каждого человека в "простой жизни". А демократия - это не просто учет желаний и вкусов каждого человека, какими бы странными они ни казались, но образ жизни, способствующий развитию у граждан способности к "умному деланию".

Короче, Дьюи считал, что за вхождение в современный мир американцам не обязательно расплачиваться отречением от своих самых дорогих убеждений.

Однако стремление Дьюи размывать полярности, вызвавшее столько язвительных и колких комментариев со стороны его критиков, происходило не только от желания успокоить и утешить своих читателей. Оно проистекало из двух основных принципов его философии: прагматизма и либерализма.

При этом прагматизмом Дьюи называл свое, отличное от других философов, понимание смысла и содержания поисков истины. Со времен древних греков философы отождествляли поиски истины со стремлением к познанию предельной реальности или метафизического мира, не данного нам в ощущении и не зависящего от наших представлений, все они исходили из предположения, что критерием истины является соотношение между нашими мыслями о мире и реальным миром. Дьюи отвергал это предположение. Его прагматизм строился на посылке, что критерием истинности утверждения или представления является их полезность для осмысления опыта и руководства к действию, а не соотношение с предельной реальностью, внешней бытию человека. Дьюи считал, что философия должна "оставить свои притязания исключительно на предельную реальность" и принять прагматический постулат, что "никакая общая теория Действительности вообще, Uberhaupt, в принципе невозможна, да и не нужна".

Из концепции о неизбежно практическом и эмпирическом характере философии вытекает, что философ должен реагировать на события своего времени не только как неравнодушный гражданин, но и как философ. Из чего следует необходимость более тесной связи между философией и демократией. Райан отмечает: "Дьюи пришел к мысли, что каждый аспект философии соотносится с одним из аспектов понимания современного демократического общества." Такая тесная связь между философией и демократией противоречит привычному противопоставлению философии, понимаемой как поиски истины, и демократии, понимаемой как способ представления различных точек зрения и интересов. Однако Дьюи придавал философии менее абстрактно-метафизический, а демократии - более возвышенный характер, чем это принято в традиционном представлении. Для Дьюи демократия представляла собой нечто большее, чем форму политической организации, где меньшинство подчиняется большинству. Для него это был образ жизни, который споспешествует общению и обсуждению важных вопросов гражданами - обсуждению, ведущему к обдуманным коллективным действиям.

Дьюи был ревностным приверженцем демократии, но не той демократии, которая основывается на консенсусе и воле народа. Он рассматривал демократию как политическое выражение эмпирического, прагматического отношения к миру. Именно приверженностью прагматизму объясняется, что Дьюи прославлял демократию практически за те же достоинства, которые он ставил в заслугу науке: она учитывает почти все точки зрения, не отметает сходу никакие варианты, дает всем идеям равный шанс доказать свою ценность, способствует прогрессу и не полагается на авторитеты.

Прагматизм Дьюи придал его либерализму своеобразный, а в некотором отношении и новый, неизвестный ранее оттенок. В отличие от классических либералов Дьюи не строил свою политическую теорию на существовании прирожденных неотчуждаемых прав или общественного договора. Хотя он и приветствовал гражданские свободы, определение прав, ограничивающих принцип подчинения меньшинства большинству, не было для него основной задачей. Не пытался он и сформулировать принципы справедливости, в соответствии с которыми должна функционировать базовая структура общества, или огородить сферу частной жизни, свободной от вмешательства власти.

Центральная идея либерализма Дьюи состоит в том, что свобода означает такое участие в общественной жизни, которое позволяло бы каждому индивиду реализовать себя и свои особые качества. Проблема свободы заключается не в том, как сочетать и примирить права личности с требованиями общества, но как построить "целый общественный строй, обладающий духовной властью, которая воспитывала и направляла бы как внешнюю, так и внутреннюю жизнь людей. " Гражданские свободы жизненно необходимы для такого общества не только потому, что позволяют людям преследовать свои собственные цели, но и потому, что только они могут обеспечить общественную коммуникацию, свободный обмен мнениями и право на получение информации, без чего не может быть демократического общества.

Основное значение демократии Дьюи видел не в том, что она обеспечивает механизм равных возможностей для всех, но что она создает "такую форму организации жизни общества, охватывающую все сферы и образы жизни," в которой все способности и возможности личности могут "получить подпитку, поддержку и руководство." Для Дьюи "основным предметом, которым должен озаботиться новый либерализм", была не социальная справедливость и не права человека, а образование, дело "формирования определенных интеллектуальных и поведенческих привычек, интеллектуальных и этических моделей поведения", которые готовили бы граждан к взаимным обязанностям коллективной жизни в обществе. Демократическое образование такого рода, - подчеркивал Дьюи, - нельзя отдавать на откуп школе и высшей школе. Либеральные социальные и политические институты также должны видеть в этом свою задачу. Школы призваны стать маленькими моделями общества, которые будут готовить детей к участию в общественной жизни демократического общества, которое, в свою очередь, будет формировать у граждан потребность и умение работать на общее благо.

II
Мнение Райана, что жизнь и философия Дьюи представляют собой "вершину американского либерализма", ставит вопрос о значении работ Дьюи сегодня. Что означает явное различие в расстановке приоритетов, существующее между нашим либерализмом и либерализмом Дьюи? Отражает ли оно устарелость его либерализма или неадекватность нашего? Похоже, Райан и сам не знает точного ответа на этот вопрос. С одной стороны, он с недоверием относится к точке зрения Дьюи, что свобода тесно связана с участием в общественной жизни. С другой стороны, Райан считает, что либерализм Дьюи вносит весьма своевременные и необходимые коррективы в современную теорию и практику либерализма, зацикленного на правах человека.

