4.09.98

Каким будет новый социальный проект?

Александр Кустарев

Борьба между постмодернистским капитализмом и постмодернистским социализмом по-настоящему еще не началась. Ею только-только запахло.

Участвуя в предприятии под кодовым названием "Российская историческая газета" (финансируемом некоторыми недалекими новыми русскими), я в краткий период пребывания ее главным редактором молчаливо полагал, что история - это не столько застывшие валуны случившихся фактов (то есть жизнеописание всяких там цезарей и кутузовых), сколько то из прошлого, что оказало влияние на наше странное настоящее, и то из нашего странного настоящего, что непременно скажется на судьбе нации, к которой мы имеем честь или несчастье принадлежать.

Таким образом, считал я, противоречие между историей как "спокойной" наукой и газетой как неспокойной формой информационной активности преодолевалось к общему удовольствию, и некоторые исторические персонажи - например, Столыпин - снова получали возможность выступить с актуальными комментариями в газетных передовицах.

Однако эта штука оказалась посильнее фауст-патрона, в чем я вскоре убедился. Вид сверстанных полос так напугал моих новых русских, два года попросту тихо-мирно отмывавших через газету деньги, что они тут же прекратили финансирование и выгнали всю редакцию на улицу.

Тем не менее осколки, оставшиеся после взрыва, могут представлять интерес. На инициирование дискуссии о перспективах социал-демократии в России меня подвигла очередная карликовая партия, организованная недавно Олегом Румянцевым. Можно по-разному относиться к подобным начинаниям, но есть какая-то мистика в том, что в стране, где так велик дух социальности и столько недовольных, социал-демократы не могут завоевать доверие и перманентно маргинализируются. У меня есть свой ответ на этот вопрос, но интересно послушать и других. Ниже я предлагаю статью моего хорошего друга из Лондона - Александра Кустарева, много лет проработавшего главным редактором тематических программ Би-би-си.

Сергей Митрофанов

Допустим, что в коммунистическую утопию никто никогда не верил. Но ведь социализм-то был! В Восточной Европе это был государственный социализм, в Западной - налоговый. Поскольку последний поддерживали не только социал-демократы и социалисты, но и так называемые "буржуазные" партии, то западноевропейский социализм не называли "социализмом", а пользовались разными другими обозначениями. Из них наиболее известно понятие "вэлфэр" (welfare), то есть "общество всеобщей социальной поддержки". В рамках этого государственного социализма продолжали существовать частные лица и организации, институции гражданского общества. Но за его спиной стояло государство.

В конце 70-х социализм зашел в тупик. На Западе это ощущение быстро отразилось в политической жизни. Консенсус был нарушен. И несоциалистические партии возглавили контртенденцию под лозунгом "меньше государства". Это означало демонтаж социализма.

Тот же процесс шел и в советской зоне. У него не было поначалу политического агента. Слабость (если не полное отсутствие) гражданского общества определила запоздалый старт и хаотичность этого движения. Но и тут социалистический проект был отринут.

За неимением нового проекта возродили идеологию свободного рынка. Решили, что рынок будет работать лучше, чем государство, и сумеет обеспечить обществу приемлемый уровень социальной справедливости, при этом не лишая общество динамизма.

Но общество, возникающее на развалинах социализма, сразу же обнаружило опасные патологии. От некоторых из них, известных и ранее, в свое время избавились с помощью социализма. А теперь они опять оживились. Вот ситуация: не успели мы как следует порадоваться концу противного социализма, как опять приходится его вспоминать. Но одно дело - вспоминать, а другое - возродить социалистический проект как реальную основу нового общественного движения.

Весьма вероятно, что, как бы то ни было, идея государственного вэлфэра (западный вариант) в подновленном виде еще могла бы сохранить авторитет. Во всяком случае, Франция, например, пока что демонстрирует ее относительную живучесть. Но красочный развал социализма в СССР и Восточной Европе скомпрометировал сам проект и, кажется, доказал правоту тех, кто (как Фридрих Хайек) предрекал социализму бесславный конец. Теперь они не могут скрыть своего злорадства, и только очень смелые люди или те, кто смирился со своим периферийным положением в современной политической жизни, решаются им возражать.

