Примечательной тенденцией в мировом политическом и экономическом развитии с начала восьмидесятых годов этого столетия стало распространение политической демократизации и рыночно ориентированных экономических реформ. Во многих случаях демократизация - введение основанной на конкуренции кандидатов выборной системы и расширение участия населения в политической жизни - предшествовала радикальным реформам экономики (макроэкономической стабилизации, структурной перестройке и институциональным изменениям). В число стран, избравших такую последовательность событий, входят Бразилия, Аргентина, Боливия, Турция, Филиппины, Польша, Венгрия, Чехия и Россия. В других странах экономические реформы предшествовали демократизации (Чили, Южная Корея, Тайвань, Таиланд). Несколько авторитарных и коммунистических государств провели только экономические реформы, не сделав ни шага к демократизации (Китай, Вьетнам, Индонезия, Мексика, а также Бирма и Куба, где эти реформы начаты были не так давно и ситуация характеризуется большей неустойчивостью). Некоторые государства третьего мира с давними демократическими традициями (к примеру, Индия, Венесуэла и Коста-Рика) также осуществили экономические реформы с далеко идущими последствиями. Результаты проведения экономических реформ в этих странах стали предметом широкого обсуждения в научной литературе, посвященной проблеме взаимосвязи между типом режима и эффективностью экономических реформ. Однако несмотря на растущее число подобных исследований, до сих пор ни одно из них не установило сколь-нибудь убедительной взаимосвязи, равно как и того, какая именно последовательность реформ дает лучшие результаты относительно всех остальных ¹.

В равной степени нерезультативными оказались и все дебаты по поводу взаимосвязи между типом режима и темпами экономического роста ². В силу влияния большого числа факторов во всех этих случаях простые обобщения очень трудно подтвердить эмпирическим путем; причем три таких фактора заслуживают особого внимания.

Во-первых, сама концепция "политического режима" слишком расплывчата, чтобы ее можно было использовать в качестве каузальной переменной при строгой эмпирической проверке. Классификация типов режима основывается не на анализе не обладающих сущностным характером политических процессов, а на анализе формальных институтов. Эффективность системы управления в разных странах с аналогичными политическими режимами различается самым радикальным образом. В то же время политические режимы, которые имеют основания гордиться своими профессиональными технократическими институтами, хорошо защищенными от социальных и политических влияний, характеризуются более высокой эффективностью управления, чем режимы, таких институтов не имеющие, и это верно вне зависимости от того, демократичен ли режим или авторитарен ³. Поскольку эффективность системы управления в значительной мере определяет результат экономических реформ, эта "режим-нейтральная" качественная переменная только в редких случаях может быть описана количественным образом с такой степенью точности, чтобы удовлетворять жестким стандартам эмпирической проверки.

Во-вторых, исследователи, уделяющие основное внимание типам режима, обычно сосредотачиваются на государстве, не рассматривая при этом роли такой общественной силы, как предприниматели, в обеспечении "низовой" поддержки экономических реформ. Без активной поддержки и энергичных "попутчиков" в лице ключевых общественных групп экономические реформы редко оказываются успешными.

В-третьих, историческая ситуация в целом и начальные экономические и политические условия в частности в значительной степени варьируют от одной реформируемой системы к другой, вследствие чего к любым обобщениям по поводу эффективности экономических реформ следует относиться с предельной осторожностью.

Сильнейшая экономическая рецессия начала девяностых в России и аналогичные (хотя и менее выраженные) трудности в большинстве бывших коммунистических и авторитарных государств Восточной Европы и Латинской Америки вызвали в этих странах массовую ностальгию по старому политическому устройству и общее недовольство слишком высокой ценой реформ. Всенародное разочарование в реформе экономики привело к поражению на выборах сил, которые ассоциировались с такими реформами в России, Польше и Венгрии. Стремительный взлет экс-коммунистов в большинстве бывших коммунистических стран поставил на повестку дня вопрос о способности демократических правительств справляться со сложными экономическими проблемами в условиях, когда демократизация опережает "маркетизацию".

В то же время получивший более чем широкое освещение в прессе процесс успешной структурной реформы экономики в таких авторитарных или коммунистических государствах, как Китай, Вьетнам, Индонезия, Мексика, Перу и Бирма, привел многих исследователей к мысли, что проведение рыночно ориентированных реформ прежде демократизации является безусловно лучшей альтернативой.

Теперь, когда девяностые уже перевалили за середину, становится ясно, что структурная реформа экономики в бывших коммунистических и авторитарных странах займет немалое время и столкнется с множеством до сих пор еще неведомых препятствий - и потому мы должны еще раз вернуться к вопросу о последовательности реформ в переживающих процесс демократизации автократических обществах.

