В своей статье "Конституционные выборы для новых демократий" я представил сравнительный анализ различных типов демократических систем, основанный на эмпирических данных и не принимающий в расчет привычные расплывчатые и не поддающиеся проверке аргументы и контраргументы по данному вопросу. Я сравнил четыре парламентско-мажоритарные демократии (Великобритания, Канада, Австралия и Новая Зеландия) с девятью парламентскими демократиями, основанными на пропорциональном представительстве (Германия, Италия, Австрия, Нидерланды, Бельгия и четыре скандинавских государства - Швеция, Дания, Норвегия, Финляндия), с точки зрения представительства и защиты меньшинств, степени демократичности, сохранения общественного спокойствия и порядка и управления экономикой. Я обнаружил, что везде, где между двумя группами демократических государств наблюдались различия, парламентские системы, основанные на пропорциональном представительстве, показывали свое превосходство. Значительные отличия обнаружились там, где речь шла о представительстве меньшинств (определявшемся по представительству женщин в национальных парламентах), защите интересов меньшинств (определявшейся по наличию нововведений в политике в области семьи), демократичности (определявшейся по участию избирателей в голосовании) и контроле за безработицей; что же касается неравенства в распределении доходов и контроля над инфляцией, то здесь различие было небольшим; показатели же экономического роста и стабильности общественного порядка (определявшейся по числу волнений и смертных случаев в результате политического насилия) практически совпадали. Согласно расхожему, хотя и несколько устаревшему, мнению, пропорциональное представительство лучше обеспечивает защиту прав меньшинств, но менее эффективно при принятии решений. Тот факт, что по некоторым показателям я не обнаружил практически никаких отличий между парламентской и мажоритарной системами, следует несомненно расценивать в пользу первой.

Ги Лардейре и Квентин Л. Куэйд, оба горячие сторонники общепринятого взгляда, выдвинули против моего анализа и выводов ряд возражений. Брошенный вызов меня очень радует, поскольку дает мне возможность еще раз проверить свои данные. Лардейре и Куэйд утверждают, что: а) различия в показателях деятельности правительств можно объяснить не типом демократии, а иными факторами, следовательно, эти различия не доказывают какого-либо превосходства парламентской системы пропорционального представительства; б) мажоритарные системы демонстрируют свои преимущества при сравнении других важных характеристик; в) некоторые из рассуждений, на которых базируется мой анализ, некорректны; и наконец, г) на результатах исследований сказалось мое пристрастное отношение, проявившееся в выборе и классификации стран, подвергавшихся анализу. Я намерен, однако, показать, что во всех случаях, когда эти возражения можно проверить фактами, они оказываются несостоятельными.

Я согласен с заявлением Лардейре и Куэйда, что экономические успехи не определяются исключительно правительственной политикой; именно это я и утверждаю в своей статье. Имеется, очевидно, много внешних случайных факторов, влияющих на экономические показатели государства. Я не оспариваю высказанное Куэйдом мнение, что на Британию оказали негативное воздействие некие особые обстоятельства. С другой стороны, ряд стран пропорционального представительства подвергся аналогичному отрицательному влиянию: и Нидерланды, и Бельгия также утратили обширные колонии; "глубинный социально-психологический" шок от деколонизации, который испытала Британия, едва ли был сильнее шока от разгрома и раскола, который пришлось пережить Германии, а этническая вражда докучала Бельгии не менее, чем кельтский национализм окраин Великобритании. Я сравнивал не просто Британию с одной или несколькими странами, с режимом пропорционального представительства, а группу из четырех парламентско-мажоритарных демократий с группой из девяти парламентских стран с пропорциональным представительством. Я полагал, что при рассмотрении экономических показателей групп демократических государств на протяжении длительного периода времени, при одинаковом уровне экономического развития всех этих стран, внешние и случайные воздействия имеют тенденцию к выравниванию. Поскольку ни Лардейре, ни Куэйд не выдвинули никаких правдоподобных аргументов в пользу того, что группа парламентских демократий, основанных на пропорциональном представительстве, пользовалась в шестидесятых-восьмидесятых годах какими-либо особыми экономическими выгодами, - мое первоначальное предположение и, следовательно, результаты моего исследования относительно различий экономических показателей остаются в силе.