На Востоке социалистические (а в России и на Украине даже коммунистические) партии в основном сохраняют свое влияние как партии протеста, выражающие настроения той части электората (как правило, старших возрастов), которая ностальгирует, не видя себя в будущем обществе. Но почти очевидно, что ни одна из этих партий, оказавшись у власти, не найдет в себе достаточно воли восстановить старые структуры. На Западе же социал-демократы и социалисты идеологически полностью капитулировали (хотя и тут Франция составляет странное исключение) и теперь предлагают обществу не более чем скорректированный вариант неолиберализма. Мало кто сегодня становится в открытую оппозицию новому политическому консенсусу и рассчитывает на возрождение социалистического проекта, хотя в радикальной критике неокапитализма недостатка нет.

Напомню вкратце содержание этой критики. Указывают, что нерегулируемый рынок ведет к поляризации общества, аккумулируя богатство на одном полюсе и нищету на другом. В сочетании с автоматизацией и компьютеризацией производства логика конкуренции на глобальном свободном рынке ведет к тому, что безработица консервируется. Экономический подъем не обеспечивает, как бывало раньше, роста занятости. Даже относительные оптимисты уже не надеются, что уровень безработицы на Западе упадет ниже нынешних, скажем, 10%. А пессимисты пророчат половине работоспособного населения лет через 20 - 30 исключение из формальных производственных структур.

Столь мрачные прогнозы нашли свое крайнее выражение в бестселлере Вивьен Форестье "Экономический кошмар". Книгу перевели с французского на 15 языков (только в России, кажется, о ней не слыхали), и к худу или к добру, но можно смело полагать, что она уже оказала серьезное влияние на политическую ситуацию во Франции (опять!).

Новое социальное расслоение ведет к обнищанию. И это не относительное обнищание, давно уже переставшее всех пугать, поскольку на фоне продолжавшегося целое столетие неуклонного экономического роста все, включая самых бедных, двигались вверх по лестнице потребления. Нет - это знаменитое Марксово "абсолютное обнищание", над которым столько смеялись. По завершении социалистической фазы в истории Европы и Северной Америки призрак абсолютного обнищания (или "нисходящей социальной мобильности") бродит вновь.

Маргинализированное население быстро впадает в варварство. Достаточно взглянуть на недавнюю муниципальную историю Нью-Йорка или Лос-Анджелеса, чтобы увидеть, как от процветающей Америки отваливаются огромные куски. Идет процесс тьермондизации - превращения в третий мир. А о том, что происходит в России, русским людям лишний раз напоминать не надо.

Эта тенденция (часто называемая модным, внушительным и слегка устрашающим словом мегатренд) быстро набирает темпы. Она сопровождается интересным и опасным явлением в умственно-нравственной сфере: те, кто выигрывает дарвинистскую конкуренцию на рынке, склонны убеждать себя и других в том, что все получают по заслугам. Если это воинствующее самодовольство окажется достаточно массовой и долговременной идеологией, то обществу несдобровать.

А ведь такая ситуация может установиться надолго, если не "увековечиться".

Надежды на то, что новая фаза Марксова "абсолютного обнищания" окажется всего лишь циклическим явлением и перейдет в противоположную тенденцию, как это уже однажды произошло, вполне могут оказаться пустыми. Тут стоит заметить, что историческое перерастание капитализма в социализм на Западе (а тем более в России) тоже произошло не по щучьему велению и не в результате расположения звезд, а как итог мощного социалистического движения. В начале всякой новой жизни находится, как известно, Слово. Нынешнее отступление от социализма может оказаться циклическим только в том случае, если возникнет мощное умственное движение, способное породить не только сам Новый социалистический проект, но и широкое общественное движение для его реализации.

Ныне все очаги такого умственного движения изолированы друг от друга и находятся на периферии политической сцены. Не похоже, чтобы на основе "политических клубов" складывались влиятельные политические партии. Правда, есть шанс, что эти клубы могут как-то повлиять на интеллектуальную элиту уже существующих партий, но опять-таки не настолько, чтобы эти оппортунистические партии решились бы резко изменить содержание (и даже тон) своих предвыборных программ. Как ни парадоксально, более реалистичным было бы предсказать, что ближайшие перемены в жизненных условиях и социальной стратификации сметут все нынешние политические структуры, существующие как-никак с конца прошлого века, а в Англии вообще с конца позапрошлого века. И вот тогда у новых Больших проектов появятся шансы обрести новых носителей. Видимо, в расчете на эту новую обстановку и делаются первые попытки сконструировать Новый социалистический проект.