В общем случае смена экономической и политической системы (т.е. "двойной переход") может происходить по любому из трех возможных путей: а) кратчайший (одновременные демократизация и рыночно ориентированные реформы, осуществляемые старым режимом); б) автократический (экономические реформы осуществляются до или даже вместо демократизации); в) демократический (демократизация происходит прежде экономических реформ) ⁴. В развивающихся странах некоммунистической ориентации последовательность этапов "двойного перехода", осуществлявшегося с начала восьмидесятых годов, заметно варьировалась; кроме того, выяснилось, что исходя только из уровня развития страны невозможно достоверно предсказать, по какому пути реформ она пойдет. "Двойной переход" в бывших коммунистических государствах, начавшийся с конца семидесятых, характеризовался более четким паттерном: менее развитые, сформировавшиеся по внутренним причинам коммунистические режимы вне европейской части земного шара (например, Китай, Вьетнам или Куба) предпочли автократический путь, тогда как находившиеся на более высокой ступени развития европейские коммунистические режимы (в основном насаждавшиеся Советским Союзом, за исключением Албании и, конечно, самого СССР) избрали демократический путь. Кратчайший путь, предполагавший одновременную политическую и экономическую реформу, не был избран ни одной страной.

Автократические режимы, осуществившие в восьмидесятые годы неолиберальные экономические реформы - либерализацию цен, децентрализацию экономики, переориентацию на экспорт, приватизацию и переход к более консервативной фискальной политике, - коренным образом отличались от авторитарных режимов шестидесятых и семидесятых, ориентировавшихся на замещение импорта внутренним производством, государственное регулирование, развитие государственных предприятий и фискальный экспансионизм. Новые авторитарные режимы, взявшие на вооружение принципы рыночной экономики, можно назвать неоавтократическими. На сегодняшний день избранная такими режимами последовательность перехода, в рамках которой капитализм вводится раньше демократии, похоже, уже дала сенсационные экономические результаты в странах Восточной и Юго-Восточной Азии. Но значит ли это, что автократический путь является наиболее эффективным вариантом либерализации экономики?

Действительно, "восточноазиатский феномен" бросает серьезный идеологический, интеллектуальный и политический вызов тем, кто озабочен развитием как демократии, так и рыночной экономики во всем мире, поскольку заставляет предположить, что последнее вполне может обойтись без первого.

В отличие от большинства восточно-европейских и латиноамериканских государств, где демократические прорывы предшествовали хромающим (и часто непоследовательным) экономическим реформам, в Восточной Азии (за исключением Гонконга) все успешные экономические реформы осуществлялись при более или менее автократических режимах правления. Более того, структурная реформа экономики в Восточной Азии происходила постепенно; ни в одной из стран не было принято программ, аналогичных радикальным мерам, осуществлявшимся политическими лидерами и технократами во многих восточноевропейских и латиноамериканских государствах. Несмотря на реформы, в Восточной Азии государство продолжает играть очень большую роль в управлении экономикой. Наконец, правительства региона пришли к выводу, что экономическая реформа во многом совместима с тремя другими ключевыми целями развития: высокими темпами роста, борьбой с нищетой и снижением социально-экономического неравенства. Вместо того чтобы ввергать страну в рецессию переходного периода и увеличивать нищету и неравенство, как это произошло практически во всех странах вне восточноазиатского региона, экономические реформы в Восточной Азии привели к быстрому экономическому росту и значительному сокращению нищеты и общего социально-экономического неравенства.

В связи с этим перед нами встают три вопроса. Во-первых, почему демократический процесс был отложен или закончился провалом в большинстве восточноазиатских стран? Во-вторых, почему экономическая реформа в этом регионе оказалась сравнительно успешной? И в-третьих, следует ли считать это заслугой автократических режимов, при которых такие реформы осуществлялись?

Характерное для Восточной Азии стабильное отставание процесса демократизации от экономических реформ можно отнести на счет нескольких внешних и внутренних факторов. Внешнее давление в сторону демократизации в этом регионе было традиционно слабым. К сожалению, во время холодной войны геополитические интересы заставили Соединенные Штаты поддержать авторитарные режимы региона (в особенности военную диктатуру в Южной Корее и правительство Маркоса на Филиппинах). Более того, Япония - экономическая сверхдержава региона - проявила примечательную пассивность в поддержке демократического процесса. Между тем, региональное движение за демократизацию встретило стойкое сопротивление со стороны других ведущих восточноазиатских держав - Китая, Вьетнама и Индонезии. Их правящие элиты глубоко не доверяют демократии, считая ее политической "роскошью", которую не могут позволить себе бедные страны. В региональном контексте этот скептицизм усугубляется коллективной памятью о политических беспорядках, ассоциирующихся с неудачными демократическими экспериментами в некоторых восточноазиатских странах (самые яркие примеры здесь - Индонезия при Сухарто и Южная Корея при Ли Сын Мане). И последнее. "Запаздывание демократизации" представляется результатом неразвитости некоторых имеющих большое политическое значение компонентов гражданского общества, таких, как профессиональные объединения, религиозные группы, независимые интеллектуальные слои и автономные профессиональные союзы. При слабых организационных возможностях и малой способности к образованию коалиций возникающие "снизу" движения за демократизацию обычно весьма неустойчивы.

