Около двух десятилетий назад великий историк политической мысли и политический философ Джон Пламенац писал, что самой страшной угрозой демократии является не какая-либо противоположная политическая система, а "бутафорская" демократия ¹. Прежде чем рассуждать о том, будет ли "третья волна" демократизации и дальше набирать силу или нет, мы должны открыто признать, что многие из новых демократических государств сейчас представляют собой нечто среднее между истинной демократией и демократией бутафорской.

Несомненно, если рассматривать лишь демократические фасады, появляется ощущение, что волна демократизации все еще продолжает нарастать. В некоторых странах возникновение демократических институтов уже на подходе (Куба, Северная Корея и Вьетнам), другим такие институты были совсем недавно навязаны извне (России и некоторым из закавказских республик бывшего СССР). Что касается последних, то без дополнительного анализа невозможно сказать, движутся ли они к подлинной демократии или к искаженной и фальшивой ее версии.

Но и судьба демократических фасадов под сомнением. Почему эти странные новые государства, занимающие пространство от Восточной и Центральной Европы до Закавказья, так стремятся навязать своим гражданам демократическую модель? Знают ли граждане этих стран, что их ждет? Участвуют ли они в процессе демократизации сознательно и заинтересованно? От ответов на эти вопросы зависит будущее демократии.

Похоже, некоторые из свежеоперившихся демократических государств стали таковыми потому, что от них этого ждали - конечно же, общественность Запада, но что гораздо важнее - ООН, Всемирный банк, Международный валютный фонд, Европейский Союз, Совет Европы и так далее. Я не утверждаю, что это было единственной причиной или что без внешнего давления новые демократические государства стали бы деспотиями, но подобные ожидания со стороны мирового сообщества во многом объясняют, почему лидеры типа Бориса Ельцина или Леха Валенсы ведут себя именно так, а не иначе и в том числе стараются не допустить и малейшего сомнения в том, что они всецело преданы демократическим идеалам.

Но уж коль скоро Запад служит примером другим странам, он просто обязан пропагандировать и проводить в жизнь демократические идеи у себя дома. Любое отступление от демократических принципов в западных странах даст возможность определенным силам внутри новых демократических государств пренебрегать демократией как на словах, так и на деле. Например, кажущийся успех Национального фронта Жана-Мари ле Пена во Франции и республиканцев в Германии позволил польским и венгерским националистам тут же сделать вывод, что ксенофобия и национализм в рамках демократии вполне приемлемы.

В этом смысле будущее демократии в мире - и в особенности в странах Восточной и Центральной Европы и бывшем Советском Союзе - гораздо более зависит от положения демократии на Западе, нежели от событий в самих этих странах. Новые демократические государства хотят быть демократическими потому, что в годы, предшествовавшие и непосредственно последовавшие за 1989-м, либеральная демократия считалась в них эталоном политической жизни. Если у граждан и государственных деятелей возникнут сомнения, так ли уж эта система хороша для решения их главных проблем, они могут начать искать другие варианты. Я не боюсь возврата к "подлинному социализму" или к какой-либо более мягкой форме авторитаризма, но меня беспокоит, устоят ли существующие демократические институты без одухотворяющего их либерализма. В противном случае мы вполне можем прийти к коллективистским, немного националистическим или патерналистским государствам бутафорско-демократического толка.

Несколько упрощенный демократический идеализм бывших диссидентов не вынес столкновения с реалиями повседневной политики. Сегодня высказывания президента Вацлава Гавела об "аполитичной политике" вызывают скорее усмешку. В то же время ситуация в новых демократических государствах мало напоминает сбывшиеся надежды Анны Арендт ². Злобная брань, громкие взаимные обвинения, аргументация ad hominem и тому подобное хотя и не изжиты полностью в устоявшихся демократических обществах, но все же менее распространены и ограничены более жесткими социальными (и, возможно, моральными) рамками, чем в молодых демократических государствах.

Добавьте к этому проблемы, связанные со строительством многопартийной системы и развитием гражданского общества, а также коррупцию и общий хаос на политической арене, и вы поймете, почему общество в некоторых посткоммунистических странах попросту отворачивается от политики. Даже в развитых демократических государствах политическая и социальная пассивность граждан становится все большей проблемой - в новых же демократических государствах, которым активные общественные организации, несомненно, еще необходимее, у политических лидеров легко может сложиться впечатление, что электорат не поддерживает, но и не контролирует их. Без посреднических институтов жизнеспособного гражданского общества влияние народа на политику скорее всего ограничится участием в выборах, а на результаты выборов в посткоммунистической Европе слишком часто решающее влияние оказывают чувства и старые обиды, а не конкретные дела. Именно поэтому в 1993-1994 годах в Литве, Польше и Венгрии к власти пришли бывшие коммунисты.