Лардейре и Куэйд на самом деле упоминают некоторые факты, которые могли бы лечь в основу альтернативных объяснений подобных различий, например: ряд особенностей скандинавских стран, преимущества конституционных монархий, отличие между умеренными и крайними формами пропорционального представительства и выгода от военного покровительства США. Воздействие всех этих факторов можно выявить эмпирическим путем. Лардейре утверждает, что безработица в скандинавских странах незначительна из-за "высокой степени защищенности рабочих мест", а неравенство в распределении доходов сравнительно невелико из-за того, что консервативным партиям на пути к власти приходится сталкиваться с весьма серьезными препятствиями. Влияние этих факторов на результаты моего исследования можно легко проследить, исключив из рассмотрения скандинавские страны и сравнив нескандинавские парламентские демократии, основывающиеся на пропорциональном представительстве, с парламентско-мажоритарными режимами. Средний уровень безработицы в скандинавских странах действительно ниже, чем в других странах с режимом пропорционального представительства, - 2,7% по сравнению с 5,7%, - но при этом у парламентско-мажоритарных стран показатель этот составляет 6,1%. Что же касается неравенства в распределении доходов, то между скандинавскими и нескандинавскими странами с пропорциональным представительством разницы практически нет: показатели составляют соответственно 39,0 и 38,9%, что ниже, чем 42,9% у парламентско-мажоритарных демократий.

При сравнении монархий и республик прежде всего следует отметить, что если конституционная монархия дает какие-либо преимущества, то все парламентско-мажоритарные страны этими преимуществами пользуются, в то время как среди парламентских демократий пропорционального представительства такие страны составляют лишь половину. Во-вторых, при сравнении монархических государств (Бельгия, Нидерланды, Швеция, Норвегия и Дания) с республиканскими государствами пропорционального представительства (Германия, Италия, Австрия и Финляндия) оказывается, что уровни развития этих групп стран практически одинаковы, а уровень инфляции - один и тот же.

Лишь по уровню безработицы наблюдается некое различие: у монархий средний уровень безработицы составляет 4,0%, а у немонархических государств - 4,9%. Но и эта последняя цифра все же лучше, чем 6,1% в среднем для парламентско-мажоритарных стран. Показатели, касающиеся представительства и защиты меньшинств, уровня демократичности, для монархической и немонархической групп немного отличаются, но и тот и другой явно превосходят соответствующие показатели у парламентско-мажоритарных стран.

Обнаружим ли мы ахиллесову пяту системы пропорционального представительства, если обратимся к странам, где принцип этот воплощен наиболее полно (Италия, Голландия, Дания и Финляндия), и сравним их со странами более "умеренными" в этом плане (Германия, Швеция, Норвегия, Бельгия и Австрия)? Эмпирические данные подобные опасения не подтверждают. Уровень инфляции и безработицы в первой группе действительно выше (7,4% и 5,5% по сравнению с 5,4% и 3,6%), но все же немного ниже, чем 7,5% и 6,1% у парламентско-мажоритарных систем; уровень экономического роста практически одинаков. Что касается представительства и уровня демократичности, то здесь различия незначительны, причем обе группы стран с пропорциональным представительством намного превосходят по этому показателю парламентско-мажоритарные системы. Я сам отдаю предпочтение умеренным системам пропорционального представительства, но не склонен при этом преувеличивать опасность "крайних" форм.
Куэйд справедливо отмечает, что парламентские демократии пропорционального представительства находились под "американским военным покровительством", но то же самое можно сказать и обо всех четырех парламентско-мажоритарных государствах. В действительности единственные исключения из этого правила относятся как раз к группе стран с пропорциональным представительством: нейтралитет Швеции при наличии больших вооруженных сил повлек за собой высокие военные расходы, а Финляндия существовала в опасной зависимости от советской сдержанности. В целом, однако, преимуществами американского военного покровительства пользовались примерно в равной степени все 13 рассматриваемых демократий, следовательно, это не может служить объяснением существующих между ними различий.

Частично дополняя, а частично изменяя систему критериев, использованную мной для анализа различных типов демократий, Лардейре и Куэйд утверждают, что демократии следует оценивать по таким показателям, как подотчетность, стабильность правительств, возможность принятия решений и способность избежать "повторных выборов". Эти предложения страдают некоторыми недостатками. Прежде всего, хотя подотчетность действительно является важной характеристикой демократического правительства, ее невозможно объективно измерить. Во-вторых, мне кажется сомнительным заявление о том, что коалиционные правительства менее ответственны и подотчетны, чем однопартийные. Характеристика, которую Куэйд дает коалиционным кабинетам ("правительства, сколоченные путем тайных межпартийных сделок из обломков, оставшихся после выборов"), справедлива лишь в отдельных исключительных случаях, например в отношении Израиля (где проведенная в жизнь со всей полнотой система пропорционального представительства сочетается с разделением избирательного корпуса на равные, противостоящие друг другу части); для большинства же стран пропорционального представительства она представляет собой крайнюю степень преувеличения. В действительности после формирования коалиционные кабинеты чаще всего действуют гораздо более открыто, чем однопартийные.