Конец "общества рабочих мест" - самая, пожалуй, острая и волнующая тема при обсуждении постмодерна. Высказываются серьезные опасения, что вся практика организации труда, сложившаяся за долгие годы существования капиталистической "фабрики" и бюрократической "организации", уходит в прошлое. Люди привыкли к расписанности своей жизни: после школы - рабочее место, то есть работа, которую они будут делать пять раз в неделю, по восемь часов в день, вплоть до самой пенсии. В обществе глобального экономического постмодерна такого уже не будет. С этим согласны, например, Уильям Бриджес, Джереми Рифкин, Андре Горз и Роджер Бэрбак. Но реагировать на новый порядок вещей они предлагают по-разному.

Уильям Бриджес в своих популярных руководствах по выживанию в новых условиях демонстрирует типично американский подход к проблеме: он оптимист и конформист. Нет работы? Придумай ее сам. Забудь про непрерывный рабочий стаж, полную рабочую неделю, полный рабочий день. Нанимай сам себя. Бери контракты или франчайзы. Плати сам в свой пенсионный фонд и сам оплачивай медицинскую страховку. Одним словом, трудоустройство безработных - дело рук самих безработных.

Джереми Рифкин полагает, что "конец работы" может означать не безработицу, но освобождение от вынужденного труда как на рынке, так и в государственно-общественном секторе. Он думает, что реальная альтернатива безработице - сокращение рабочей недели. Эта идея, между прочим, популярна во Франции; ее проводила в жизнь известная своими социалистическими инициативами знаменитая калифорнийская фирма "Хьюлетт-Паккард"; ее защищает знаменитый экономист Василий Леонтьев. В свободное время, по Рифкину, люди будут заниматься общественной и некоммерческой деятельностью. Рифкин говорит о Третьем секторе экономики, который по своей организации напоминает то, что в традиции русской терминологии называется "социалистическим укладом".

Андре Горз (старый французский марксист) предсказывает возникновение иных процедур социализации - параллельных и относительно автономных общественных структур, уже не связанных с производственными структурами. Он замечает, что наконец-то благодаря исчезновению всех классов, включая пролетариат, может возникнуть бесклассовое общество. Об этом Горз писал еще в 1980 году.

Роджер Бэрбак считает, что основу будущего социалистического движения, а в конечном счете и социалистического общества должны составить "ассоциированные производители" (associate producers), организованные в "схемы взаимозависимости" (networking). Иными словами, исключенные из корпоративно-коммерческого сектора должны не столько конкурировать друг с другом, сколько объединяться. Базой социализма здесь остается все-таки сфера производства. При этом уклад ассоциированных производителей все же не сможет охватить все общество. Крупные производственные (даже скорее финансовые) единицы, что бы они ни производили - автомобили, каталоги, проектные документации, - в Новом мире сохранятся. На них возможна коллективная рабочая собственность, да и идею рабочего руководства отнюдь не следует считать похороненной.

Ясно, что социалистически ориентированное национальное правительство должно создавать законодательные условия и институциональную инфраструктуру для расширения социалистического уклада, то есть главным образом сетей индивидуальных производителей, объединенных общими ценностями и отдельными интересами. Я с большой осторожностью пользуюсь понятием "национальное правительство", потому что не вполне ясно, сохранятся ли нынешние национальные государства в близком будущем.

Роджер Бэрбак усиленно настаивает на всемирном характере постиндустриального социалистического движения. И если уж в его схеме находится место для "государства", то это государство глобальное - всемирное правительство. Впрочем, эта тема звучит у него довольно глухо. И, очевидно, не только потому, что оперировать понятием "мировое правительство" пока что несколько легкомысленно - Бэрбаку интереснее говорить о "социализме индивидов". В его схеме главным агентом постиндустриального социализма оказывается индивид, а не государство. В европейском контексте социалистический постмодерн мыслится и строится снизу, а не сверху.

Если продолжать дискуссию на тему "государство и социализм", то, конечно, можно обсуждать различные идеальные модели государства и формы его вмешательства в экономику; различные варианты его сочетания с гражданским обществом и рынком. Здесь я лишь хочу обратить внимание на само по себе глубокое расхождение (опять!) между западной и российской мыслью. В данном случае - социалистической. Неужели это расхождение связано все-таки с тем, что государственная традиция в России всегда (то есть в обозримом прошлом) была существенно иной, чем на Западе? В таком случае для многих это будет означать окончательную деквалификацию России как исторического агента. Тогда героическая эпоха России остается позади, потому что все ее исторические взлеты связаны с той мировой системой, в которой "национальное государство" значило так много.