Многие причины, обусловившие успех реформ в Восточной Азии, хорошо известны:

* Экономический рост обеспечивался приоритетностью реформы сельского хозяйства и завязыванием обширных связей с мировой экономикой посредством стимулирования экспорта и прямых иностранных инвестиций.

* До того как отдать на заклание важные социальные группы, реформы создали тех, кто выигрывал от их проведения, и реформаторам удалось избежать идеологических битв и конфронтации с ущемленными слоями общества на ранней стадии реформаторского процесса.

* В Восточной Азии позитивную роль сыграли "факторы соседства" - весь регион выиграл от существовавшего с шестидесятых годов положительного макроэкономического окружения и от региональной экономической интеграции, достигнутой посредством расширения внутрирегиональной торговли и инвестиций.

* Реформы проходили в условиях политической стабильности, в немалой степени потому, что высшее руководство, проводившее идею структурной перестройки экономики, уже находилось у власти в течение долгого времени. В числе таких лидеров были Пак Чжон Хи в Южной Корее (1961-1979), Чан Кайши и Цзян Цзинго в Тайване (1949-1988); Сухарто в Индонезии (с 1966-го), Дэн Сяопин в Китае (с 1979-го) ⁵, Махатхир Мохамад в Малайзии (с 1981-го) и Ли Куан Ю в Сингапуре (1960-1991).

* Несмотря на отсутствие демократии как таковой, экономические реформы в Восточной Азии в целом сопровождались смягчением авторитаризма - о чем свидетельствовали ослабление репрессий, увеличение степени институционализации политической жизни (особенно в рамках движения за власть закона), относительное возрастание политической активности граждан и расширение участия различных групп в органах представительной власти (в основном через выборы на местах с некоторым расширением избирательного ценза) ⁶.

Но сколь бы впечатляющим ни был приведенный перечень, концепция "превосходства автократии" и эффективности краткосрочного компромисса между демократизацией и экономической реформой не находит достаточно убедительного фактического подтверждения даже в восточноазиатском контексте.

Во-первых, темпы, глубина и жизнеспособность экономических реформ сильно разнятся в масштабах всего региона. Хотя первое поколение новых индустриальных государств (НИГ), включающее Тайвань, Южную Корею и Сингапур, несомненно, обеспечило себе и быстрые темпы роста, и институциональные реформы, этого не удалось добиться таким странам второго поколения НИГ, как Таиланд, Индонезия и Малайзия. Что же касается стран с развивающейся рыночной экономикой - Китая, Вьетнама и Бирмы, - то заявлять об успехе реформ там еще слишком рано, поскольку ни одна из этих стран еще не осуществила ни имеющей далекоидущие последствия структурной перестройки экономики, ни институциональной реформы.

Во-вторых, несмотря на преобладание в Восточной Азии автократических и полуавтократических режимов, качество управления и мощь государства также существенно различаются в разных странах. Сингапур, Тайвань и Южная Корея (до осуществления там демократического перехода в 1987 году) изначально обладали сильным и сравнительно честным бюрократическим аппаратом, чего нельзя сказать о большинстве других восточноазиатских стран (в частности, Китай, Вьетнам и Индонезия - страны с автократическим режимом - известны самым коррумпированным и хищническим государственным аппаратом в регионе).

В-третьих, восточноазиатские автократии также допускали оплошности при проведении экономических реформ. Бирма начала реформы с явным опозданием; Северная Корея упорно сопротивлялась их проведению; при Маркосе Филиппины не сумели достичь компромисса между демократизацией и реформой экономики, поскольку изъеденное коррупцией правительство позорно провалило последнюю, отказавшись от первой. Даже Китай, реформаторский опыт которого часто приводят в качестве удачного примера превосходства автократического правления, не избежал глубоких внутренних противоречий, частых откатов назад и спорадических кризисов.

Поэтому можно утверждать, что экономические реформы в Восточной Азии были успешно проведены скорее вопреки, нежели благодаря преобладанию в регионе автократических режимов. В поддержку подобного утверждения можно привести два альтернативных довода.