Все вышесказанное лишь подтверждает наш вывод, что судьба демократии будет решаться на Западе. Прежде чем искать выход из "преддемократического кризиса" в молодых демократических государствах, мы должны преодолеть, хотя бы частично, "постдемократический" кризис на Западе. Сейчас проблему эту начали обсуждать, но, быть может, уже слишком поздно. К тому же мы не должны забывать о тех, весьма распространенных на Западе тенденциях, которые могут привести к моральному изоляционизму. Прекрасным примером подобных взглядов могут послужить идеи американского политолога Джона Роулса ³. Роулс не реакционер и никому не желает зла. Он просто считает, что либеральная демократия может быть эффективно реализована в строго определенных исторических и географических пределах. Либерализм побеждал только на протяжении трех последних столетий и только в той части земного шара, которую мы называем "Западом"; но у нас нет, как считает Роулс, никаких серьезных оснований полагать, что либеральные идеи сохранят свою притягательность и жизнеспособность при иных обстоятельствах. Вполне возможно, Роулс прав. Тогда перспектива дальнейшей демократизации оказывается весьма сомнительной и Западу остается только замкнуться в себе, чтобы оградиться от проблем, связанных с существованием нелиберальных государств. Подобная философия может стать основой политического мышления, и я не удивлюсь, если после этого новые демократические государства, пытающиеся выбраться из-под обломков советской империи, более не будут оглядываться на Запад в поисках образца.

Но может сложиться и по-другому, и тогда новые демократические государства так или иначе повлияют на демократию Запада. Давайте более подробно остановимся на возможности благотворного влияния.

На вопрос, почему народы Восточной и Центральной Европы (как и Африки, Азии и Латинской Америки) сражались за свободу и независимость, ответить достаточно просто: они хотели обрести то, что Исайя Берлин называет "негативной свободой", - свободу от преследований, цензуры, правового неравенства, расового притеснения и т.д. ⁴. Они боролись за право владеть имуществом, выбирать будущее для своих детей, за свободу путешествовать, писать и говорить. Победа - в высшей степени триумфальная - была достигнута, но что дальше? Сейчас перед народами этими стоят проблемы, с которыми не под силу справиться современной либерально-демократической теории. И от того, будет ли и в каком направлении будет развиваться теория, зависит, решатся ли эти проблемы демократическим путем. Позвольте мне привести несколько примеров.

а) Национализм (или "трайбализм", как удачно называет его Майкл Уолцер). С позиций "либерализма страха" (как определила Джудит Шклар подобную установку) обычно критикуются любые проявления национальных или патриотических чувств. При всей своей объяснимости это кажется мне весьма опасным, поскольку здесь не делается различия между естественным и даже необходимым национальным самосознанием (особенно в новорожденных нациях-государствах) и шовинистическим экстремизмом ⁵. С другой стороны, решение этой проблемы может вызвать к жизни гармоничный "современный патриотизм", острая потребность в котором существует и на Западе.

б) Моральные основы свободной рыночной экономики и либерального общества. Сторонники радикального либерализма, который ставит демократию выше философии (как сказал Ричард Рорти), принципиально отказываются от любых моральных оценок, поскольку с подозрением относятся к перфекционизму в любой его форме, равно как и к аффектированному стремлению к совершенству ⁶. Однако на примере новых демократических государств мы можем со всей очевидностью убедиться в важности определенных моральных основ и для капитализма, и для демократии. То, что происходит сейчас в России, Венгрии и Польше, доказывает, что демократия и свободный рынок не могут функционировать без соответствующей моральной ориентации населения.

Предложенная Роулсом концепция "покрова невежества" не дает удовлетворительных объяснений данному явлению. В связи с этим опять-таки возникает вопрос: остались ли у либеральной теории возможности развития, или она изжила себя и зашла в тупик? Если верно последнее, то понадобится воистину эпохальное переосмысление наших ценностей и обращение к идее "негативной свободы" (с этой точки зрения анализ опыта новых демократических государств весьма полезен).

в) Церковь и вера как факторы, работающие в пользу или против демократизации. В некоторых молодых демократических государствах (Польша - самый яркий пример) церковь скорее всего сохранит и усилит свои позиции. Широко распространенное мнение о том, что сильные религиозные институты являются естественными врагами или по меньшей мере соперниками демократии, имеет под собой достаточно оснований. Если мы допускаем, что ни религия, ни либерально-демократическое государство не собираются уходить со сцены, а американское "сепаратистское" решение проблемы их сосуществования не соотносится с ситуацией в большинстве новых демократических государств, то мы должны бросить все силы на поиск новых вариантов. В противном случае религия действительно может стать мощным антагонистом модернизации и демократизации. При этом, однако, нельзя делать упор лишь на то, чтобы ограничить влияние церкви. Хотя с точки зрения теории сие и представляется трудным, если не невозможным, на практике некий компромисс должен быть достигнут. И это станет еще одним уроком для демократии.