Впрочем, нет надобности отстаивать мысль, что национальные (или этнические) формы интеграции останутся единственным структурным элементом Мирового сообщества. Можно предположить, что в морфоструктурном отношении Мировое сообщество будет разнородным, даже очень разнородным. Вот как это представляет себе популярный писатель-фантаст Иэн Бэнкс: "Только процентов десять суши на планете Голтер покрывали автономные государства. Остальное в техническом смысле была Свободная Земля: города-государства, всякого рода зоны, торговые и промышленные парки, фермерские союзы, церковные вассалитеты, банковские франчайзы, племенные резервации, арендованные или свободные семейные поместья, раскопки Антикварных обществ, посольские домены контрактных дипломатических служб, протектораты групп давления, благотворительные парки, профсоюзные санатории, зоны поочередного владения, каналы, дорожные коридоры, скотопрогоны. Были еще сети анклавов в собственности всемирных сект; территории больниц, школ и колледжей; территории для маневров общественных и частных армий. И было множество спорных земель, обычно заселенных сквоттерами, - они формально находились во владении соответствующих судов". Примерно так же выглядит и либертарианский проект Роберта Нозика, автор которого идет еще дальше, предполагая, что свободный индивид будет (сможет) выбирать, к какой форме и единице интеграции (включая социалистические) он хотел бы принадлежать как гражданин.

Намного сложнее с проблемой солидарности. Ведь именно она - суть и главное условие социализма. А солидарность индивидуальных производителей намного проблематичнее, чем солидарность широких трудящихся масс, занятых одним и тем же трудом за одну и ту же зарплату в цехах огромных заводов и фабрик.

Индивидуальный производитель - это ведь тот же мелкий буржуа. Лидеры старого социализма на Западе не доверяли мелкобуржуазной стихии, а в России ее попросту панически боялись. На Западе именно мелкая буржуазия активно участвовала в демонтаже социализма, а в России, где ее в свое время добили, пришлось ждать, когда могильщик социализма оформится в недрах самой КПСС.

К счастью или к несчастью, промышленного рабочего класса больше нет. И если мы продолжаем надеяться на возрождение социалистического идеала, то, кроме как на "индивидуального производителя" (вчерашнюю "мелкую буржуазию"), положиться нам теперь не на кого. А для этой категории граждан личные интересы существенно важнее коллективных (хотя есть и общие - например, снижение налогов).

После всего сказанного перспективы социализма выглядели бы совсем безнадежно, если бы не одно обстоятельство. Дело в том, что интересы людей могут меняться при тех же материальных условиях - под влиянием просвещения и моральной проповеди.

Просвещение помогает усвоить объективные общие интересы, которые плохо осознаются из-за того, что не связаны очевидным образом с повседневным существованием. Например, в наших общих интересах, чтобы уменьшилась озоновая дыра. Но в какой степени это сказывается на нашем повседневном поведении? Пока решительно ни в какой. Экологическое образование в данном случае, как сказал бы Козьма Прутков, "вострит ум и повышает бдительность". Что же касается моральной проповеди, то это проблема борьбы мировоззрений, представлений о человеческом счастье, о нормах совместной жизни индивидов, эмоциональной культуре, кодексе чести и тому подобных вещах. Корпоративный коммерциализм внушает людям, что они живут в джунглях и их моральная обязанность - конкурировать друг с другом до полной победы. Он поощряет алчность, стремление к господству, социальную зависть и показное потребление. Это социальный дарвинизм. Новые достиженцы сделали его своей религией. Вытеснить влияние этой религии может только другая религия - совокупность иных моральных догм. Борьба между постмодернистским капитализмом и постмодернистским социализмом пойдет главным образом в сфере культуры. Но у этого условия есть и свое, предварительное условие. Как пишет Роджер Бэрбак, "у нас должно быть убеждение, что мир изменить можно". Я не уверен, что сейчас это убеждение распространено в обществе так уж сильно. Сейчас мы как бы сидим в машине, у которой не работает зажигание. Настроение конформизма и фатализма доминирует. Все согласны играть по правилам, установленным "корпоративным коммерциализмом". Что должно случиться, чтобы настроение изменилось? Или что нужно сделать? Ответы на эти вопросы предполагают известную силу духа, которой у нас нет.

Лондон

• От редакции: в поисках Грааля.
• В.И. Скрыпник. Как преодолеть воинствующий экономизм.

© Русский Журнал, 1998

russ@russ.ru