Во-первых, нельзя забывать о том, что в регионе еще до начала реформ существовало предпринимательское общество и, что в особенности важно, две параллельных транснациональных сети - преимущественно китайское по этническому составу деловое сообщество и сеть гигантских японских корпораций, вкладывавших значительные средства в восточноазиатский регион. Предпринимательское общество состоит из действующих в частном секторе групп и отдельных участников экономики, под контролем которых находятся крупные капиталы, информация и опыт; которые координируют деловую активность посредством формальных и неформальных альянсов и пользуются экономическими возможностями, как только они открываются в процессе реализации инициатив (обычно экспериментального свойства) реформистски настроенных правительств. Не лидеры государства, а такие "попутчики" в обществе являются важнейшей силой, создающей движущий момент для экономических реформ, поскольку уровень гражданской рыночной грамотности (под которой понимается способность реагировать на сигналы рыночной экономики, обрабатывать экономическую информацию, принимать решения и мобилизовать ресурсы) в значительной мере варьирует от одного общества к другому и - внутри одного и того же общества - для различных групп.

Нельзя принимать как непреложный факт, что одни и те же макроэкономические сигналы вызовут одну и ту же микроэкономическую реакцию на уровне различных обществ и групп. В случае Восточной Азии глубокое изучение типов общественной реакции на реформы может внести существенный вклад в проведение столь необходимой переоценки литературы, обсуждающей проблему экономического успеха региона с позиций роли государства, и обеспечить более сбалансированный и результативный подход к объяснению феномена Восточной Азии ⁷.

Транснациональный характер предпринимательского общества в Восточной Азии также нельзя сбрасывать со счетов. Те обширные сети, которые были выстроены этнически китайским классом деловых людей и японскими корпорациями по всему региону, сыграли ключевую роль в переносе капиталов и рыночной информации через национальные границы в период структурной перестройки экономики. По оценке одного источника, под контролем 50 миллионов этнических китайцев, проживающих за пределами своей страны, находятся оборотные фонды в размере от полутора до двух триллионов долларов ⁸. По оценке "Forbes", около половины из тысячи компаний, занесенных в списки фондовых бирж Восточной Азии (кроме бирж Японии и Южной Кореи), контролируются этническими китайцами ⁹. Китай, Вьетнам и Бирма обрели в лице китайских сообществ за рубежом крупнейших и наиболее активных иностранных инвесторов для своих реформируемых экономических систем.

Аналогичным образом экспансионистски настроенные мегакорпорации Японии оказали мощное воздействие на структурную перестройку экономики восточноазиатского региона, особенно на процесс экспорториентированной индустриализации. За четыре десятилетия с 1951 года общий объем прямых инвестиций Японии в экономику Гонконга, Тайваня, Южной Кореи, Филиппин, Таиланда, Малайзии, Сингапура и Индонезии составил 47 миллиардов долларов ¹⁰.

В середине девяностых годов мощь, гибкость и реактивность этих двух транснациональных сетей проявилась с полной очевидностью: как только какое-либо государство региона делает решительный шаг в сторону экономической реформы (что в настоящее время уже сделали Китай, Вьетнам, Бирма и Филиппины), эти сети-близнецы немедленно мобилизуют и направляют капиталы и управленческие ноу-хау именно в эту страну. Так или иначе, представляется, что ни одно из государств региона не имеет таких возможностей, которыми обладают эти две сети в мобилизации и использовании ресурсов в условиях регионального рынка, характеризующегося все большим уровнем взаимозависимости.

Еще одним фактором, определяющим различия в результатах реформы, является разница начальных условий, при которых происходит экономический переход в различных странах. Эти начальные условия оказывают значительное воздействие на выбор политики, определяют стратегии переходного периода и влияют на проведение реформаторских мероприятий ¹¹. Во многих случаях благоприятные начальные условия резко повысили экономические показатели неоавтократических режимов (например, в Китае и во Вьетнаме), тогда как неблагоприятные условия затруднили проведение реформ в новых демократических государствах.

Для бывшего коммунистического мира в число наиболее важных начальных экономических условий входят: макроэкономическая ситуация; тип и масштабы внешних потрясений; степень структурной неадекватности дореформенной экономики.

Макроэкономическая ситуация, в том числе темпы инфляции, острота товарного дефицита и долговое бремя варьирует от страны к стране. Очевидно, что изначально стабильная макроэкономическая ситуация (очень низкий уровень инфляции и малые размеры долга) создает менее враждебную среду для осуществления экономического перехода: таково было положение в Чехословакии в 1989-м и Китае в 1978 годах. Напротив, и Польша в 1989-м, и Россия в 1991-м, и Вьетнам в 1987 году пережили очень высокую инфляцию и столкнулись с острой проблемой внешнего долга. Для тех экономических систем, которые накануне реформ характеризовались низким уровнем инфляции (Китай, Чехословакия и Венгрия), макроэкономическая стабилизация была не нужна; для разоренных инфляцией экономик Вьетнама, Польши и России она была абсолютной необходимостью, однако направленная на подавление спроса программа стабилизации привела к значительным социальным затратам, которые в свою очередь имели важные политические последствия для реформаторов. Практически все политические лидеры, ассоциировавшиеся с программами макроэкономической стабилизации как в Польше, так и в России, были смещены со своих должностей в ходе выборов.