Для Дьюи основная проблема американской демократии его времени заключалась не в недостаточном внимании, уделяемом вопросам социальной справедливости и прав человека, а в плохом состоянии общественной жизни, которое проистекало из несоответствия между обезличенным и бюрократизированным характером современной Дьюи экономической жизни и самосознанием американцев. В начале двадцатого века американцы все больше сознавали себя людьми, обладающими свободой выбора, несмотря на то, что грандиозные масштабы экономической жизни, где господствовали крупные корпорации, подрывали способность американцев быть хозяевами даже собственной жизни. Парадоксальным образом, - замечает Дьюи, - люди цеплялись за философию индивидуализма "именно в ту эпоху, когда роль отдельного человека в управлении общественными делами становилась все меньше и меньше, в эпоху, когда механические силы и громадные безличные организации определяли характер вещей."

Главными механическими силами были пар, электричество и железные дороги. Именно эти силы разрушили местные общины, которые играли главенствующую роль в американской жизни на протяжении почти всего девятнадцатого века, не дав взаимен никакой иной формы политической общности. Дьюи писал, что "машинный век в развитии Великого общества сломал и частично уничтожил небольшие общины прошлого, не создав взамен Великой общности." Вначале казалось, что эрозия традиционных форм общинности и власти под воздействием торговли и промышленности ведет к освобождению личности. Однако вскоре американцы обнаружили, что исчезновение общины влечет за собой совсем другие последствия. Хотя новые формы коммуникации и технологии вызвали новую, более широкую взаимозависимость, они не принесли чувства причастности к общим целям и делам. Как подчеркивал Дьюи, "никакое количество совокупного коллективного действия, взятое само по себе, еще не означает сообщества." Несмотря на развитие железнодорожного транспорта, телеграфного сообщения и углубляющееся разделение труда, а может быть и благодаря всему этому, "Общественность как будто потеряла себя". У новой национальной экономики не возникло "соответствующих ей и достойных ее политических институтов", в результате чего демократическая общественность осталась разобщенной, неразвитой и неорганизованной. Дьюи полагал, что для возрождения демократии необходимо было возрождение коллективной общественной жизни, что, в свою очередь, зависело от создания новых общественных институтов, в особенности школ, которые могли бы подготовить граждан к эффективной деятельности в рамках современной экономики. "До той поры, пока Великое общество не будет преобразовано в Великую общность, Общественность будет пребывать в состоянии упадка."

Как многие либералы той эпохи и более поздних времен, Дьюи предполагал, что Великая общность будет иметь вид национальной общности; что американская демократия будет процветать в той мере, в какой ей удастся возбудить чувство взаимной ответственности и преданности нации как единому целому. Так как экономика приобрела общенациональный масштаб, политические институты должны были также стать общенациональными.

Со времен "Прогрессивной эры" и Нового курса, американский либерализм пытался развивать в людях более глубокое чувство национальной общности и гражданской ответственности, но с переменным успехом. За исключением чрезвычайных ситуаций, например, войн, нация, похоже, была слишком огромной для того, чтобы могло сложиться нечто напоминающее "Великую общность", и слишком разнородной, чтобы служить ареной общественной дискуссии, которую так высоко ценил Дьюи. Отчасти в результате этого американские либералы в послевоенные годы постепенно переключили свое внимание с попыток изменить характер общественной жизни на борьбу за расширение прав граждан, обеспечивающих их защиту от государства, и за социальные льготы, обеспечиваемые государством. Однако, к восьмидесятым-девяностым годам либерализм прав и льгот выдохся, утратив значительную часть своей духовной силы и политической привлекательности.

Как и во времена Дьюи, сегодня распространены опасения, что граждане теряют контроль над силами, которые направляют их жизни, что люди отворачиваются от общественных обязанностей и что политикам и политическим партиям не хватает нравственного или гражданского воображения, чтобы адекватно отреагировать на эту ситуацию. Снова есть причины для беспокойства, что "Общественность", как ее понимал Дьюи, находится в состоянии упадка, в то время как борьба крупных политических сил, сопровождаемая хором нестройных голосов, оставляет мало возможностей для ведения разумной аргументированной общественной дискуссии.

Теперь, однако, скорее консерваторы, чем либералы, говорят совершенно недвусмысленно о гражданственности, общности и нравственных предпосылках жизни в обществе. Хотя консервативное понятие общности зачастую оказывается узким и мелким, либералам иногда не хватает моральных ресурсов, чтобы выступить с достойным убедительным ответом. Знакомый нам либерализм, который Райан называет "зацикленным на правах человека", настаивает, что правительство должно занимать нейтральную позицию по вопросам, связанным с концепцией благой жизни, что оно должно избегать ангажированности по моральным и религиозным проблемам. Книга Райана может принести огромную пользу, напомнив нам о том, что либерализм не всегда избегал говорить на языке морали, общности и религии. Райан пишет:

Либерализм Дьюи иной. Это подлинный либерализм, до конца преданный прогрессу и развитию человеческих вкусов, потребностей и интересов... Однако, он сопровождается спорным мировоззрением и спорным представлением о благой жизни; он небесстрастен в вопросах религии и не слишком озабочен защитой прав человека... Он прославляет человека, который полностью поглощен своей работой, семьей, местной общиной и ее политикой, человека, которого никогда не принуждали к этому, но который видит здесь поле для самовыражения, последовательно растворяя себя в решении каждой текущей задачи.

В эпоху, когда либерализм прав и социальных льгот находится в упадке, нам, может быть, стоит вспомнить более крепкий гражданский либерализм, за который выступал Дьюи.

Первоначально опубликовано в The New York Review of Books, 09.05.1996

Перевод Татьяны Чернышевой

russ@russ.ru