В-третьих, стабильность правительства можно оценить, подсчитав, какое время в среднем находится у власти сформированный кабинет. Мои оценки, основанные на собранной ранее информации, показывают, что средняя продолжительность жизни правительства в парламентско-мажоритарных странах примерно в два раза выше, чем в парламентских системах пропорционального представительства ¹. Лардейре утверждает, что более длительное нахождение кабинета у власти означает бoльшую способность правительства принимать решения, поскольку обеспечивает преемственность в деятельности правительственных чиновников. Но при смене коалиционных кабинетов их состав обычно меняется не так сильно, как при радикальном чередовании правительств в парламентско-мажоритарных странах. Лардейре сам признает это, когда говорит о "длительном нахождении у власти определенных групп основных политических деятелей" в странах пропорционального представительства.

В-четвертых, единственным убедительным доказательством того, что, как считает Лардейре, парламентско-мажоритарные правительства более способны к принятию решений, могла бы послужить эффективность их политики. Это возвращает нас к оценке деятельности правительства с точки зрения макроэкономической политики и поддержания общественного порядка. Однако, как мы уже видели, имеющиеся данные не говорят о каком-либо превосходстве парламентско-мажоритарной системы.

Жалобы Лардейре на то, что в парламентских системах пропорционального представительства слишком часто проводятся выборы, добавляют еще один показатель демократичности, который, к счастью, легко измерить и проанализировать. За 29 лет, с 1960 по 1988 год - период, за который оценивались два из трех экономических показателей ОЭСР, в парламентско-мажоритарных странах было проведено в среднем по 10 общенациональных выборов в законодательные органы, в то время как в парламентских странах пропорционального представительства - по 8,8 ². В действительности, вопреки утверждению Лардейре, выборы в демократиях пропорционального представительства проводились реже, хотя разница эта и незначительна.

Лардейре и Куэйд почти не высказывают замечаний по поводу моей методики подсчетов. Единственный вопрос, который Лардейре все же поднимает, касается подсчета участия избирателей в голосовании: если подсчитывать эту цифру как процент от количества зарегистрированных избирателей, то, скажем, в США она была бы значительно выше. Здесь он абсолютно прав, но все цифры, которые я привожу, получены как процент от общего числа избирателей, а это означает, что все страны в этом смысле оказываются в равном положении. Более того, если показатель участия избирателей в выборах использовать в качестве критерия демократичности, то низкий процент, полученный для США, свидетельствует не только о политической апатии избирателей, но и о том, что правительство намеренно отбивает у них охоту участвовать в выборах, создавая обременительные процедуры регистрации.

Куэйд сомневается в правомерности того, что я оцениваю по числу женщин-законодателей "представительство женских интересов". Но я отнюдь не ставлю знака равенства между этими двумя критериями: я воспользовался еще одним показателем (количество государственных актов, касающихся вопросов семьи), чтобы определить, действительно ли об интересах женщин в странах пропорционального представительства заботятся больше, и обнаружил, что это на самом деле так.

И наконец, Лардейре утверждает, что система Роберта Даля, использованная мною для оценки уровня демократичности, якобы пристрастна к системе пропорционального представительства. Я уже признал справедливость этого замечания в первой своей статье и пояснил, что решил использовать критерии Даля, поскольку из имеющихся суммарных оценок они наиболее точны. Однако, учитывая сказанное выше, я не буду настаивать на том, чтобы они были приняты в качестве доказательства.

Куэйд подвергает критике благоприятную оценку, которую я даю сочетанию парламентаризма и системы пропорционального представительства, ссылаясь на пример некоторых государственных систем, в которых пропорциональное представительство сыграло отрицательную роль, особенно на те два случая, которые часто рассматриваются как явные провалы демократии: Веймарскую республику и Четвертую республику во Франции. Невозможно отрицать провал Веймарской республики, однако вывод о том, что решающую роль в этом сыграла система пропорционального представительства, а мажоритарная система могла бы в той ситуации спасти демократию, представляется мне куда менее очевидным. Кроме того, Веймарская республика была скорее полупрезидентской, а не парламентской. Четвертая республика во Франции действительно оставила по себе плохую память, но существуют убедительные доводы в пользу того, что трудности, стоявшие перед ней, можно было бы преодолеть, проведя сравнительно небольшие реформы в рамках парламентской системы пропорционального представительства, без радикального перехода к президентской власти. В противовес всем этим случаям можно привести многочисленные примеры провала мажоритарных систем, таких, как, скажем, неудавшиеся демократии Западной Африки. Сэр Артур Льюис, работавший экономическим советником при этих правительствах, убежден в том, что "наивернейшим средством погубить демократию" в этих расколотых противоречиями обществах "является англо-американская избирательная система, основанная на принципе "первый на финише" (мажоритарная) ³.