Внешние факторы, позитивные или негативные, также могут влиять на проведение экономических реформ. Тяжелые внешние потрясения - в основном обрыв или распад ранее существовавших торговых связей - особенно сильно ударили по восточноевропейским странам, России и Вьетнаму. Все эти страны утратили основные внешние рынки сбыта и, за исключением России и Вьетнама, которые сами являлись производителями нефти, пережили рост расходов на энергию. Китай же, например, не испытал таких внешних потрясений. Если что-то и послужило сильнейшим толчком для процесса реформирования китайской экономики, то это именно внешнеэкономическая ситуация восьмидесятых годов, отмеченная расширением рынков для китайского экспорта и избытком инвестиций со стороны китайцев, проживавших за пределами страны. (При том, что прямые иностранные инвестиции обычно следуют за успешной экономической реформой, а не предшествуют ей.)

Степень неадекватности дореформенной экономики в государствах с коммунистическими режимами также значительно варьирует. Основные трудности в реформировании государственно-социалистических экономических систем в большей степени связаны с количеством перекосов в экономике, нежели с уровнем развития как таковым. Одним из важных показателей неправильного развития экономики при старом режиме является величина государственного сектора. В бывших коммунистических странах, характеризующихся значительными экономическими перекосами, в государственном секторе обычно производится свыше 80 процентов от всего объема промышленного производства (в бывшем Советском Союзе, Восточной Германии, Чехословакии, Болгарии и Румынии на его долю приходится почти 100 процентов), и там же занято подавляющее большинство несельскохозяйственных рабочих. В этом смысле Китай и Вьетнам, в экономике которых государственный сектор никогда не занимал абсолютно лидирующего положения, очевидно, обладали структурными и институциональными преимуществами, вытекавшими из самой отсталости и несовершенства государственного социализма ¹².

Отсталые экономические системы, построенные на принципах государственного социализма, обычно имеют очень большой аграрный сектор, что дает возможность совершить быстрый рывок вперед без сколь-нибудь значительных предварительных вложений капитала. Меры, повышающие уровень микроэкономической мотивации (в основном посредством коррекции перекосов в ценообразовании и условиях владения), могут быстро привести к росту производительности ¹³. Менее очевидны институциональные и политические преимущества отсталого государственного социализма. В коммунистических государствах с более сильными перекосами в экономике институтами государственного социализма охвачена основная часть населения, ожидающего от государства дотаций на продукты питания, жилье, здравоохранение, детские учреждения, а также обеспечения стабильности доходов и трудоустройства. По иронии судьбы, ограниченные ресурсы менее развитых коммунистических стран, как, например, Китая и Вьетнама, не дали аналогичным саморазоряющимся институтам системы социального обеспечения распространиться на сельские районы, в которых в отсталых странах проживает бульшая часть работающего населения.

Таким образом, оказывается, что развитие страны имеет колоссальные политические последствия: в коммунистических государствах с наибольшими перекосами в экономике посткоммунистические реформы угрожали немедленным и резким сокращением льгот для большей части населения, делая реформы непопулярными. Практически все опросы общественного мнения в посткоммунистических странах Восточной Европы и бывшего Советского Союза показали, что подавляющее большинство населения (обычно более чем три четверти респондентов) выступало за сохранение социалистического государства с сильной системой социального обеспечения и опасалось, что экономические реформы поставят ее под угрозу. Для сравнения скажем, что в коммунистических государствах с меньшими перекосами в экономике (в Китае и во Вьетнаме) только незначительное меньшинство рабочей силы (городские работники государственного сектора) было бы напугано перспективой таких реформ, тогда как подавляющее большинство рабочей силы (крестьяне) - нет.

По сути, преимущества отсталого государственного социализма в Китае и Вьетнаме означали, что предпринимательское общество обеих стран менее пострадало при государственном социализме по сравнению с социалистическими странами Восточной Европы и бывшего Советского Союза, где развитой государственный социализм создал более высокие уровни зависимости, тем самым повысив экономические и политические затраты от сокращения государственного сектора. Фактически в Китае и во Вьетнаме успешные реформы сельского хозяйства высвободили большое количество остро нуждавшихся в трудоустройстве сельских рабочих, которые и стали движущей силой стремительного развития молодого частного сектора, функционирующего исключительно по принципам рынка. (Следует отметить, однако, что именно страх противодействия со стороны промышленных рабочих государственного сектора не дал китайскому и вьетнамскому правительствам пойти на решительные меры, ущемившие бы интересы этой группы.)