Таким образом, второй мой вывод гласит: будущее демократии зависит от ее способности меняться, адаптироваться и обучаться. С другой стороны, мы не должны заходить по этому пути слишком далеко - демократия не может позволить себе стать не-демократией. Хотя в принципиальном плане все очевидно, на практике провести границы не всегда легко. В конечном итоге ответ на вопрос, сколь сильно может изменяться демократия, будет найден методом проб и ошибок. Чтобы пробовать, необходимо мужество, и не только политическое, но и интеллектуальное. Я хорошо понимаю, что после всех трагических событий двадцатого века либералы с крайней настороженностью относятся к любой попытке реализовать требования "позитивной свободы", но такая осторожность может сослужить нам дурную службу в будущем.

"Третья волна" демократизации, безусловно, еще на подъеме. Ни популярность бывших коммунистов в некоторых странах Восточной и Центральной Европы, ни экономические трудности не несут в себе угрозы демократии, хотя, безусловно, ее не укрепляют. Существуют, пожалуй, только два действительно серьезных препятствия, с которыми демократы столкнутся в ближайшее время.

Первое из них внешнее, хотя оно во многом связано с демократическими принципами как таковыми. Мы должны четко ответить на вопрос, вправе ли демократия претендовать на вселенский масштаб и универсальную применимость. В случае отрицательного ответа я не вижу возможностей для ее стабильного развития. С другой стороны, вряд ли демократические государства Запада возьмут на себя ответственность за проведение демократических идей во всем мире, причем - при необходимости - посредством силовых мер. Иногда достаточно и доброго совета, но стоит ли рассчитывать на то, что мусульманские или африканские государства выберут демократический путь потому только, что мы убеждаем их в его преимуществах? Давно известно, что демократия, навязанная извне, не работает. Значит ли это, что "столкновение цивилизаций", предсказанное Сэмюэлом Хантингтоном, неизбежно? ⁷ И если да, то как демократы собираются жить в таком будущем?

Я думаю, мы должны договориться о минимальных требованиях к демократии и признать, что различные страны могут избирать различные (но с учетом этих требований) формы национальной демократии, соответствующие их религии, обычаям и традициям. Такая установка часто определяется как поликультурализм, но, по словам Джозефа Раца, поликультурализм не означает отказа от абсолютных ценностей, а потому "демократический минимум" не подлежит пересмотру на местном уровне ⁸. Но кто тогда будет определять этот минимум? Это должен делать Запад, сколь бы ни пугала его сейчас такая перспектива.

Не следует забывать и о враждебных режимах (термин, которого мы не должны бояться в случаях, когда употребление его оправданно). Враги демократии стоят у власти в Северной Корее, Ираке, Китае, на Кубе и во многих других странах. Некоторые из них готовы вступить с нами в открытую борьбу, и только военная мощь демократических государств не дает вспыхнуть войне. Другие просто игнорируют или презирают демократию и предлагают иные пути. Эти враги демократии сейчас либо временно побеждены, либо ограничены в возможностях, но если блеск демократии начнет слабеть, предлагаемые ими альтернативы могут показаться более привлекательными. Мы не должны забывать уроков, преподанных нам в тридцатые годы, когда общественное мнение в ряде стран обратилось к коммунизму. Произошло это во многом из-за увлечения сталинизмом, но нельзя отрицать и то, что у граждан было немало поводов для разочарования в политическом устройстве их собственных стран.

Второе препятствие, тесно связанное с первым, - внутренняя инертность развитых демократических государств. Я хорошо знаю, что демократия благоволит к посредственности и что нельзя быть первым сразу по всем статьям - равенству и творческому потенциалу, готовности к компромиссу и аутентичности, свободе и порядку. Но демократия не может быть скучной. Свобода для меня в первую очередь - синоним радостного возбуждения. Если мы, демократы, погрязнем в болоте прагматизма, мы проиграем. Я не сторонник утопических идей всеобщего участия в управлении, общественной добродетели или ницшеанской воли к власти. Но я не могу согласиться с тем, что всё не более чем вопрос договоренности, а подлинную радость жизни человек познаёт только в частной сфере.

Чтобы решить эту проблему, мы должны взять на вооружение некоторые идеи, в наше время считающиеся наивными, глупыми или опасными. Я имею в виду веру в совершенство человека, возможность общественного прогресса, пусть медленного и трудного, и духовные ценности, без которых человеческая жизнь просто пуста. Знаю, это звучит либо несколько старомодно, либо слегка консервативно, но без веры в эти идеалы и целенаправленной работы по их воплощению будущее демократии рисуется весьма мрачным. Я убежден, что лучше погибнуть, пойдя на разумный риск ради блага людей, чем банально умереть от скуки.

Перевод выполнен группой переводчиков под руководством Веры Зелендиновой.