Лардейре не отрицает правомерность моего выбора стабильных современных демократий в качестве объекта анализа, но заявляет, что некоторые из этих стран следовало бы классифицировать по-иному. Хотя Франция не является в полной мере ни президентской, ни мажоритарной, я согласен с утверждением Лардейре, что в этом смысле она близка к США. Испанию и Португалию действительно следует отнести к категории парламентских демократий пропорционального представительства, но оба эти государства не были демократическими в течение всего периода, к которому относятся рассматриваемые мною эмпирические данные. Однако я не вижу оснований исключать Германию из числа стран пропорционального представительства: места в бундестаге распределяются между партиями практически полностью в соответствии с этим принципом, хотя наличие 5%-ного порога позволяет характеризовать германскую систему как умеренную.

Хотя даже если отнести Германию к мажоритарным системам, результаты моего анализа остаются в силе. По выдвинутой Лардейре контргипотезе, "исходя из критериев эффективности и демократии", две мажоритарные системы (парламентская и президентская) стоят выше парламентских систем пропорционального представительства. Это утверждение можно проверить, сравнив семь мажоритарных систем (рассмотренные мною парламентско-мажоритарные страны плюс США, Франция и, что спорно, Германия) с восемью системами пропорционального представительства (все перечисленные выше парламентские системы пропорционального представительства, за исключением Германии). Даже при такой классификации демократии пропорционального представительства имеют лучшие показатели с точки зрения контроля за безработицей (средний уровень безработицы составляет 4,6% против 5,5%) и незначительно отличаются по экономическому росту (3,5% против 3,4%) и уровню инфляции (6,6% против 6,5%). По показателям представительства и защиты меньшинств и уровня демократичности страны пропорционального представительства далеко впереди мажоритарных систем: 17,5% против 4,5% по числу женщин в парламентах; 8,0% против 4,4% по политике в области семьи; 84,5% против 73,5% по числу избирателей, участвующих в голосовании; 20% наиболее обеспеченных семей получили 38,9% против 41,9% от общего дохода. Эти данные явно опровергают контргипотезу Лардейре.

Граждане и политические деятели демократических стран, очевидно, высоко ценят преимущества парламентаризма и пропорционального представительства. Для многих, если не для большинства, стран с президентским правлением характерны широкое недовольство деятельностью президентской власти и популярность идеи перехода к парламентской форме правления; противоположные устремления вряд ли можно найти в какой-либо из парламентских демократий. Аналогично в большинстве мажоритарных стран граждан не устраивает механизм мажоритарных выборов и они хотели бы перейти к системе пропорционального представительства, в то же время в странах пропорционального представительства редки призывы к мажоритарной системе. Происходит это потому, что люди хорошо понимают суть мажоритарности и президентской власти, которые приводят к общественной розни и при которых победитель получает всё. С самого начала столетия демократии, в которых этнические или иные серьезные противоречия были сильны, обращались к системе пропорционального представительства как к средству улаживания внутренних конфликтов. Поэтому рекомендации Лардейре, предлагающего систему мажоритарных выборов для стран Южной Африки и других государств, раздираемых внутренней рознью, неправильны и опасны.

Еще одной причиной популярности системы пропорционального представительства является осознание гражданами того факта, что результаты мажоритарных выборов по сути своей несправедливы и недемократичны. Со времени второй мировой войны ни одна из правящих партий Британии не пришла к власти по воле избирателей: все они получили власть вопреки тому, что большинство граждан голосовало против них. Демократы в основном не разделяют мнения Лардейре и Куэйда, не придающих большого значения несоразмерности результатов выборов. Как говорится в передовой статье одного из номеров за 1991 г. лондонского жуpнала "Экономист", "поскольку осознание справедливости является пробным камнем демократии - основой ее законности, то доказанная несправедливость лишает силы все остальные аргументы" ⁴.

Фундаментальные изменения конституции бывают, как правило, трудноосуществимы, а потому редки, но преобладающие демократические настроения делают переход от мажоритарности к системе пропорционального представительства более вероятным, чем движение в обратном направлении. И причина заключается не в том, что, как полагает Лардейре, "избавиться от системы пропорционального представительства практически невозможно, поскольку для этого пришлось бы призвать независимые партии к сотрудничеству в их собственной ликвидации". В демократиях пропорционального представительства большие партии обычно располагают достаточным количеством голосов, чтобы перейти к выгодной для них системе, тем более что, как верно отмечает Лардейре, тип избирательной системы, "как ни странно, не зафиксирован в большинстве конституций". Тот факт, что попытки подобного изменения наблюдаются крайне редко, невозможно объяснить узкопартийным эгоизмом; основную роль здесь играет понимание того, что устранение пропорционального представительства является недемократичным и опасным шагом. И эмпирические данные, и общественное мнение в существующих демократиях убедительно доказывают, что пропорциональное представительство и парламентаризм являются наилучшими вариантами и для новых демократий.

Перевод выполнен группой переводчиков под руководством Веры Зелендиновой.