Таким образом, экономические реформы в Китае и во Вьетнаме создали выигравших раньше проигравших, и потому удалось избежать лобового столкновения с ущемленными в своих интересах группами рабочих и бюрократов государственного сектора. В России и восточноевропейских странах с большими перекосами экономики экономические реформы стали предвестниками политической катастрофы, сразу ударив по большинству населения и сыграв на руку незначительному меньшинству предпринимателей, - обратите внимание на недавнюю цепь поражений, которые реформаторы потерпели на выборах, и возвращение реконструированных коммунистических партий в большинстве восточноевропейских стран.

Как начальные экономические условия повлияли на схемы перехода к рыночной экономике в бывших коммунистических странах? На сегодняшний день Китай и Вьетнам избежали рецессии переходного периода. В этих двух странах структурная перестройка экономики и институциональная реформа происходили одновременно с быстрым экономическим ростом. В период с 1979-го по 1992 год среднегодовой прирост ВВП в Китае составлял 9%; во Вьетнаме за период с 1987-го по 1993 год он составил 5,8% ¹⁴. Восточноевропейские страны и республики бывшего Советского Союза, большая часть которых пошла по демократическому пути, пережили значительное падение производства. В период 1990-1992 годов в Болгарии, Чехословакии, Венгрии, Польше и Румынии ВВП ежегодно уменьшался в среднем на 10% ¹⁵. В 1992-1993 годах падение производства в республиках бывшего Советского Союза было еще более резким.

Выбор пути реформ и уровень эффективности экономики теоретически никак не связаны. Результаты экономических реформ в странах с некоммунистическим строем позволяют сделать вывод, что падение производства с равной вероятностью могло произойти как в автократических, так и в демократических государствах. Проведенный нами анализ начальных экономических условий в целом и преимуществ отсталой социалистической системы в частности позволяет выдвинуть более убедительную гипотезу относительно причин возникновения двух различных путей проведения реформ. Первый путь - структурная перестройка посредством экономического роста - характеризует опыт Китая и Вьетнама.

Политическая логика этой стратегии состоит в быстром получении экономических результатов (в основном за счет либерализации недоразвитого аграрного сектора), накоплении архитекторами реформ политического капитала и избежании лобовых политических столкновений с группами, социальные или политические интересы которых оказались ущемлены в ходе коррекции перекосов государственного сектора. При этом ни в Китае, ни во Вьетнаме не было изобретено или проведено в жизнь ни одной программы реформирования или разрушения государственного сектора, которая была бы связана с политически противоречивой и технически трудноосуществимой приватизацией. Проблемы структурной перестройки социалистической системы нужно было просто каким-то образом "перерасти" в ходе бурного развития "новой" экономики.

В целом эта ориентированная на рост стратегия реформ явилась эффективным средством быстрого формирования молодого частного сектора без необходимости массовой приватизации государственных предприятий. Возрастание налоговых поступлений от частного сектора помогло компенсировать нестабильные доходы от неэффективно функционирующих госпредприятий. Изначально малые размеры долга китайского правительства позволили ему взять на себя новые долговые обязательства, чтобы поддержать на плаву убыточные госпредприятия. Эта стратегия переходного периода, однако, сейчас почти выработала свой ресурс как в Китае, так и во Вьетнаме - причем не из-за ограниченности возможностей роста (они еще не исчерпаны), а потому, что госпредприятия-банкроты стали непосильным финансовым бременем для Пекина и Ханоя, угрожая макроэкономической стабильности обеих стран. Кроме того, недавние события в этих странах показывают, что тихая приватизация - полная или частичная - госпредприятий уже идет, причем во все возрастающих масштабах.

Второй путь - структурная перестройка через рецессию - был навязан Восточной Европе и России их изначально неблагоприятными макроэкономическими условиями и наличием гораздо больших перекосов в экономике, сформировавшихся в период государственного социализма. В этих обстоятельствах политические лидеры должны были уже на ранних этапах столкнуться с высокими социальными и политическими затратами, связанными с проведением радикальных реформ. На практике эта радикальная стратегия привела к резкому сокращению льгот, в свое время предоставлявшихся миллионам людей социалистическим государством с сильной системой социального обеспечения, а также к сужению спроса и падению производства. С такой точки зрения результаты структурной перестройки экономики, достигнутые в Польше, Венгрии и Чехословакии, являются воистину замечательным свидетельством жизнеспособности юной демократии в этих странах.

Несмотря на недавние впечатляющие успехи в экономике, восточноазиатские автократии - Китай, Вьетнам, Индонезия и Бирма - стоят перед лицом хорошо известных политических проблем, возникающих в любых автократических государствах в эпоху стремительных социально-экономических перемен. Самую серьезную опасность для всех этих режимов представляют пронизывающая весь государственный аппарат коррупция, слабость правовых институтов и низкое качество государственной администрации. Коррумпированность чиновников отвращает и раздражает общественность этих государств; массовое, систематическое и неконтролируемое расхищение общественного богатства правящими элитами неоавтократических режимов также ставит под угрозу перспективы будущего экономического роста, на котором основывается легитимность неоавтократий. Неоавтократические государства неизбежно столкнутся со сложными социально-экономическими проблемами, в частности с ростом преступности и углублением неравенства как между различными социальными группами, так и между различными регионами. Политическая мобилизация этнических групп в период экономических реформ также будет представлять собой серьезную проблему.

В долгосрочной перспективе успех экономических реформ в неоавтократических государствах может, как ни странно, привести к гибели этих переходных режимов, так как меры, направленные на переход к рыночной экономике, начнут подрывать государственный политический контроль, стимулировать общественный плюрализм и укреплять гражданское общество.

Существует также несколько внешних источников демократизации, несущих в себе угрозу долгосрочной стабильности неоавтократических государств.

Первый из этих внешних источников - эффект "просачивания" экономических реформ. То, что экономическая либерализация ускоряет политическую, к настоящему времени стало достаточно очевидным фактом. В Китае и во Вьетнаме с начала реформ значительно снизилась степень подавления политических свобод, хотя она до сих пор все еще остается неприемлемой с точки зрения международных стандартов. В региональном масштабе уровень подавления политических свобод в этих странах, как кажется, отрицательно коррелирует с продвижением вперед в деле экономической реформы. Например, в прибрежных зонах Китая, где в плане экономических реформ были сделаны самые большие успехи, политические репрессии обычно выражены в наименьшей степени. Большинство появлявшихся в прессе сообщений о вопиющих нарушениях прав человека в Китае свидетельствует, что нарушения эти происходят по большей части во внутренних провинциях, где темпы реформ были самыми медленными. Еще одним фактором, представляющим значительную угрозу сохранению монополии неоавтократий на политическую власть, является информационная революция. Как в Китае, так и во Вьетнаме пресса стала в целом гораздо более свободной; то, что каналы средств массовой информации находятся под контролем частных лиц, сделало официальную цензуру бесплодной. Обращение к западным средствам массовой информации посредством спутникового телевидения, крупнотиражных изданий и (обычно полученных пиратским образом) фильмов Голливуда является эффективным средством разрушения контроля правительства над рынком развлечений.

Давление снизу. Стремительные социально-экономические изменения в неоавтократических государствах создают почву для появления новых социальных групп, переопределяют политические установки и формируют новые потребности. В ходе экономической реформы автономные общественные силы становятся более уверенными участниками политической жизни, периодически бросая вызов неоавтократам. Разрядка политической атмосферы в неоавтократических государствах может даже стимулировать рост открытых диссидентских движений. При этом страх перед международными экономическими санкциями не позволяет неоавтократам жестоко покарать несогласных. С 1978 года Пекин потрясли три мощных продемократических волны спонтанного протеста; во Вьетнаме недовольные политическим режимом появились с 1987 года.

Не менее важны внутренние тенденции к смягчению режима. Неоавтократические государства являются продуктами политической эволюции и как таковые переживают изменения собственной элиты и институтов государства, ведущие к укреплению долгосрочных перспектив демократизации. Если говорить об элите, то на всех уровнях правительства уже сформировалось новое поколение технократов и политиков прагматического толка. По сравнению со своими революционными предшественниками, эти новые политические элиты являются более космополитичными (они очень хорошо осведомлены о западной жизни), компетентными и гибкими. Когда это новое поколение обретет всю полноту политической власти, темпы либерализации и институционализации политической жизни, по всей видимости, ускорятся. Что касается институциональных изменений, логика смягчения авторитаризма требует скорее установления власти закона, чем инаугурации демократического правительства, поскольку правящая элита осознает, что власть закона является лучшей институциональной гарантией экономического успеха. Не случайно, что и китайский, и вьетнамский парламенты среди прочих "отштампованных" документов исторгли из себя огромное количество законов об интеллектуальной собственности, справедливой торговле, окружающей среде, иностранных инвестициях и других ключевых вопросах социально-экономической сферы.

Введение в неоавтократических государствах власти закона несет в себе потенциал превращения подобных этим парламентам бутафорских представительных институтов в центры политической власти с четко очерченными полномочиями, что будет иметь важные последствия с точки зрения косвенного влияния на демократизацию неоавтократических государств. Известно, что даже при неоавтократическом режиме правления редко удается избежать институционального соперничества между различными ветвями государственной власти. Эти скрытые институциональные системы сдержек и противовесов могут использоваться "тайными" демократами в целях обеспечения прогресса демократического дела. Результаты недавних прений в Национальном народном конгрессе Китая выявляют вселяющую надежду тенденцию: нормой начинает становиться открытое выражение несогласия с аппаратными решениями и предложениями официальных политиков (выдвинутые коммунистами кандидаты на губернаторские посты в нескольких случаях были забаллотированы местными народными конгрессами).

Подобные подвижки должны укрепить уверенность международных борцов за демократию в том, что в конце концов неоавтократические государства станут политически открытыми. Хотя движение за либерализацию развивается по эволюционному пути и не приносит быстрых результатов, изменения эти реальны и имеют тенденцию к большей стабильности во времени. В демократизации неоавтократических государств сомневаться не приходится; вопрос только в том, когда и как она произойдет.

Перевод выполнен группой переводчиков под руководством Веры Зелендиновой

² См.: Adam Przevorski and Fernando Limongi. "Political Regimes and Economic Growth," Journal of Economic Perspectives 7 (1993): 51-69.
Вернуться

³ К аналогичным заключениям пришли авторы нескольких прекрасных исследований. См. Alice Amsden, Asia's Next Giant: South Korea and Late Industrialization (New York: Oxford Universoty Press, 1989): Robert Wade, Governing the Market: Economic Theory and the Role of Government in East Asian Industrialization (Princeton: Princepton University Press, 1990): и Stephan Haggard, Pathways from the Periphery: The Politics of Growth in the Newly Industrializing Countries (Ithaca: Cornell University Press, 1990).
Вернуться

⁵ См.: Haggard and Kaufman, Politics of Economic Adjustment, 333; и Minxin Pei, From Reform to Revolution: The Demise of Communism in China and the Soviet Union (Cambridge: Harvard University Press, 1994), 18-37.
Вернуться

⁶ На основе рассчитанных Домом Свободы индексов политических прав и гражданских свобод с 1972-го по 1992 год Стефан Хаггард сделал вывод, что на протяжении этого периода общий уровень свободы постепенно возрастал в Японии, Южной Корее, Тайване, Сингапуре и Таиланде. См.: Haggard. "Politics and Institutions in the World Bank's East Asia", in Albert Fishlow et al., Miracle or Design? Lessons from the East Asian Experience (Washington, D.C.: Overseas Development Council, 1994), 102-3.
Вернуться

⁷ Вопрос о роли предпринимательского общества в осуществлении экономических реформ детально рассмотрен в: Minxin Pei, From Reform to Revolution.
Вернуться

⁸ Economist, 18 July 1992, 6.
Вернуться

⁹ Цит. по: World Journal (New York), 6 May 1994, A21.
Вернуться

¹⁰ Far Eastern Economic Review, "Japan in Asia" (Hong Kong: Review Publishing Co., 1992), 11.
Вернуться

¹¹ О том, что начальные условия накладывают очевидные ограничения на осуществление реформы экономики в бывших коммунистических государствах, писал Лешек Бальцерович. См.: Balcerowicz. "Economic Transition in Central and Eastern Europe: Comparisons and Lessons" (доклад представлен на Втором ежегодном лектории Международной финансовой корпорации 1 декабря 1993 года), 2-3, 9. Дени Родрик утверждал, что благоприятные начальные условия, особенно в сфере образования и равенства в распределении доходов и земли, имели решающее значение в обеспечении высокой эффективности восточноазиатских экономических систем. См.: Rodrik. "King Kong Meets Godzilla: The World Bank and the East Asian Miracle," in Fishflow at al., Miracle or Design? 13-26.
Вернуться

¹² В 1978 году в государственном секторе Китая формально было занято 78% несельскохозяйственной рабочей силы, но только 18,6% от ее общей численности; в том же году в государственном секторе производилось 77,6% всего объема промышленного производства, что составляло 48% валового общественного продукта. В 1989 году во Вьетнаме на весь государственный сектор приходилось 23,7% ВВП, и в нем было занято только 7,7% рабочей силы. Statistical Yearbook of China 1990 (Beijing: Statistical Publishing House of China), 29, 49, 113, 414; Toward a Market Economy in Vietnam: Economic Reforms and Development Strategies for the 21st Century (Rickville, Md.: Pacific Basin Research Institute, 1993), 23.
Вернуться

¹³ Экономисты Джеффри Д. Сакс и Вин Ти Ву пришли к тому же выводу о начальных структурных преимуществах экономической отсталости Китая. См. Jeffrey D. Sachs and Wing Thye Woo, "Structural Factors in the Economic Reforms of China, Eastern Europe, and the Former Soviet Union," Economic Policy 18 (April 1994): 101-145.
Вернуться

¹⁴ Statistical Yearbook of China 1993, 31; Toward a Market Economy in Vietnam, 7.
Вернуться

¹⁵ Andres Solimano, "The Postsocialist Transitions in Comparative Perspective: Policy Issues and Recent Experience," World Development 21 (1993): 1826.
Вернуться